Она раздумывала о том, что кардинал, быть может, совершает большую ошибку, допуская, чтобы королева вернула драгоценность, и что эта ошибка, пожалуй, окажется помехой на пути к той цели, о которой мечтает г-н де Роган и которой, по-видимому, он надеется достичь, принимая участие в маленьких секретах королевы.

И если она, Жанна, исполнит приказ королевы, не посоветовавшись с кардиналом де Роганом, то не нарушит ли она этим свой долг по отношению к союзнику? Что, если кардинал, оставшись без средств, предпочтет скорее сам продаться в рабство, лишь бы королева не лишилась вещицы, которая ее привлекла?

«Я обязана посоветоваться с кардиналом, – сказала себе Жанна, – у меня нет иного выхода».

«Миллион четыреста тысяч ливров! – мысленно добавила она. – Никогда ему не добыть таких денег!»

Потом она внезапно повернулась к горничной.

– Роза, выйдите! – приказала она.

Горничная повиновалась, и графиня де Ламотт продолжала свой безмолвный монолог:

«Какие деньги! Какое богатство! Какая великолепная жизнь! И все это блаженство, весь блеск, даруемый таким богатством, воплощен в бриллиантовой змейке, свернувшейся вот в этом ларце».

Она открыла шкатулку, и блеск струящихся камней ослепил ее. Она вынула ожерелье из атласного гнезда, обвила его вокруг пальцев, спрятала в двух своих маленьких ладонях и проговорила:

– Вот они у меня, миллион четыреста тысяч ливров живых денег, и ювелиры нынче же дали бы мне эту цену.

По странной прихоти судьбы ей, ничтожной Жанне де Валуа, безвестной попрошайке, приходится касаться рукой руки королевы, первой дамы государства; в ее распоряжение попали, пускай только на один час, миллион четыреста тысяч ливров, богатство, которое в нашем мире никогда не остается без присмотра: его сопровождает вооруженная охрана, во Франции оно нуждается в таких поручителях, как кардинал и королева, не меньше.

«И все это у меня в горсти! Какая тяжесть – и какая легкость!

Чтобы увезти золото, драгоценный металл, стоимостью равный этому ларцу, мне понадобились бы две лошади; чтобы увезти банкноты на ту же сумму… Но только всегда ли банкноты обмениваются на золото? Кажется, для этого нужны проверки, подписи… И потом, банковский билет – бумага: ее уничтожают огонь, воздух, вода. Банкноту не везде принимают к уплате; она не скрывает своего происхождения, обнаруживает имя своего автора. Спустя некоторое время банкнота теряет в цене или вовсе обесценивается. А бриллианты, напротив, прочное вещество; им ничто не вредит; все люди их знают, ценят, любят и покупают – в Лондоне, в Берлине, в Мадриде, даже в Бразилии. Все понимают, что такое бриллианты, особенно такого размера и такой чистой воды, как вот эти! Как они хороши! Как великолепны! Как подобраны один к другому и как красив каждый сам по себе! Если их разрознить и продавать по отдельности, они будут стоить, может быть, еще дороже, чем все вместе?

Однако о чем только я думаю, – внезапно перебила она себя. – Поскорее решим, ехать ли мне к кардиналу или везти ожерелье Бемеру, как велела королева».

Она поднялась, не выпуская бриллиантов, которые блистали и полыхали огнем у нее в руках.

«Итак, они вернутся к хладнокровному ювелиру, и он будет взвешивать их и полировать щеточкой. А ведь они могли бы сверкать на груди у Марии Антуанетты… Бемер сначала и слушать ничего не захочет, а потом смекнет, какой ему достанется барыш, успокоится и оставит вещицу у себя. Ах, я и забыла: в каких выражениях должна быть составлена расписка, которую мне велено у него получить? Это важно, да-да, текст должен быть достаточно дипломатичный. Надо, чтобы расписка ни к чему не обязывала ни Бемера, ни королеву, ни кардинала, ни меня.

