— Да вот как-то сам не пойму, откуда что берется, - Петр Данилович задумчиво почесал затылок. — Какая- то зараза прямо. Ветеринар сказал, через месяц прой­дет, если лечиться по науке. Только вы не бросайте уко­лы-то. Артроз - штука опасная, забросите, - Бруту по­том мучиться.

— А мать как? — спросил Евсеев.

— Ничего, держится мать. Ходит. В магазин сама от­правилась, сказала — если будет сидеть на месте, точно за полгода каких-нибудь рассыплется... Сами-то как? Помирились?

— Мы и не ссорились вроде.

— Как «не ссорились»? Я по голосам все чувствую, по интонациям. Да и вид у тебя мрачный... Старого чекис­та не проведешь. Выкладывай, что там у тебя стряслось. На работе, что ли?

Евсеев потрепал Брута по шее, сел в кресло. Петр Данилович остался стоять, руки сложил на груди. От­ставной комитетчик слов на ветер не бросает, он задал вопрос и ждет ответа.

— Ладно. Синцова моего помнишь? — сказал Евсе­ев. — Лешего? Который Амира брал? — Пётр Данилович кивнул. - Отличный мужик, профи экстра-класса. Ни­когда никаких вопросов... А теперь трения какие-то на­чались дурацкие. Считай, на почве личной неприязни. Несходства характеров, что ли...

Евсеев вкратце описал отцу ситуацию с Лешим: экспедиция на четвертый горизонт, версия о зага­дочных карлах, его собственная реакция, реакция Огольцова, дело о сатанистах, внезапно обнаружив­шаяся любовь Лешего с Герасимовой, и так далее и тому подобное. Он не вдавался в подробности, хотя отцу мог доверять полностью, даже больше, чем себе самому.

— Так в чем проблема? - не понял Петр Данило­вич. - Ты все правильно сделал. Огольцов твой дурак, но ты за начальника не в ответе. И Синцов твой дурак, только...

Он развел руками.

— Только за него уж тебе ответить придется, если что. Надо ж смотреть ему, с кем любовь крутить. Если она фигурант по делу, то это никуда не годится.,.

Петр Данилович сурово покачал головой.

— Ничего, Юрка. Он сам к тебе придет и сам миро­вую предложит, когда успокоится. Это не проблема, из- за которой серьезный человек должен себе голову ло­мать...

Из кухни донеслось рассерженное шипение кофей­ника. Петр Давидович исчез, а через минуту появился с подносом с кофе.

— Во. Гейзерный какой-то, по итальянскому рецепту. «Нескафе» это хваленое нам с матерью врач запретил, так я вот купил себе игрушку... Жалко, не было таких кофейников во времена моей молодости, да и кофе хо­рошего не сыскать было тоже. Это сколько ж ночей я смог бы не спать, сколько сделать бы успел!.. Может, и в полковники выбился бы, кто знает.

Он поставил поднос на ручки кресла, сам сел ря­дом, взял чашку. Тонкий хрупкий фарфор в его крес­тьянской руке казался каким-то ненастоящим, игру­шечным.

— Не пойму только, с чего этот твой Синцов, неглу­пый мужик, чеченскую кампанию прошел, чего это он так уверовал в каких-то карлов подземных?

Петр Данилович посмотрел на сына.

— Вроде сказочка какая-то детская, а он на стену ле­зет. А?

— Да не лезет он никуда, пап. Он и не рассказывает ничего без крайней необходимости. Даже рапорты пи­сать не любит, я говорил ведь... И он никогда не врет. Вот в чем загвоздка,

—      Так что, выходит — под нами и в самом деле живут какие-то маленькие человечки? Пигмеи, как в Африке? Так, что ли?

—      Я не знаю, пап. Но кто-то живет. Вон, группу Син­цова обстреляли на глубине двести метров, в старой за­брошенной штольне. Из автоматического оружия. И следы они там видели — не только «пигмейские», а обычные человеческие. Следы от сапог. И грибок там стоял — такой, от дождя защищаться, как на постовом участке. Краска на грибке этом свежая, и телефон ви­сит, все, как положено. Кто-тО ведь красил его... Кто-то стрелял...

— Грибок, говоришь. - Петр Данилович одним глот­ком прикончил остывший кофе. Глаза его загорелись. Даже Брут, улегшийся у ног Евсеева-младшего, при­поднял голову, посмотрел вопросительно. Тоже заинте­ресовался.

