– Разве я избегаю вас, ваше высокопреосвященство, – возразила она, – ведь я сама пригласила вас сюда.

Кардинал метнул взгляд в сторону будуара.

– Мы с вами одни, ваше величество? – тихо спросил он. – Могу ли я говорить вполне свободно?

– Вполне свободно, ваше высокопреосвященство; не церемоньтесь, мы с вами одни.

Ее уверенный голос, казалось, стремился достичь слуха молодого человека, который был спрятан в будуаре. Она держалась гордо и смело, стараясь с первых же слов внушить уверенность г-ну де Шарни, который, несомненно, прислушивался к разговору.

Кардинал решился. Он придвинул табурет к креслу королевы, стараясь держаться как можно дальше от двустворчатой двери.

– Какие приготовления! – заметила королева с подчеркнутой шутливостью.

– Дело в том… – начал кардинал.

– В чем же? – переспросила королева.

– Сюда не придет король? – осведомился г-н де Роган.

– Ни король, ни кто другой, не бойтесь, – поспешно отозвалась Мария Антуанетта.

– Ах, я боюсь только вас, – дрогнувшим голосом произнес кардинал.

– Тем более не бойтесь: я нисколько не страшна вам; говорите же коротко, громко, ясно, я люблю откровенность, а если вы будете со мной хитрить, я подумаю, что вам недостает благородства. Прошу вас, говорите начистоту: я слышала, вы на меня в обиде. Скажите мне все как есть: я люблю войну, я не из пугливых! Знаю, что и вам не занимать храбрости. В чем вы можете меня упрекнуть?

Кардинал испустил вздох и встал, словно желая полной грудью вдохнуть воздух комнаты. Наконец он овладел собой и начал.

Как мы уже сказали, королева и кардинал встретились наконец лицом к лицу. Спрятавшись в кабинете, Шарни слышал каждое слово из их разговора; объяснение, которого так страстно ожидали обе стороны, наконец-то началось.

– Ваше величество, – с поклоном произнес кардинал, – вам известно, что творится вокруг вашего ожерелья?

– Нет, сударь, мне это не известно, и я рада была бы узнать это от вас.

– Почему вы, ваше величество, с некоторых пор вынуждаете меня общаться с вами только через посредников? Если у вас появились причины меня ненавидеть, почему вы не хотите объявить мне, в чем они состоят?

– Не знаю, что вы имеете в виду, ваше высокопреосвященство: у меня нет ни малейшего повода вас ненавидеть; но думается мне, что разговор у нас должен пойти не об этом. Благоволите дать мне внятные разъяснения на предмет этого злополучного ожерелья и прежде всего скажите, куда делась графиня де Ламотт?

– Я хотел спросить об этом ваше величество.

– Простите, но кому, как не вам, знать, где находится госпожа де Ламотт?

– Мне, сударыня? С какой стати?

– О, не мое дело выслушивать ваши признания, господин кардинал; мне нужно побеседовать с графиней де Ламотт, я велела вызвать ее, к ней домой уже много раз приезжали мои посланцы, но она не откликнулась. Согласитесь, что это весьма странно.

– Я и сам, государыня, удивлен ее исчезновением, потому что я тоже велел передать госпоже де Ламотт, что желаю ее видеть; мне она не ответила так же, как вашему величеству.

– В таком случае оставим графиню в покое и поговорим о нас.

– Нет, нет, ваше величество, сначала поговорим о ней, потому что речи вашего величества заронили во мне горестное подозрение: мне кажется, что вы, государыня, упрекаете меня в чрезмерном пристрастии к графине.

– Я еще ни в чем не упрекнула вас, сударь, но потерпите.

– О, ваше величество, подобное подозрение объяснило бы мне, насколько чувствительна ваша душа, и, как бы я ни отчаивался, мне стала бы понятна необъяснимая доныне суровость вашего обращения со мною.

– Вот опять мы перестаем понимать друг друга, – заметила королева. – Вы для меня совершенная загадка, и я прошу объяснений вовсе не для того, чтобы мы с вами еще больше поссорились. К делу! К делу!

– Ваше величество, – воскликнул кардинал, умоляюще сложив руки и приблизившись к королеве, – окажите мне милость, не уходите от этого разговора: еще два слова в продолжение нашей беседы, и мы поймем друг друга.

