— Веришь-нет, те отношения, которые есть у меня и Толфрина сейчас, самые лучшие за последнюю четверть века. Почти четверть, — Винфор предпочёл остаться точным. — Но если из-за меня он снова всё потеряет… — мужчина покачал головой. — Он не переживёт. И я хотел предупредить об этом, — Вин указал на листок, — но не знаю, как подступиться. Толфрин обязан быть на казни человека, который был ему лучший братом чем я, — сожалел Винфор. — Не могу. Но он должен об этом знать. Я протяну с результатами сколько смогу, но «подделку» могут захотеть перепроверить сразу же. Ты можешь рассказать об этом отцу?

— Конечно, — без раздумий согласился Итель. — Сколько есть времени?

Винфор прикидывал ответ в уме.

— К первому месяцу осени он должен знать. Больше я тянуть не смогу.

— Я понял, — кивнул Итель. — Этого времени будет достаточно.

А сам подумал о том, что после возвращения в Витгрис он рванёт в Равнинный, а затем есть приглашение Эвансонов. Когда лучше выбрать момент?

Впрочем, лучшего момента для таких вестей нет. Есть менее неподходящие. Но времени чуть больше месяца.

— Ты хотел бы что-то ещё обсудить? — прервал затянувшееся молчание Винфор.

— Да, но не сейчас уже, — покачал головой Итель.

Обсуждать В. Брим или других историков, освещавших историю острова, не было ни желания, ни сил вести дискуссию.

Итель попрощался с Винфором.

Пришла опасность от куда не ждал. И зачем король Гвинн хранил эту страницу, если остальные уничтожил? Сентиментальность что ли?

Уриен Бэддарт покинул остров и стал в Толэйме академиком, а не был убит магами, как писал король Элизуд в свой книжонке. Здесь он оставил рукопись у себя дома, но зачем он её писал? На страничке дневника король Гвинн скорее сожалеет, что так произошло с магами, чем желает от них избавиться. Учитывая, что обещание он дал и сдержал, Итель тому доказательство, слепой ненависти не было. Так логичней было бы свести книги куда-нибудь и закрыть их до времени возвращения магии, и тогда смысла в рукописи нет.

Что-то тогда случилось ещё.

Ну и подлянка от мёртвого Туккота, конечно. Зачем он имя Сирис написал? Обошёлся бы без него, и никто на Бэддартов не вышел бы так определённо. Да ещё страничка у дяди. Он хоть и сказал, что солжёт коллегам, но ничто не мешает на самом деле солгать племяннику.

Итель остановился у окна. От сюда видна площадь, на которой возводят помост. Сейчас рабочие крепят доски на свой страх и риск ступая по ним, чтобы завтра без страху ступили те, кого повесят. Как же абсурдно.

По площади ходили люди, кто по делам, а кто смотрел на подготовку. Отрешённость от происходящего отступала, и Итель чувствовал боль. Он совсем ничего не может сделать для тех, кто сделал для него так много.

Он не хочет их запоминать завтра. Сейчас в памяти образы старших Раулей вспоминаются с улыбками, которые были им свойственны. А если завтра на них посмотрит… Образы исчезнут.

Зря он приехал. Всеми правдами и неправдами нужно было остаться дома. Но он посчитал таким важным быть с семьёй в этот тяжёлый момент.

Но что он может? У него нет слов поддержки. Зато у него есть всё, чтобы усугубить ситуацию максимально.

Вот закрепили последнюю доску.

Вот перекинули балку.

Раз петля. Два петля. Три петля.

На стекле блеснуло пламя.

26.V.867

Мон

Часовые башни — тонкие высокие башни с тремя, четырьмя или редко пятью циферблатами, показывающими одно время. Чем больше башен, тем крупнее город. В Ноарте их было шесть, в Моне стоит семь. Башни — лицо города. В Ноарте по ним росли ползучие растения, которые стараниями и поддержкой людей добирались к самому верху. В Моне башни высокие и тоненькие, белые и гладкие, но циферблаты у них чернющие.

Казнь состоится в пять вечера. Именно тогда истекают девять дней с момента подписания приговора. Туккот так показушно выжидал эти девять дней ровно, хотелось плюнуть в его сторону из-за этого.

