— Джеймс, при всем уважении, подобный исход отбросит нас на десять лет назад! А Роберт станет всего лишь очередным псом на сворке, как уже было с Баллиолом.

— Эдуарду уже за шестьдесят. Ему осталось не так уж много. Его сын и в подметки не годится отцу, а Роберт — совсем не Джон Баллиол. Я верю, что со временем он сумеет проявить себя. Но ему необходим плацдарм, с которого он сможет действовать. Вот почему он должен обезопасить свои земли и своих вассалов.

Отворилась дверь, и на пороге появился слуга сенешаля:

— Сэр, нам нужно уезжать. На западе виден дым.

Джеймс вперил в Атолла требовательный взгляд:

— Никто из нас не знает, что будет дальше. Нам остается лишь выбрать свой путь и следовать ему в темноте. Мне нужно, чтобы вы доверяли мне, Джон, и Роберту тоже очень нужно, чтобы вы верили в него. — Он протянул руку. — Можете вы мне это обещать?

Перед внутренним взором Джона Атолла возник образ Роберта Брюса, стоящего во дворе замка Тернберри в окружении братьев и приближенных. Его лицо освещало пламя факелов и внутренний огонь, когда он говорил о троне Шотландии и своем намерении занять его. Тогда он показался Джону точной копией своего деда, только моложе и сильнее — юнцом, которому еще предстояло стать львом.

Джон крепко пожал руку сенешалю:

— Я буду молить Господа, чтобы ваш путь оказался верным, Джеймс.

Элизабет разбудили крики. Она села на кровати, и Часослов,[42] который она читала, соскользнул с ее коленей. Она успела подхватить его прежде, чем он упал на пол, и осторожно положила на диван у окна, раскрыв на странице с изображением Девы Марии, кормящей младенца Христа. Синее платье Матери Божьей буквально светилось, посыпанное порошком лазурита. Крестик из слоновой кости на цепочке, подаренный отцом, заменял закладку. Теперь, в замужестве, она редко носила его. Шея у нее затекла и ныла от сквозняков, задувающих в окна со свинцовыми переплетами, выходящие на известняковую стену замка, которая возвышалась над рекой Фосс. Чуть дальше в лучах полуденного солнца сверкал Королевский пруд.[43]

Крики не смолкали, проникая даже сквозь толстые стены. Когда Элизабет распахнула дверь в соседнюю комнату, поменьше размером, они стали громче.

— Я больше не стану повторять тебе одно и то же, непослушная ты девчонка!

Говорила, точнее кричала, Джудит. Кормилица стояла лицом к столу, на котором была разбросана мебель из игрушечного замка Марджори. По другую сторону застыла дочь Роберта, гневно сжимая кулачки опущенных рук. В глазах ее бушевала лютая ненависть.

— Что здесь происходит? — Элизабет перевела взгляд с кормилицы на девочку.

— Я сказала Марджори, чтобы она убрала свои игрушки и готовилась к ужину, миледи, — ответила Джудит, поворачиваясь к ней. — И повторила три раза!

Элизабет помассировала шею ладонью, чувствуя, как огненные ручейки боли устремляются к основанию черепа. У нее вот-вот должны были начаться месячные, и она чувствовала себя так, словно разваливалась на куски. Так что очередная ссора была последним, в чем она сейчас нуждалась.

— В таком случае убери их сама, Джудит. Об остальном поговорим завтра.

— И она прячет одну игрушку в кулаке, — заявила Джудит, глядя на Марджори, которая ответила ей ненавидящим взглядом. — Прошу прощения, конечно, но я думаю, что этим нужно заняться здесь и сейчас.

Элизабет взглянула на упрямую девчонку, стараясь отогнать от себя ощущение того, что она уже потерпела поражение. За три месяца, прошедшие после отъезда Роберта, который отправился вместе с армией короля на север, поведение девочки с каждым днем становилось все невыносимее. На прошлой неделе она улизнула из своих покоев, когда Джудит отвернулась буквально на минутку. Слугам Элизабет понадобилось целых три часа, чтобы найти беглянку, которая забилась в укромный уголок на конюшне, хотя наверняка слышала, как они выкрикивают ее имя. На позапрошлой неделе в припадке ярости она разорвала одну из тряпичных кукол, подаренных отцом, после чего безутешно рыдала до самого вечера. Она начинала кричать и биться в истерике, когда ей перечили, отказывалась делать то, что ей велят, и вела себя грубо и невежливо по отношению ко всем, кто заговаривал с нею. Однажды подобной обструкции подверглась сама королева Маргарита, и Элизабет едва не лишилась чувств от ужаса.