— Грибок — это странно. Это совсем ни в какие воро­та не лезет. Все можно как-то устроить, и в сапогах на двести метров спуститься, и поливать там из «калаша» можно, если ты какой-нибудь диверсант, террорист или еще кто... А вот грибок этот тащить туда — зачем? Его ведь не возьмешь под мышку, в рюкзак не положишь. Это техника специальная нужна — подъемные устрой­ства, узкоколейка, дрезина... А главное — там гарнизон должен стоять! Или охраняемый объект... За этим гриб­ком не частный интерес вырисовывается, а государст­венный...

Петр Данилович встал и возбужденно прошелся по комнате.

— Вон, к 850-летию Москвы весь город был плаката­ми увешан, девки какие-то там в кокошниках... Денег это стоило немалых, красоты - ноль, толку - ноль, но кто-то все равно это делал, старался в меру своих воз­можностей.

— Запретная территория СССР... — сказал Евсеев.

— Что? - Петр Данилович обернулся.

— Синцов видел там табличку, где от руки было напи­сано: «Запретная территория СССР». Я про нацболов сперва подумал — молодым людям энергию некуда девать, советскую символику любят, эпатаж опять-таки...

— А теперь что?

— Здесь одной энергии мало, пап. Вот в чем дело. Синцов — лучший диггер Москвы, но даже он...

— Прямо лучший и все тут! — проворчал Петр Дани­лович. — Может, подросли уже и получше твоего Син­цова эти... Диггеры твои.

— Это неважно. Я вспомнил тогда про один случай, в Интернете читал. Первая мировая, русская крепость Осовец. Сто девяносто дней стояли против немца, не давали ему пройти к Белостоку... Это на территории се­годняшней Польши. Так вот, потом был приказ ухо­дить, и командование взорвало все ходы-выходы в кре­пости и наши отступили. А одного караульного забыли. Он там так и остался стоять, представляешь?

— Я тоже слышал где-то об этом караульном, — кив­нул Петр Данилович. -- Сколько он там... Пять, нет — семь лет?

— Десять. Десять лет караулил. Там интендантские склады были — сухари, тушенка, одежда, свечи. Он все это нашел. Белье менял каждую субботу, по стопкам грязного белья считал время. Потом у него пожар был, все спички и свечи сгорели, он несколько лет в полной темноте провел. И когда выходил потом на поверх­ность — ослеп от солнца. Его случайно откопали поля­ки, солдаты, они восстанавливали крепость... А из-под земли на них по-русски: «Стой! Стрелять буду!»

— И как? Стрелял?

— Нет. Но и выходить не хотел, пока комендант при­каз не отдаст. Ему стали объяснять, что России нет дав­но, что РСФСР, что Красная Армия, а коменданта его, поди, давно расстреляли, и что теперь это вообще поль­ская территория... Так он потребовал, чтобы сам поль­ский главнокомандующий ему отдал приказ оставить пост. И - ни в какую. Пришлось Пилсудскому приказ писать. Огласили — тогда вышел. И ослеп сразу, в одно мгновение.

— А дальше что с ним было? — спросил Петр Данило­вич.

— Не знаю. Вроде вернулся на родину... Я не о том. Я про часового этого вспомнил, когда тебе сейчас про грибок рассказывал, про сапоги, про табличку эту. «За­претная территория СССР». Я подумал, у нас тоже та­кой часовой мог завестись. С советских еще времен. Тогда все сходится, и даже свежая краска эта...

Петр Данилович вдруг хлопнул себя по лбу.

—Стоп! Совсем забыл! Мать же велела мне пельмени сварить к ее приходу! А я... Расстрел на месте! Пошли на кухню, быстро, там договорим.

Подполковник в отставке бодро потрусил на кухню, надел передник, поставил воду в кастрюльке, открыл морозильник, достал доску с бережно уложенными и присыпанными мукой пельменями.

—Но не мог же он там с военных времен стоять! — сказал он, размешивая соль в кастрюльке. - И вооб­ще... Чтобы выставлять пост на такой глубине, нужно, чтобы там что-то такое было... То, что надо охранять! Ракетная шахта, к примеру. Командный атомный бун­кер. Что еще может быть? Не пиастры ведь, верно?

«Не пиастры, — подумал Евсеев. — Не пиастры. Хо­тя... А если золото в слитках, к примеру? Тонн эдак с де­сяток...»   

— Что?.. — переспросил он. — A-а. Да, что-то должно быть. Но я не знаю, что именно.