Опять он берет на себя знакомство и заводит слегка очарованного хозяина в дом. Леонхашарт уже дал добро начинать с простых разговоров, так что соглашается выпить чай с вареньем. Васандр нахваливает мягкость вываренной с сахаром вишни, а его заклинание развязывает язык хозяину дома, и тот охотно делится воспоминаниями.

— Настена… — взгляд почесывающего бороду мужчины теплеет, и Леонхашарт снова ловит себя на том, что злится, негодует, почти ревнует к этому теплом домашнему «Настена», хотя Анастасии при жизни в одном доме с этим мужчиной было семь лет, и ни о какой романтике здесь речи нет. — Добрая она девчонка, хоть мамка у нее и дурная.

— Тогда зачем вы на ней женились? — строго спрашивает Леонхашарт, и Васандр морщится, стараясь удержать заклинание, нарушенное вмешательством чужого голоса.

— Так… сам не знаю. Черт дернул как будто. Я таких женщин не люблю_: мне домашних, хозяйственных подавай, — он кивает на стену с многочисленными фотографиями скромно одетой женщины в платке и двух детей. — А Маргариту я увидел и просто пропал. Спать не мог есть не мог, хотелось мне с ней жить, и казалась она мне очень хорошей: в доме всегда чисто, дочка опрятная, добрая, меня папой сразу звать стала. Это потом-то я увидел, что Настена за порядком в доме следила, а папами всех хахалей называла по просьбе Маргариты. Мы тогда здорово с Настеной друг другу помогли, видать, судьба моя была в их семью ненадолго войти.

— И чем же вы помогли?

— Я ей подсказал, что не обязана она на себя взрослые обязанности брать, что мамка ее должна о ней заботиться, а не наоборот, и не обязана она по указке папой никого называть, лишь того, кто к ней действительно будет добр. А она… Она в меня жизнь и волю вдохнула.

Леонхашарт едва сдерживается, чтобы не переглянуться с покосившимся на него Васандром.

— И как она это сделала? — спрашивает тот.

Взгляд мужчины слегка плывет, когда он обращается к воспоминаниям:

— Я тогда бизнесом пытался заниматься. Но не клеилось у меня: то работники кинут, то проверка, то крыша взбеленится, то еще напасть какая-нибудь. И как-то раз, когда совсем туго было, а эта дуреха Маргарита последние деньги на тряпки с маникюрами спустила, казалось, что все, конец, потому что платить нечем, сил нет, хоть ложись помирай, я пришел домой с чекушкой, уселся в темноте за стол. Зарыдал, как ребенок, понимая, что ничего то у меня не выйдет, и возвращаться мне в НИИ на нищенскую зарплату. Тут из темноты меня позвала Настена. Она там сидела в углу, заплаканная тоже… — у мужчины дергаются губы, словно эти воспоминания причиняют ему боль, а Леонхашарт вдруг понимает, что не представляет Анастасию плачущей.

Какой угодно, но только не плачущей, и поэтому на миг ему кажется, что говорят о ком-то другом, но потом разум берет верх, и Леонхашарт хмурится из-за кольнувшего сердце холодка, когда признает, что слезы в жизни Анастасии были, просто не могли не быть.

— …совсем маленькая, хрупкая, только волосищи черными волнами стекают с плеч, словно она диковинное какое-то создание неземное. Спросила она, что случилось, а я ей все как на духу — и какой я дурак, и какой слабак, и что справиться не могу. А она пересела ко мне поближе, склонила голову на плечо и давай утешать меня, говорить, что я умный, не зря же у меня степень научная, что я волевой, что всегда придумаю выход из ситуации, и что в людях я хорошо разбираюсь, просто плохое видеть не хотел, но если захочу — увижу, и никто не сможет меня обмануть или волю мою сломить. И знаете, — он прижимает ладонь к груди. — Мне вдруг так полегчало, словно гора с плеч, я в себя прямо поверил. Я ведь, право слово, всегда старался внимания не обращать на сигнальчики тревожные, избегал конфликтов, быстро сдавался, но из-за нее мне захотелось стать лучше, стать таким, каким она меня описала… Я думал, это временно, но утром встал с теми же ощущениями. Я стал думать. Стал вертеться. И… я справился. Маргарита меня, конечно, бросила, ушла к тому, кто ее содержать сразу мог, но мне только легче стало. Я крутился так, как никогда прежде, и дело в гору пошло, потом я и женщину хорошую встретил, Танюшу мою. И дочку свою Настей назвал в память о маленькой волшебнице. Мы и потом встречались с Настеной, она всегда добрым словом меня поддерживала, и я ей помогал, чем мог: на работу устроиться, выделял автобусы команды ее на междугородние состязания возить.

