Получив предупреждение, графиня поняла, что нужно срочно пускаться в путь. Она попросила у кардинала двух добрых лошадей; он сам усадил ее в берлину без герба, и, покуда он по-разному перетолковывал известие, графиня мчалась так резво, что через час оказалась у дворца. Ее ждали и немедля провели к Марии Антуанетте. Королева уже удалилась в опочивальню. Вечерний туалет был завершен, и в покоях не оставалось ни одной дамы, за исключением г-жи де Мизери, сидевшей над книгой в маленьком будуаре.

Мария Антуанетта вышивала или делала вид, будто вышивает, беспокойно прислушиваясь к каждому звуку, долетавшему извне, и тут в опочивальню вбежала Жанна.

– А, вы здесь! – воскликнула королева. – Тем лучше. Графиня, у меня есть новость.

– Добрая новость, ваше величество?

– Судите сами. Король отказал в пятистах тысячах ливров.

– Отказал господину де Калонну?

– Вообще отказал. Король больше не хочет давать мне денег. Воистину, такая неприятность могла приключиться только со мной!

– О Господи! – прошептала графиня.

– Не правда ли, графиня, в это трудно поверить? Отказал, перечеркнул уже готовую смету! Словом, не будем больше говорить об этом злополучном деле. Вам надлежит поскорее вернуться в Париж.

– Да, ваше величество.

– И сказать кардиналу, поскольку он с такой готовностью стремился мне угодить, что я согласна взять у него в долг пятьсот тысяч ливров сроком до следующего триместра. С моей стороны это эгоистично, графиня, но что поделаешь… Придется злоупотребить его преданностью.

– Мы пропали, ваше величество, – прошептала Жанна. – У его высокопреосвященства больше нет этих денег.

Королева как ужаленная заметалась по комнате.

– Нет денег? – пролепетала она.

– Ваше величество, кардиналу де Рогану предъявили расписку в старом долге, о котором он и думать забыл. Ему пришлось уплатить: это был долг чести.

– Пятьсот тысяч ливров?

– Да, ваше величество.

Но…

– Это были его последние деньги. Теперь он без средств.

Королева застыла на месте: это последнее несчастье ее оглушило.

– Может быть, я сплю и вижу сон? – произнесла она. – Неужели на меня в самом деле обрушились все эти неурядицы? Откуда вы знаете, графиня, что господин де Роган лишился денег?

– Он сам полтора часа назад рассказал мне о своей беде, ваше величество. Она тем более непоправима, что пятьсот тысяч ливров были последними остатками его состояния.

Королева уронила голову на руки.

– Нужно на что-то решиться, – произнесла она.

«Что она теперь станет делать?» – пронеслось в голове у Жанны.

– Видите, графиня, я получила ужасный урок: это мне наказание за то, что я потихоньку от короля решилась на затею, которая мне была не слишком-то нужна, не слишком-то важна и только тешила мое тщеславие. Согласитесь, никакой надобности в этом ожерелье у меня не было.

– Верно, ваше величество, но неужели королева не может, прежде всего, считаться со своими вкусами и желаниями…

– Прежде всего я хочу считаться со своим спокойствием и семейным счастьем. И только эта последняя неудача открыла мне глаза на то, какие беды я могла на себя навлечь, на какой опасный и гибельный путь готова была вступить… Нет, не желаю больше! Уж лучше искренность, и свобода, и скромность.

– Ваше величество!

– А для начала принесем суетность в жертву долгу, как сказал бы господин Дора[131].

И, улыбнувшись, она со вздохом добавила:

– А все-таки какое красивое было ожерелье!

– И было, и есть, ваше величество, и стоит кучу денег.

– С этой минуты оно для меня не более чем груда камешков. Когда в камешки наиграются, с ними делают то же, что дети после игры в «котел»: выбрасывают и забывают о них.

– Что вы имеете в виду, ваше величество?

– А вот что, дорогая графиня: вы возьмете шкатулку, которую привез господин де Роган… и вернете ее ювелирам Бемеру и Босанжу.

Верну?

– Вот именно.

– Ваше величество, но вы же уплатили двести пятьдесят тысяч ливров задатку!

