Элизабет опустила взгляд на письмо в руке, недавно полученное от отца. Оно было написано в его типичной суховатой манере — вначале шли кое-какие новости о ее сестрах, после чего следовало описание нескончаемых стычек с ирландцами, по-прежнему бесчинствовавшими на границах Коннахта и Ольстера. Между строк отцовского письма она уловила его надежду на то, что теперь, когда война в Шотландии закончилась, король Эдуард обратит внимание на другие свои беспокойные владения.

Элизабет подошла к столику, на котором хранила свои личные вещи: зеркало, щетку для волос, флакончик духов и драгоценности, среди которых был и крестик слоновой кости, ныне покоящийся в атласном кошеле. Она почти перестала брать его в руки, потому что теперь он приносил больше боли, нежели утешения, напоминая ей о том времени, когда ее вера в отца и в Господа была абсолютной. Она не могла отделаться от ощущения, что оба покарали ее, спасши от супруга, который желал ее слишком сильно, но вместо этого передали мужу, который не желал ее вовсе. Сложив письмо, она опустила его на столик, и в это время в соседней комнате раздались тяжелые удары. Закончив ремонт снаружи, каменщики, плотники и подсобные рабочие перенесли внимание на изуродованный интерьер Тернберри.

Вот уже неделю Элизабет не знала, куда деваться от бесконечного стука и грохота, а тут еще осенние штормы обложили блокадой побережье Каррика, превратив дороги в непролазную грязь. Впрочем, и за пределами замка ей было некуда податься; повсюду глаз натыкался на унылые, продуваемые всеми ветрами дюны и вересковые пустоши, перемежающиеся редкими рощицами да холмами. Деревенские жители казались ей нелюдимыми и подозрительными, и те редкие вылазки, которые Элизабет предприняла за стены Тернберри, не изменили ее мнения о них. Однажды, катаясь на лошади в ближайшем лесу, она заметила старуху со спутанными седыми волосами, глядящую на нее из-за деревьев. За ее юбку держалась маленькая девочка с обожженным лицом. Повернув свою кобылу, чтобы поприветствовать странную парочку, Элизабет обнаружила, что они куда-то исчезли. Вспоминая об этом случае, она все чаще спрашивала себя, уж не привиделись ли они ей.

Роберт привез ее в Тернберри вскоре после падения Стирлинга, но задержался ровно на столько, сколько потребовалось, чтобы проинспектировать произведенный в замке ремонт. Ей он сказал, что должен встретиться с Джоном Комином по поручению короля, дабы дать формальный толчок формированию Совета Шотландии, но Элизабет чувствовала, что он не рассказывает ей всего. После отъезда из лагеря англичан она заметила произошедшие в муже перемены. Он стал сдержаннее и был занят более обыкновенного, принимая посланцев среди ночи, отправляя своего оруженосца Неса с какими-то таинственными поручениями и встречаясь за закрытыми дверьми с людьми, которых она не знала.

Там, в Данфермлине, Элизабет показалось, что он начал сочувственно относиться к охватившему ее ощущению безысходности и тоски, потому что после возвращения из неудавшегося рейда в Лес он согласился нанять гувернантку для Марджори. Эмма, жена одного из оруженосцев сэра Хэмфри, оказалась добродушной и домашней женщиной, способной и утешить, и поставить на место; она быстро приструнила девчонку. За последние месяцы Марджори, с головой ушедшая в учебу, доставляла намного меньше неприятностей, чем раньше. Испытывая облегчение, Элизабет одновременно ощущала и тоску, поскольку заполнить ставшее свободным время ей было нечем, и она все сильнее хотела иметь собственного ребенка.

Отвернувшись от окна, она подошла к кровати и села. Совсем недавно комната была побелена, чтобы скрыть следы огня и дыма, и у нее болела голова от резкого запаха известки. Массируя виски кончиками пальцев, она вспомнила Бесс, которая наверняка скоро родит, если уже не родила. Она очень скучала по подруге. Пустота внутри грозила захлестнуть ее, вытесняя все прочие чувства, пока она не стала казаться себе раковиной, в которой слышен лишь воображаемый шум моря.

— Почему ты плачешь?

