– Если уж говорить о чьей-либо деликатности, то лишь о вашей, графиня, – возразил кардинал.

– Вы не просто счастливый человек, – воскликнула Жанна, – вы ликующий небожитель!

– Не спорю, и меня самого пугает мое счастье; оно меня смущает; жизнь прочих людей представляется мне невыносимой. Мне вспоминается языческая легенда о Юпитере, который устал от своего сияния.

Жанна улыбнулась.

– Вы приехали из Версаля? – нетерпеливо спросил он.

– Да.

– Вы… ее видели?

– Я прямо от нее.

– Она ничего… ничего не говорила?

– А что, по-вашему, она могла сказать?

– Простите меня: это не простое любопытство, я едва владею собой!

– Не спрашивайте меня ни о чем.

– Ах, графиня!

– А я говорю вам – нет.

– Какой у вас странный тон! Можно подумать, вы привезли мне дурную весть.

– Монсеньор, не вынуждайте меня говорить.

– Графиня! Графиня!

И кардинал побледнел.

– Чрезмерное счастье, – произнес он, – похоже на высшую точку колеса фортуны: едва кончается взлет, на смену ему тут же начинается спуск. Но если стряслось несчастье, не щадите меня. И все-таки… ничего дурного не случилось?

– По моему разумению, напротив, случилось огромное счастье.

– Что же, что вы имеете в виду? В чем заключается это счастье?

– В том, что нас не обнаружили, – сухо пояснила Жанна.

– А! – И он заулыбался. – Но ведь наши сердца и ваш ум не пренебрегли ни единой предосторожностью и все предусмотрели…

– Никакие сердца и никакой ум, монсеньор, не помешают глазам соглядатая видеть сквозь листву.

– Нас видели! – испуганно вскричал г-н де Роган.

– У меня есть все основания так думать.

– Но если видели, значит, нас узнали?

– Ну нет, монсеньор, вы сами в это не верите: если бы нас узнали, если бы наша тайна оказалась в чужих руках, то Жанна де Валуа уже была бы на краю света, а вам оставалось бы только умереть.

– Это правда. Слушая ваши недомолвки, графиня, я словно поджариваюсь на медленном огне. Ладно, пускай нас видели. Видели людей, прогуливающихся по парку. Разве это запрещено?

– Спросите у короля.

– Король знает?

– Помилуйте, если бы король знал, вы были бы в Бастилии, а я в приюте. Но береженого Бог бережет, и я приехала к вам, чтобы сказать: не искушайте судьбу.

– Как прикажете понимать? – возопил кардинал. – Что означают ваши слова, дорогая графиня?

– Они вам непонятны?

– Мне страшно.

– Мне и самой будет страшно, если вы меня не успокоите.

– Что для этого нужно?

– Не ездите больше в Версаль.

Кардинал подскочил на месте.

– Днем? – с улыбкой спросил он.

– Сперва днем, а потом ночью.

Г-н де Роган задрожал и выпустил руку графини.

– Это невозможно, – изрек он.

– Теперь мой черед просить у вас прямого ответа, – возразила она. – Вы, кажется, сказали «невозможно». Позвольте спросить, почему сие невозможно?

– Потому что в сердце у меня живет такая любовь, которая умрет лишь со мною вместе.

– Оно и видно, – язвительно перебила она. – И вам, по-видимому, не терпится поскорее достичь этого результата, потому вы так настойчиво рветесь снова в парк. Что ж, если вы опять туда явитесь, ваша любовь оборвется – также, как ваша жизнь, причем мгновенно.

– Какие ужасы вы мне рассказываете, графиня! А вчера вы держались отважно!

– Моя храбрость сродни храбрости зверей: я ничего не боюсь, покуда нет опасности.

– А моя храбрость досталась мне в наследство от предков: я счастлив лишь вблизи опасности.

– Превосходно; позвольте все же вам заметить…

– Ни слова, графиня, ни слова! – перебил влюбленный кардинал де Роган. – Жертва принесена, жребий брошен. Любовь превыше всего, а там пусть хоть смерть! Я поеду в Версаль.

– Один? – осведомилась графиня.

– Вы меня покидаете? – с упреком воскликнул прелат.

Сперва я.

– А она придет!

– Вы заблуждаетесь: она не придет.

– Вы извещаете меня об этом от ее имени? – задрожав, спросил кардинал.