– Зато остальные двести пятьдесят тысяч останутся в моем полном распоряжении, и я уложусь в сумму, которую предоставил мне король.

– Ваше величество! Ваше величество! – возопила графиня. – Потерять разом четверть миллиона! Ведь ювелиры, весьма вероятно, не захотят возвращать вам те деньги, которые уже попали к ним в руки.

– Я это имею в виду и уступлю им задаток при условии, что сделка будет расторгнута. Едва этот выход пришел мне в голову, графиня, как мне полегчало. С этим ожерельем в мою жизнь вошли заботы, огорчения, опасения, тревоги. Какими бы огнями ни играли эти бриллианты, им не осушить тех слез, которые накипели у меня в душе и гнетут ее. Графиня, заберите от меня поскорее ларец. Ювелиры останутся в барыше. Сверх условленной цены они получат двести пятьдесят тысяч ливров, это чистая прибыль, которою они обязаны мне; вдобавок к ним вернется ожерелье. Полагаю, они не станут на меня сетовать, и никто ничего не узнает. Кардинал стремился доставить мне удовольствие. Вы скажете ему, что удовольствием для меня будет избавление от этого ожерелья, и, если он человек умный, он поймет; если он истинный пастырь, он подтвердит мою правоту и одобрит мою жертву.

С этими словами королева протянула Жанне закрытую шкатулку. Графиня мягко ее отстранила.

– Ваше величество, – возразила она, – почему бы вам не договориться об отсрочке платежа!

– Просить? Не стану!

– Я сказала – договориться.

– Просить – значит унижаться, графиня. Договариваться – значит унижаться. Я, пожалуй, могу понять, когда унижаются ради любимого человека, ради спасения живого существа, пускай хоть собаки; но ради того, чтобы оставить у себя эти камни, которые жгутся, как пылающие угли, да и сверкают при всей своей долговечности не ярче… Ах, графиня, никто не убедит меня на это согласиться. Никогда! Унесите шкатулку, милая, унесите!

– Но подумайте, ваше величество, какой шум поднимут ювелиры, хотя бы из вежливости, дабы выразить вам свое сочувствие. Отказ скомпрометирует вас ничуть не меньше, чем согласие. Весь свет узнает, что бриллианты уже были в вашем распоряжении.

– Никто ничего не узнает. Ювелирам я больше ничего не должна; я их больше не приму; они будут молчать хотя бы ради моих двухсот пятидесяти тысяч ливров; а недруги мои вместо того, чтобы говорить, что я покупаю бриллианты за полтора миллиона, скажут, что я пускаюсь в невыгодные сделки. Это все-таки лучше. Унесите, графиня, ожерелье и передайте мою сердечную благодарность господину де Рогану за его любезность и услужливость.

И королева повелительным жестом передала Жанне шкатулку; та не без некоторого волнения ощутила в руках ее тяжесть.

– Не теряйте времени, – продолжала королева, – чем меньше беспокойства мы причиним ювелирам, тем больше надежды на сохранение тайны. Отправляйтесь поскорее, и пускай никто не увидит у вас этого ларца. Сперва поезжайте к себе домой, а не то как бы столь позднее посещение Бемера не вызвало подозрений у полиции, которая, несомненно, следит за тем, что у меня делается; потом, когда собьете со следа соглядатаев, поезжайте к ювелирам и привезите мне от них расписку.

– Да, ваше величество, все будет сделано по вашей воле.

Жанна спрятала шкатулку под плащом так, чтобы ее невозможно было заметить, и со всей стремительностью, которой требовала ее августейшая сообщница, вскочила в карету.

Сперва в согласии с приказом она велела ехать домой и отослала карету г-ну де Рогану, чтобы кучер, который ее вез, ни о чем не догадался. Затем она распорядилась, чтобы ее раздели, собираясь нарядиться в платье попроще, более уместное для столь поздней поездки.

Горничная проворно одела ее и заметила, что хозяйка была рассеянна и задумчива, хотя обычно Жанна, ныне придворная дама, относилась к процедуре одевания крайне внимательно.

В самом деле, мысли графини были далеко: отдавшись в руки горничной, она размышляла над одной странной идеей, которую подсказал ей случай.