Допрашивать этого мужчину магией Леонхашарту отвратительно до тошноты, поэтому он не слишком усердствует и после подтверждения всего нескольких ответов на вопросы, отступается.

Дальше они с Васандром заглядывают к следующим школьным учителям, к бывшим мужьям Маргариты (те с умилением вспоминают темноглазую малышку, называвшую их папой, чего не говорили более поздние временные отцы), добираются даже до садика, и на ночь глядя заезжают к взбалмошной бабушке Анастасии, огорошившей их вопросом:

— А вы, козлы безрогие, зачем о моей внучке выспрашиваете, а?

Васандр нервно фыркает, а Леонхашарт трогает голову, проверяя, не полезли ли рога.

Подозрительность старушки так сильна, что даже заклинанием Васандр с трудом заставляет ее пустить их в квартиру. Бабушка живет одна, замужем не была, к любому вопросу относится с подозрением, мужчин терпеть не может, потому что они обидели ее и обижают ее «любимую кровиночку, Маргариточку, потому что она без отца росла, некому за нее заступиться». Этот разговор не дает ничего полезного, у Леонхашарта только голова ноет от извращенной логики старушки и шумящего телевизора. Давить на нее магией он не решается, и они с Васандром уходят, удовлетворившись подтверждением общих фактов биографии Анастасии.

Шагая к машине, Васандр задумчиво произносит:

— У бабки тоже есть слабо выраженные ментальные способности, но они на ней зациклены, как защита. Честно говоря, не могу точно сказать, насколько она была откровенна.

— Проверку моей магией она может не выдержать, — роняет Леонхашарт и открывает дверь автомобиля.

Последним в списке их встреч остается отец Анастасии.

— Крошка оказалась весьма интересной, — Васандр разминает шею.

Справившись с желанием дернуть его за спрятанный рог за такое панибратское обращение, Леонхашарт вынужден признать правоту утверждения: Анастасию боготворили и ненавидели, а она плыла сквозь чужие жизни, безвозвратно их изменяя в лучшую или худшую сторону,

— И крошка явно не в маму пошла, та мягко действует Не в бабку тоже — та без тормозов склочная, всегда в обороне. Даже интересно посмотреть на ее папашу.

— А ты разве его не проверял? — Леонхашарт потирает лоб, ноющий из-за жаждущих свободы рогов.

— Он в отъезде был, — дергает плечом Васандр. — Я его документы изучил, с родственниками встретился — все в порядке было, собирался заехать лично познакомиться, а тут вы так… кстати.

Снова на смартфон приходит горячий видеоролик с кабриолетом, но Леонхашарт не может сейчас думать о машинах: он собрал так много информации об Анастасии, он с чужих слов увидел ее — здесь такую же дерзкую, упорную, несгибаемую, как в Нараке, словно ей без разницы, куда переезжать — на другой конец города или в другой мир, ведь своего места у нее нет, и она легко разрывает связи. Увидел ее добрую, заботящуюся о команде — и в Нараке она такой была, только не с ним. Увидел ее слабой, в слезах. И вот сейчас ему оставалось взять последний пазл, чтобы собрать полную картину ее кочевой, без привязанностей жизни.

«Она как растение без глубоких корней, которое легко пересаживается с одного места на другое. Нарак для нее просто очередной переезд. Наверняка Анастасия даже не собирается задерживаться», — думает Леонхашарт, пока автомобиль Васандра по озаренной фонарями улице несет его к последнему в списке адресу.

Человек ко всему привыкает, вот и мы привыкаем к жизни в Нараке, к учебе, друг к другу, и сегодня, после целого дня зубрежки, мы не проваливаемся в сон, а лежим в темноте и говорим друг с другом. Не так, как говорили при свете, не так, как говорили до этого — дружелюбно, в меру откровенно, без теплоты.