– О, сударыня, заклинаю вас, поддержите меня, пусть ее величество уезжает, притом немедленно!

Принцесса сделала умоляющий жест.

– Поехали, раз уж вы так этого хотите, – согласилась королева.

Затем, повернувшись к г-же де Ламотт, она спросила:

– Вы просили у меня аудиенцию?

– Я питаю надежду, что ваше величество окажет мне честь и выслушает объяснения касательно моего поведения.

– Ладно, принесите мне эту шкатулку и спросите привратника Лорана – он будет предупрежден.

И, повернувшись в сторону улицы, королева крикнула по-немецки:

– Kommen sie da, Weber![60]

Мгновенно подъехала карета, и дамы скрылись в ее глубине.

Прислонившись к двери, г-жа де Ламотт следила за каретой, пока та не исчезла из виду.

– Что ж, – тихонько проговорила Жанна, – я все сделала правильно, а теперь следует… поразмыслить.

Тем временем мужчина, указавший собравшимся на мнимую королеву, подошел к одному из любопытствующих, отличавшемуся алчным взглядом и поношенной одеждой, и похлопал его по плечу.

– Для вас, журналистов, неплохая тема для статьи, – заявил он.

– Почему это? – удивился газетчик.

– Хотите, я в двух словах расскажу вам ее содержание?

– Охотно послушаю.

– Вот оно: «Опасно родиться в стране, королем которой управляет королева, любящая кризисы».

Газетчик расхохотался.

– А Бастилия? – осведомился он.

– Полно! Разве вам не известно, что существуют анаграммы, с помощью которых можно обойти королевскую цензуру? Скажите, разве какой-нибудь цензор запретит вам напечатать историю, где действуют принц Илу и принцесса Аттенаутна, а происходит все в стране под названием Цанфрия? Ну, что скажете?

– Отличная мысль! – вскричал воодушевленный газетчик.

– Уверяю вас, глава под названием: «Кризисы принцессы Аттенаутны у факира Ремсема» будет пользоваться большим успехом в гостиных.

– И я того же мнения.

– Ступайте же и напишите эту историю самыми лучшими своими чернилами.

Газетчик пожал незнакомцу руку.

– Разрешите, я пошлю вам несколько экземпляров? – спросил он. – Я сделаю это с большим удовольствием, если вы соизволите назвать свое имя.

– Ну, разумеется! Мысль превосходная, а в вашем исполнении она будет иметь стопроцентный успех. Каким тиражом вы обычно печатаете свои памфлеты?

– Две тысячи.

– В таком случае сделайте мне одолжение.

– С охотой.

– Возьмите эти пятьдесят луидоров и напечатайте шесть тысяч.

– Как, сударь! Вы мне льстите… Позвольте хотя бы знать имя столь щедрого покровителя литературы.

– Я скажу, когда через неделю пошлю к вам за тысячей экземпляров по два ливра за штуку, согласны?

– Я буду работать день и ночь, сударь.

– Но вещица должна быть забавной.

– Париж будет смеяться до слез, кроме одной особы.

– Которая будет смеяться до крови, не так ли?

– О, сударь, вы весьма остроумны!

– А вы очень любезны. Кстати, пометьте, что напечатано в Лондоне.

– Как обычно.

– Ваш покорный слуга, сударь.

И толстый незнакомец спровадил бумагомараку, который, положив в карман пятьдесят луидоров, упорхнул, словно вестник зла.

Оставшись в одиночестве, вернее, без собеседника, незнакомец еще раз глянул во вторую залу, где молодая женщина лежала после кризиса в полной прострации, а горничная, приставленная следить за дамами, находящимися в состоянии приступа, целомудренно оправляла ей несколько нескромно задравшиеся юбки.

Отметив про себя нежную красоту тонких и сладострастных черт, равно как и милое благородство безмятежного сна, незнакомец вернулся назад и пробормотал:

– Действительно, сходство потрясающее. Сотворивший это Господь имел определенный умысел. Он приговорил эту женщину даже раньше, чем ту, на которую она похожа.