Она знала, что поведение девочки начинает отражаться на ней самой. Элизабет случайно подслушала, как две фрейлины королевы язвительно обсуждали дикую шотландскую девчонку, которой нужны хорошенькая трепка и крепкая рука. Непокорное семя, называли они ее, достойное дитя своего отца. Но Марджори была не единственной, о ком они сплетничали. Однажды утром, выходя из часовни после мессы, Элизабет услышала, как несколько женщин вслух размышляют, почему она до сих пор не забеременела, хотя с момента свадьбы прошло уже больше года.

Словно в ответ на эти мысли живот ее скрутило судорогой, и струйка крови потекла в комок льняной ткани, подложенной у нее между ног.

— Марджори! — резко сказала она. — Ты сделаешь так, как тебе говорят.

Взгляд Марджори метнулся к ней, но затем девчонка вновь гневно уставилась на Джудит, словно кормилица была здесь главной.

— Ты слышишь меня?

На этот раз девчонка даже не соизволила посмотреть в ее сторону.

Элизабет почувствовала, как загорелись у нее щеки, и ее охватил гнев, внезапный и безрассудный. Она подошла к столу и взяла Марджори за руку:

— Отдай ее мне.

Марджори испуганно ахнула от неожиданности и попыталась вырваться, но не тут-то было. Крепко держа ее, Элизабет заставила девчонку вынуть руку из-за спины. Не обращая внимания на протестующие вопли Марджори, Элизабет разжала ей пальцы и выхватила игрушку, которую та сжимала в кулаке. Это была фигурка мужчины из замка, вырезанная из слоновой кости.

Какое-то мгновение, согнувшись чуть ли не пополам, запыхавшаяся, с растрепанными волосами, выбившимися из-под заколок, Элизабет молча смотрела на нее, и тут Марджори рванулась вперед и ногтями расцарапала ей щеку. Элизабет отреагировала машинально и отвесила ей такую пощечину, что девочка отлетела к столу и вцепилась в него, чтобы не упасть. Так она и застыла, одной рукой держась за крышку, а другую поднеся к пылающей щеке. Элизабет поставила фигурку из слоновой кости на стол и, не глядя на Джудит, поспешно вышла из комнаты. Спускаясь по лестнице, она слышала за спиной плач Марджори.

Выскочив во двор, под лучи жаркого полуденного солнца, она глубоко вздохнула. Ее служанка Лора сидела рядом с прачкой, склонившейся над корытом, в котором та стирала ночную сорочку и нижнюю юбку своей госпожи. Женщины, казалось, уже вполне освоились на новом месте и вернулись к распорядку, привычному для них в Ирландии. А вот она, похоже, оставалась единственной, кто никак не мог привыкнуть к произошедшим переменам.

— Миледи! — приветствовала ее Лора. — Какой чудесный денек, не правда ли? — Улыбка служанки увяла, когда Элизабет прошла мимо, не ответив.

— Миледи?

Опустив голову, Элизабет поспешно зашагала через внутренний двор замка, стремясь оказаться как можно дальше от своих покоев. А замок тем временем жил своей шумной жизнью. Грумы вели лошадей в стойла, трое мальчишек со смехом везли овощи на ручных тележках с огородов на кухню, стряпчие и королевские чиновники входили и выходили из главного зала. И над всей этой суетой возносились стены огромного донжона, позеленевшие от плесени.

Элизабет миновала стайку служанок, которые несли ведра с водой из колодца. Их высокие голоса больно резали ей слух, и она заспешила дальше, стремясь поскорее оказаться в одиночестве. Но куда пойти? Последние пять лет замок Йорк служил королю Эдуарду административным центром и плацдармом для ведения войны в Шотландии, и в городе за его стенами, который по численности населения уступал только Лондону, столпотворение и толчея наверняка окажутся не меньшими.