– Вот уж полчаса я пытаюсь смягчить для вас этот удар.

– Она не желает меня видеть?

– Отныне и навсегда; я сама ей это посоветовала.

– Сударыня, – с укором произнес прелат, – вы жестоки: вы знаете, как чувствительно сердце, в которое вы погружаете кинжал.

– Куда более жестоко с моей стороны было бы позволить двум безумцам погибнуть, лишив их доброго совета. Я подала совет, а следовать ему или нет – дело ваше.

– Графиня, графиня, лучше умереть!

– Вам виднее; это дело нехитрое.

– Умирать так умирать, – угрюмо проговорил кардинал. – Мне милее всего полная погибель. Я благословляю ад, если там я встречусь с моей сообщницей!

– Святой отец, вы кощунствуете, – заметила графиня. – Подданный, вы развенчиваете королеву! Мужчина, вы губите женщину!

Кардинал схватил графиню за руку и вскричал, как в бреду:

– Признайтесь: она не говорила этого! Она не оттолкнет меня!

– Я говорю с вами от ее имени.

– Она просит прервать свидания на время!

– Толкуйте как вам угодно, но примите во внимание ее приказ.

– Встречаться можно не только в парке. Есть множество более надежных мест. В конце концов, приезжала же королева к вам.

– Монсеньор, ни слова больше: ваша тайна лежит у меня на сердце смертельной тяжестью. Я не в силах более нести это бремя. Если нас не погубят ни ваша нескромность, ни случай, ни злоба врагов, то остаются ведь угрызения совести. Я знаю, что в минуту раскаяния она способна во всем признаться королю.

– Боже милостивый! Возможно ли? – вскричал г-н де Роган. – Неужели она на это решится?

– Если бы вы видели ее сейчас, она бы внушила вам жалость.

Кардинал порывисто вскочил на ноги.

– Что делать? – произнес он.

– Молчать: это ее утешит.

– Она решит, что я забыл ее.

Жанна пожала плечами.

– Она сочтет, что я веду себя низко.

– Ничуть. Какая же низость в том, чтобы ее спасти?

– Может ли женщина простить того, кто сам лишил себя счастья видеться с нею?

– Судите о ней не так, как обо мне.

– Я знаю ее силу и величие. Я люблю ее за отвагу и благородное сердце. Что ж, она может рассчитывать на меня так же, как я рассчитываю на нее. Я должен увидеться с ней в последний раз; я должен излить ей все, что у меня на сердце, потом я свято исполню все, что она решит после того, как меня выслушает.

Жанна поднялась.

– Как вам будет угодно, – сказала она. – Ступайте! Но вы поедете один! Сегодня я бросила в Сену ключ от парка. Отправляйтесь в Версаль, коль скоро вам этого хочется, а я отправлюсь в Швейцарию или Голландию. Чем дальше от бомбы, тем меньше опасность, что меня заденет взрывом.

– Графиня! Вы меня бросите, вы меня покинете? О Господи! С кем же мне говорить о ней?

Тут Жанна припомнила подходящие к случаю места из Мольера, и никогда еще такой обезумевший Валер не подавал столь хитрой Дорине более удобных реплик[135].

– Разве у вас нет парка? Разве в нем нет эха? – отвечала Жанна. – Твердите им имя своей Амариллиады[136].

– Сжальтесь, графиня, я в отчаянии, – отозвался прелат с неподдельной искренностью в голосе.

– Ну что ж, – отвечала Жанна резким и безжалостным тоном, как хирург, решившийся на ампутацию. – Если вы в отчаянии, господин де Роган, выбросьте из головы ребяческие бредни: они опаснее пороха, опаснее чумы, опаснее смерти! Раз эта женщина так дорога вам, пощадите ее, вместо того чтобы губить, и если у вас осталось хоть немного доброты и благодарности, не увлекайте за собой в пропасть тех, кто по дружбе помогал вам. Что до меня, то я с огнем не играю. Клянетесь ли вы две недели, начиная с нынешнего дня, не предпринимать ни единого шага, чтобы увидеть королеву? Просто увидеть, понимаете, не говоря уж о том, чтобы беседовать с нею? Клянетесь? Тогда я остаюсь и смогу вам еще помочь. Или вы решили идти напролом, пренебрегая ее и моей безопасностью? Если я об этом узнаю, то через десять минут меня здесь не будет. А вы уж выпутывайтесь, как сумеете.