Едва он закончил эту мрачную мысль, как молодая женщина медленно поднялась с подушек и, опираясь на руку соседки, которая пришла в себя раньше ее, принялась приводить в порядок свой, ставший весьма беспорядочным туалет.

Она слегка зарделась, увидев, с каким вниманием разглядывают ее присутствующие, с кокетливой учтивостью ответила на серьезные, но доброжелательные вопросы Месмера и, потянувшись своими круглыми ручками и хорошенькими ножками, словно проснувшаяся кошка, прошла через обе гостиные, не упуская ни одного насмешливого, завистливого или испуганного взгляда, которыми одаривали ее собравшиеся.

Однако вот что удивило молодую женщину до такой степени, что она не смогла сдержать улыбки: проходя мимо кучки людей, шептавшихся в дальнем углу гостиной, она была встречена не беглыми взглядами и пустыми любезностями, а столь почтительными поклонами, что подобной чопорности и строгости не постеснялся бы ни один придворный, приветствуя королеву.

И действительно, эта ошеломленная группка кланяющихся людей была поспешно составлена неутомимым незнакомцем, который, спрятавшись за их спинами, вполголоса сказал:

– Ничего, господа, ничего, это все же королева Франции – давайте ей поклонимся, да пониже.

Особа, оказавшаяся предметом подобного почтения, с некоторым беспокойством пересекла последнюю прихожую и вышла во двор.

Усталыми глазами она принялась искать наемный экипаж или портшез – не найдя ни того, ни другого, она несколько секунд поколебалась и уже ступила своей миниатюрной ножкой на мостовую, когда к ней приблизился рослый лакей.

– Ваша карета, сударыня, – объявил он.

– Но у меня нет кареты, – ответила молодая женщина.

– Вы приехали в наемном экипаже, сударыня?

– Да.

– С улицы Дофины?

– Да.

– Я отвезу вас домой, сударыня.

– Хорошо, отвезите, – весьма решительно согласилась особа, не долее нескольких секунд посвятив колебаниям, которые подобное предложение вызвало бы в любой женщине.

Лакей махнул рукой, тотчас же появилась приличная с виду карета, которая остановилась перед дамой у галереи.

Лакей опустил подножку и крикнул кучеру:

– На улицу Дофины!

Лошади понеслись стрелой. Доехав до Нового моста, юная дама, которой пришелся по вкусу такой аллюр, как выражается Лафонтен, пожалела, что живет не у Ботанического сада.

Карета остановилась. Подножка опустилась, и хорошо вышколенный лакей протянул руку за ключом, с помощью которого попадают к себе домой обитатели тридцати тысяч парижских домов, не похожих на особняки и не имеющих ни привратника, ни швейцара.

Лакей отпер замок, чтобы поберечь пальчики юной дамы, и после того, как она вошла в темный подъезд, поклонился и затворил дверь.

Карета тронулась с места и скрылась из виду.

– Ей-же-ей, – вскричала молодая женщина, – неплохое приключение. Со стороны господина де Месмера это очень любезно. Ах, как я устала! Он должен был это предвидеть, он – великий врач.

С этими словами она поднялась на третий этаж и оказалась на площадке, на которую выходили две двери. Женщина постучалась. Ей открыла старуха.

– Добрый вечер, матушка. Ужин готов?

– Готов и даже успел простыть.

– А он здесь?

– Пока нет, однако пришел какой-то господин.

– Какой еще господин?

– С которым вам необходимо сегодня вечером поговорить.

– Мне?

– Да, вам.

Диалог этот происходил в тесной прихожей с застекленной дверью, отделявшей от площадки просторную комнату, окна которой выходили на улицу.

Сквозь стекло в двери виднелась лампа, освещающая эту комнату, выглядевшую если уж не роскошно, то по крайней мере сносно.

Старые занавески из желтого шелка, местами выцветшие и потертые от времени, несколько стульев, обтянутых позеленевшим с краев плюшем, вместительный комод с дюжиной ящиков, инкрустированный столик и древний желтый диван составляли все великолепие этого жилища.

На каминной полке стояли часы, а по бокам – две голубые японские вазы с заметными трещинами.