Элизабет подняла голову, поспешно вытирая слезы, и увидела на пороге Марджори.

— Разве у тебя нет уроков?

— Я прочла без ошибок целый псалом, и мистрис Эмма разрешила мне поиграть до ужина. — Марджори, немного потоптавшись на пороге, все-таки вошла в комнату.

Элизабет заметила, что в руке она держит куклу, которую отец подарил ей еще в Риттле. Она выглядела потрепанной и грязной, а одна из черных бусинок-глаз вообще потерялась.

— Я нашла ее на дне своего сундука, — сообщила Марджори, ласково поглаживая пальцами одну косу куклы. Вторая расплелась, и шерстяные прядки спутались. — Я думала, что потеряла ее. Помнишь?

Еще бы ей не помнить. Девчонка рыдала пять дней напролет. Элизабет с трудом подавила улыбку.

— Помню.

Марджори протянула ей куклу.

— Ты мне поможешь? Я не умею заплетать косы.

— Я? — переспросила Элизабет, не в силах скрыть удивление. — А почему не Джудит?

— Она спит, — ответила Марджори, усаживаясь на постель.

Элизабет взяла куклу и стала расчесывать ей волосы пальцами, а Марджори придвинулась поближе, внимательно наблюдая за ее действиями.

Вдруг девочка протянула руку и коснулась ее обручального кольца.

— Оно очень красивое.

Элизабет вздрогнула, когда пальчики девочки коснулись ее руки. Прикосновение другого существа стало для нее шоком. Она замерла, позабыв про куклу, а Марджори принялась крутить кольцо у нее на пальце, восхищаясь игрой света в рубине.

— У мистрис Эммы тоже есть кольцо, но не такое красивое. — Марджори нахмурилась. — А почему женщины носят его именно на этом пальце?

— Потому что на нем есть жилка, которая идет прямо к сердцу. — Поколебавшись, Элизабет нерешительно обняла девочку за плечи и закрыла глаза, слушая, как крики чаек перекликаются с шумом разбивающихся о скалы волн.

На вересковые пустоши опускалась ночь, и тени в складках земли стали глубже. Поднимаясь во главе отряда по извилистой тропе на верхние склоны, Роберт заметил, что с кряжа над головой ему подмигивают огоньки костров. Он тронул бока своего жеребца каблуками, посылая его вверх по заросшему папоротником склону к тому месту, где на фоне неба выделялась черная груда камней. Подъехав ближе и откинув со лба прядку волос, которую швырнул ему в лицо пронизывающий ветер, он увидел, что вокруг стоят палатки, стены которых подсвечивает изнутри пламя ламп.

На самой окраине лагеря его остановили двое часовых, но потом позволили проехать внутрь. Не дожидаясь, пока его нагонит основной отряд, Роберт миновал несколько рядов палаток и спешился возле нагромождения стоящих вертикально камней. В центре образованного ими кольца горел большой костер, вокруг которого сидели люди с мисками в руках, и на их лицах играли причудливые отблески пламени. Некоторые оглянулись на него. И хотя на их лицах он не заметил особого дружелюбия, на глаза ему попалось и несколько знакомых гербов, что не могло не радовать.

— Сэр Роберт.

Оглянувшись, он увидел, как из темноты к нему шагнула чья-то высокая фигура, и сразу же воспрянул духом.

— Сэр Джеймс! — Он крепко пожал протянутую сенешалем руку. — Рад видеть вас.

Джеймс Стюарт приветствовал его одной из своих редких улыбок.

— Я тоже, Роберт. Я тоже. — Улыбка его быстро увяла, но карие глаза светились теплом. — Мы проделали долгий путь, прежде чем встретиться здесь. Чуть позже я буду готов выслушать все твои новости, а пока… — Он умолк, глядя поверх плеча Роберта на отряд, въехавший в лагерь. — Добро пожаловать, ваше преосвященство.

К ним подошел епископ, за которым по пятам следовал Джеймс Дуглас. Встретившись с Ламбертоном в Перте, откуда они двинулись на север уже вместе, Роберт обратил внимание, что молодой человек не отходит от епископа ни на шаг.

Взгляд сенешаля остановился на молодом человеке, и лицо его просветлело.