Все были молчаливы с утра. Перебрасывались ничего не значащими фразами, словно проверяя способность говорить и слышать, а в остальном как призраки бродили по дому, поглядывая в окна. Через них видна дворцовая часовая башня.

Итель хорошо делал вид, что нашёл себе занятие. Практика последних недель сказывалась.

Двенадцать дня. Время замедлилось, словно нарочно, чтобы можно было вспомнить буквально всё, чтобы на казни уже не соображать от горя.

Итель так и не смог уснуть. Даже снотворные не помогли, а принимать их больше, чем положено, Итель не решился. Вчерашний день, вся ночь и сегодня до пяти вечера — всё время для мыслей о Раулях. Казалось, всё то время, что после пожара он смог заниматься хоть чем-то, теперь мстить за то, что он не скорбел тогда.

Час дня.

Он не посмотрит на них. Не выдержит. На кону не только проводить друзей в последний путь и уважить взгляд короля, но и семья. Его семья. И его магия, которая их похоронит. Нельзя смотреть.

В газетах нет картинок, но если долго смотреть на страницу текста, то можно что-то да разглядеть.

Два часа.

Итель вспомнил, как в прошлом году на одном из приёмов танцевал с Мэли. За первые секунды танца несколько раз наступил ей на ноги, а она лишь улыбнулась и ободрительно сказала «ты же знаешь как нужно». Больше Итель не беспокоился из-за того, что каким-то образом его партнёршей оказалась Мэли.

А короткие воспоминания всё приходили и приходили.

Почему они должны умереть? Почему?

Что за несправедливость?

Минутная стрелка наконец закончила свой бесконечный круг. Три дня.

Томос, почему ты так подставил семью? Как ты мог не подумать о последствиях?

— Ты совсем её не читаешь. Можно? — девичий голосок сначала показался плодом воображения. Но когда она настойчивей повторила вопрос, Итель вынырнул из мыслей и оторвал взгляд от текста.

Рядом стояла девушка, на вид ровесница Глэнис. Короткие, как у Ителя, тёмные волосы, отливающие в бронзу, большие тёмно-карие глаза и тонкие губы, уменьшающие её миловидность. Не сразу вспомнилось кто она. А уж что она хочет понимал ещё дольше.

— Держи, — Итель протянул сложенную только что газету Хэбрен Таппан.

Девушка понимающие взглянула на него, кивнула и отошла на другую сторону этой гостиной над главным залом. Она села, положила ногу на ногу и читала газету. Удивительно, что она может.

Интерес к тому, что она тут делает, потух быстро. Пришла вместе с дедом скоротать время. Жаль её, не смогла остаться дома. А может не захотела: сейчас у неё есть поддержка в виде деда, но он не вечно жить будет. А больше из Таппанов никого и нет.

Мысли о Таппанах, их связи с Фелконами отвлекли, и Итель пропустил момент, когда время перевалило за четыре часа.

На улице жарко. Но Ителю пришлось накинуть лёгкий дорожный плащ, одевающийся через голову и прикрывающий верх плеч, половину торса и шею. Под ним можно спрятать руки. Потому что он не чувствовал себя уверенным, что справится.

Он даже не мог понять, что конкретно чувствует. Спровоцирует что-то магию или нет? Но среди всех чувств определённо есть ненависть к тому, что он маг.

— Пора, — донеслось с первого этажа.

Они молчаливыми тенями покинули дом.

Жарко и душно на улице. Плащ хоть и был лёгким, но сейчас показался меховым. Ну да, рубашку-то лёгкую не брал.

Люди собирались на площади.

«Помогите его найти», — Маред привела брата, Ителя и Дьюи на площадь в Ноарте. — «Оно точно где-то тут», — и они искали кольцо, оброненное на той площади.

Эта площадь больше. И совсем другая. Эшафот возвышается как часовая башня.

Думал, что сложности начнутся, когда начнётся казнь. Но уже тяжело.

Фигуры в чёрном организованно нахлынули на площадь. Так много. Их так много! У него по получится ничего скрыть!

Среди чёрных фигур увидел Харри Ирвина, рядом с которым шёл мужчина. Этот зелено-розовый платок, повязанный вокруг шеи, говорил лучше любых представлений. Носящий его — Клайд Ирвин. Этот платок, как у Сэдерна, только у того, кто не имеет к Ноарте никакого отношения, так красноречиво говорил. Итель верил, что мужчина мог попытаться подставить сына.