— Вам повезло, — сказал он. — Другим заключенным такие подарки делают очень редко. Если они, конечно, не воры в законе... Может, вы — вор в законе, Мигунов? «Смотрящий» на «Огненном острове»?

— Нет, — Мигунов усмехнулся. — Там «Смотря­щий» — полковник Савичев.

— Пожалуй, - серьезно согласился Воронов. - Вот и получит выговор за халатность. А может, и строгий!

Он провел очередной допрос, скрупулезно выяс­няя — на какой почве у Мигунова сложились неприяз­ненные отношения с Блиновым, знали ли об этом представители администрации, просил ли он, чтобы их рассадили, как возникла драка.

Уточнив все детали, следователь вложил протокол в папку, взвесил зачем-то ее на руке, закрыл...

— В общем, картина ясная, — сказал он. — Я перепредьявлю вам обвинение на убийство при превыше­нии необходимой обороны. Это будет «легкая» статья.

Воронов испытующе посмотрел на подследственно­го. Тот сидел выпрямившись и ответил твердым спо­койным взглядом.

— При вашем пожизненном сроке, конечно, это сла­бое утешение. Но.., чем могу, как говорится.

— Ничего страшного, — проговорил Мигунов. — Я вам и так за все благодарен. Живу как на курорте. Ем от пуза, сплю, когда захочу, смотрю «ящик» в свое удовольствие... Кстати, телевидение окончательно деградировало за это время. И общество тоже. Кроме «Евроспорта» и новостей нечего смотреть. Да и новости — сплошная депрессуха... — Он нервно осклабился, сжал и разжал кулаки. — Нет, уж лучше музыка, Виталий Дмитриевич! Все преходяще, как говорится, и только музыка... Вот было несколько пере­дач — получил удовольствие. Много старых хитов. Шести­десятые, семидесятые, восьмидесятые... Оторвался по полной программе...

Лицо Мигунова расслабилось, обмякло, он прику­сил губы, видно, не желая выдавать свои чувства. Воро­нов подумал — расплачется. А Мигунов неожиданно улыбнулся ему светлой, почти мальчишечьей улыбкой.

— «Тюремный рок», мать моя женщина!.. Виталий Дмитриевич! — Мигунов едва не кричал в голос. — Зна­ете эту песню Элвиса?..

Он стал напевать, подергиваясь:

— «Начальники устроили кабак в тюрьме, зеки им играли на гитаре и трубе... та-ра-ра...» Э-эх! Сто лет ее не слышал, а тут еще и кадры из фильма показали... По­мните, они там сценку ставили, все в тюремных робах, на фоне решеток... и Элвис: «Лет’з рок! Эврибади лет’з рок!!» Я был на седьмом небе, Виталий Дмитриевич. Полное счастье! Вы не представляете, что это такое...

— Полное счастье в тюрьме? Да уж... - протянул Во­ронов, немного смутившись.

Он и в самом деле не представлял, поскольку музы­кой никогда не увлекался, он даже понятия не имел, о каком Элвисе идет речь.

И добавил:

— «Тюремный рок» - очень подходящая песня в ва­шем положении...

— Еще бы! — невесело согласился Мигунов. - В молодо­сти танцевал под нее на вечеринках, орал «Лет’з рок!!..», представлял себя черт-те кем... Дурак. И не знал, что когда- нибудь услышу ее в настоящей тюремной камере...

Он замолчал, уставившись на свои руки, потом трях­нул головой и сказал:

— А вы слышали «Миднайт Спешл», Виталий Дмитри­евич?.. Это уже настоящая «блатная» песня! Народная! Какие-то американские урки сложили ее в Хьюстонской тюрьме чуть ли не в девятнадцатом веке... «Освети меня своим светом, полуночный экспресс!..» Обалденная пес­ня! Нет, вы должны были обязательно слышать - ее даже Клэптон перепевал, Маккартни... Даже «АББА», по-мое- му!.. Там было одно поверье, в этой тюрьме, связанное с поездом, который проходил в двенадцать ночи и светил прожектором прямо в окна камер... Она нисколько не грустная, не унылая — ни капли! Под нее танцевать мож­но, настоящий рок-н-ролл! Это не «Владимирский цент­рал», не «Мурка», совсем другое. Там нет этого нытья, ми­нора или такой походочки, знаете... вприсядку, руки в карманы, голову в плечи... Там в полный рост поется! Я это уважаю, Виталий Дмитриевич. Мне это как-то бли­же, что ли... Не знаю.

Мигунов опять замолчал.