Мне самой нипочем не сочинить такой бумаги. Я нуждаюсь в совете.

Кардинал… Нет, нет! Если бы кардинал любил меня больше, или если бы он дарил мне бриллианты…»

Она присела на кушетку; ее руку обвивало бриллиантовое ожерелье, голова у нее пылала; в мозгу теснились смутные мысли, подчас ужасавшие ее и отвергаемые с лихорадочной поспешностью.

Потом взгляд ее стал спокойнее, пристальнее, он словно сосредоточился на одной неотступной мысли; Жанна не замечала, как бегут минуты, не замечала, как душа ее возвращается в состояние непоколебимого равновесия; подобно пловцу, ступившему на болотистый берег, с каждым новым шагом она, вместо того, чтобы выбраться на твердую почву, увязала все глубже и глубже. В этом безмолвном и сосредоточенном созерцании таинственной цели Жанна провела целый час.

Затем она поднялась, бледная, словно охваченная экстазом жрица, и звонком вызвала горничную.

Было два часа ночи.

– Найдите мне фиакр, – сказала Жанна, – а не найдете кареты, так наймите хоть телегу.

На старой улице Тампль служанка разыскала фиакр с дремавшим кучером.

Ерафиня де Ламотт села в экипаж одна, отослав камеристку.

Десять минут спустя фиакр остановился у дверей памфлетиста Рето де Билета.

Плоды ночного визита к памфлетисту Рето де Билету обнаружились только на другой день, и вот каким образом это произошло.

В семь часов утра графиня де Ламотт переслала королеве письмо, в котором содержалась расписка ювелиров. Сей важный документ гласил:

Королева перестала беспокоиться о деле, столь долго ее тревожившем; она заперла расписку в шкаф и более о ней не вспоминала.

Однако странным противоречием этой расписке явилось то обстоятельство, что ювелирам Бемеру и Босанжу два дня спустя нанес визит сам кардинал де Роган, который продолжал питать известное беспокойство на предмет выплаты последней суммы, о которой условились ювелиры с королевой.

Г-н де Роган застал Бемера дома на Университетской улице. Утром этого дня истекал срок первой выплаты, и если бы королева задержала деньги или отказалась от сделки, то в стане ювелиров должна была бы подняться паника.

Но ничуть не бывало: в доме Бемера все дышало спокойствием, и г-н де Роган с облегчением обнаружил, что лица слуг безмятежны, а дворовый пес приветливо виляет хвостом. Бемер встретил высокопоставленного клиента излияниями радости.

– Итак, нынче срок уплаты, – произнес кардинал. – Значит, королева уплатила?

– Нет, монсеньор, – ответствовал Бемер, – ее величество не прислала нам денег. Вы знаете, господин де Калонн получил у короля отказ. Все только об этом и говорят.

– Да, все об этом говорят, Бемер, потому-то я к вам и приехал.

– Но, – продолжал ювелир, – ее величество достойна восхищения и преисполнена доброй воли. Не имея возможности заплатить, она заверила нас, что долг останется за ней, и это вполне нас устраивает.

– А, тем лучше! – воскликнул кардинал. – Так, значит, она заверила вас в том, что долг останется за ней. Но каким образом?

– Очень простым и деликатным, – отвечал ювелир, – воистину по-королевски.

– Вероятно, она прибегла к посредничеству нашей хитроумной графини?

– Нет, монсеньор, нет. Госпожа де Ламотт у нас и не появлялась, и это было нам обоим, Босанжу и мне, особенно лестно.

– Не появлялась? Графиня у вас не появлялась? Уж поверьте мне, господин Бемер, что она участвует в этом деле. Удачные идеи всегда исходят от графини. Сами понимаете, при этом я не хочу умалять достоинств королевы.

– Монсеньор, судите сами, насколько милостиво и деликатно поступила с нами ее величество. Прошел слух, что король отказал ей в выдаче пятисот тысяч ливров; тогда мы обратились с письмом к госпоже де Ламотт.

– Когда это было?

– Вчера, монсеньор.