– Право, сударь, я не понимаю языка, на котором вы говорите; перейдем лучше на французский, прошу вас. Где ожерелье, которое я отослала ювелирам?

– Ожерелье, которое вы отослали! – вскричал г-н де Роган.

– Да, как вы с ним поступили?

– Я? Но я ничего о нем не знаю, ваше величество.

– Полно, ведь все проще простого: ожерелье взяла графиня де Ламотт и вернула им от моего имени; ювелиры же уверяют, что они его не получили. У меня в руках расписка, утверждающая обратное: ювелиры говорят, что она подложная. Госпожа де Ламотт могла бы объяснить все в двух словах. Ее не удается отыскать – ну что ж! Позвольте мне, основываясь на этих неясных фактах, высказать свои предположения. Госпожа де Ламотт хотела вернуть ожерелье. Вы же всегда с болезненным упорством, вызванным, разумеется, самыми добрыми чувствами, хотели, чтобы оно досталось мне: вы привезли его ко мне и предложили, что сами за него уплатите, и вот вы…

– Но ваше величество наотрез отвергло мое предложение, – со вздохом сказал кардинал.

– Все так! Да, вы упорствовали в вашем неуемном желании, чтобы ожерелье досталось мне, и потому вы, по-видимому, не вернули его ювелирам, надеясь, что благоприятный случай позволит мне им завладеть. Госпоже де Ламотт известно было, что я в жизни на это не соглашусь, что я не в состоянии заплатить за ожерелье и приняла незыблемое решение не принимать его бесплатно, но она не устояла: она вступила с вами в заговор, полагая, что служит моим интересам, а теперь прячется от меня, опасаясь моего гнева. Скажите, все так и было? Я верно угадала суть этого запутанного дела, да или нет? Я упрекну вас за легкомыслие, за нарушение моего прямого приказа, вы безропотно примете мой выговор, и все будет кончено. Более того, я обещаю вам простить госпожу де Ламотт – пускай она вернется из своего добровольного изгнания. Но ради Бога, отриньте эту скрытность, сударь: я не желаю, чтобы жизнь мою омрачала ныне хоть единая тень, я этого не желаю, поймите.

Королева с такой горячностью произнесла эту тираду, вложив в свои слова столько страсти и значения, что кардинал не смел и не мог ее перебить, но, как только она умолкла, он сказал, подавив вздох:

– Ваше величество, я отвечу на все ваши предположения. Нет, я не упорствовал в мысли, что ожерелье должно принадлежать вам, поскольку был убежден, что оно у вас в руках. Нет, я не вступал с госпожой де Ламотт в заговор относительно этого ожерелья. Нет, ожерелья у меня нет, как нет его у ювелиров и как, по вашим словам, нет его и у вас.

– Быть того не может! – воскликнула королева в изумлении. – Ожерелье не у вас?

– Нет, государыня.

– Это не вы посоветовали госпоже де Ламотт на время скрыться?

– Нет, государыня.

– Не вы ее прячете?

– Нет, государыня.

– И вы не знаете, где она, что с ней?

– Не больше, чем вы, государыня.

– Но как же тогда вы объясняете все, что произошло?

– Ваше величество, я вынужден признать, что у меня нет объяснения. Более того, уже не в первый раз я жалуюсь королеве, что она меня не понимает.

– Когда это вы мне жаловались, сударь? Не помню.

– Смилуйтесь, ваше величество, и соблаговолите припомнить мои письма.

– Ваши письма? – удивилась королева. – Вы мне писали?

– Писал, ваше величество, хоть и выразил в этих письмах лишь малую часть того, что у меня на сердце.

Королева встала.

– Сдается мне, – сказала она, – что оба мы обмануты; давайте поскорее покончим с этой шуткой. О каких письмах вы толкуете? Что это за письма и что такого есть у вас на сердце или в сердце, не помню уж, как именно вы сказали?

– О Господи, ваше величество, не принуждайте меня высказывать в полный голос тайну, заключенную в моем сердце.

– Какую тайну? В своем ли вы уме, ваше высокопреосвященство?

– Государыня!

– Не юлите! Судя по вашим речам, вы словно расставляете мне ловушку и хотите запутать меня при свидетелях.