— Я ничего не понимаю в музыке, - сказал Воро­нов. - Ни в «Мурке», ни в этом вашем «Тюремном ро­ке». Область моих интересов, моих знаний находится в другой плоскости.

Он взял папку, снова взвесил ее на руке.

— Вот ваше дело, Мигунов. Это моя область. Я читаю его, и здесь мне все понятно.

Мигунов вскинул глаза.

— Вы не хотели убивать Блинова, - продолжал Воро­нов. — Это мне понятно. Вы не уголовник по своей при­роде. Не урка. Вы здесь чужой человек, Мигунов. Не та­кой, как все эти...

Он неопределенно мотнул головой, имея в виду, оче­видно, арестантов в соседних камерах.

— Поэтому вам и не нравится «Мурка» и все осталь­ное... Вот что я вижу и что понимаю.

— Да, - сказал Мигунов и облизнул губы. - Я здесь чужой, Виталий Дмитриевич. Чужой. Это вы точно ска­зали... Я - жертва времени. Сейчас мне бы никто не дал пожизненного...

г. Заозерск. Парк — конспиративная квартира

Случайная встреча. Шел из СИЗО в Управление, встретил по дороге свою знакомую. В пустынном днем парке имени 50-летия Октября, на боковой ли­повой аллее, у третьей от входа скамейке. Совершен­но случайно. Могут ведь у него быть знакомые жен­щины? Могут. Стройные, красивые, не по-заозерски ухоженные знакомые женщины. Ни тени ханжества. Никаких провинциальных ужимок, попыток выгля­деть лучше, чем ты есть. Органичная, смелая, очень привлекательная. В сексуальном смысле тоже. Во всех смыслах. Ее прямота порой обескураживает и... подкупает, да.

— Ну, как он там? — она бросилась наперерез, схвати­ла за руку. — Условиями доволен?

— Доволен. Говорит, как в санатории, — Воронов ог­лянулся и осторожно освободил руку.

— Вы опасаетесь... компрометации? — она тоже ос­мотрелась по сторонам. - А я вам так благодарна! Я хо­чу...

Она говорила медленно, но не из-за нерешительнос­ти. Подбирала слова. Как бы там ни было, а русский язык для нее не родной. И Воронов почему-то знал, о чем пойдет речь. Это не будет размазыванием соплей, скорей деловое приглашение к здоровому дружескому сексу в гостиничном номере.

— Я снимаю квартиру неподалеку, — вдруг произнес­ла она. — Приглашаю на чашечку кофе...

Воронов непривычным для себя жестом отер края губ. Насчет гостиничного номера он Не угадал.

Он смотрел на свои тяжелые, неуклюжие туфли, выныривающие по очереди из-под полы плаща («Как Труляля и Траляля», - подумал он). И на ее стройные изящные ноги, облитые туго натянутой лайкрой, в полусапожках из тонкой кожи, легко ступающие по усыпанной гравием аллее. Пауза затягивалась.

Это походило на сцену из фильма о любви. Мужчи­на из тоталитарной страны, девушка из далекого сво­бодного края... Тихий разговор на липовой аллее. Кри­ки грачей. Чувства, обреченные с самого начала... Что там дальше — поцелуй под щемящую скрипичную ме­лодию? Или откровенная постельная сцена?

— Хорошо, — хрипло сказал он наконец. — У меня се­годня больше нет дел...

Через десять минут они уже были в небогато обстав­ленной двухкомнатной квартире со старой мебелью. Маргарита разулась и бегала по потертому ламинату бо­сиком, на цыпочках, чтобы не пачкать всю подошву. У нее были изящные ступни и красивые ровные паль­чики.

— У меня только виски, — она поставила на непокры­тый скатертью стол квадратную бутылку, два широких стакана и коробку шоколадных конфет. Обычно, такой джентльменский набор используют для соблазнения девушек.

— За вас! За хорошего, доброго человека! — она сама налила виски, первая подняла свой стакан.

«Хороший человек — всегда плохой следователь», — обычно говорил Воронов, но сейчас промолчал.

Они чокнулись.

— Я читаю газеты, смотрю телевизор и вижу, что очень опасные преступники получают мягкие наказа­ния, — сказала Маргарита. — Помню, наш разведчик получил у вас двадцать лет, но тут же был помилован... Почему же Мигунов осужден пожизненно?

Следователь пожат плечами.

— Судебная практика изменилась. И атмосфера в об­ществе стала мягче.

— Но при чем здесь Мигунов? Почему он должен от­вечать за всех?