И королева с удовлетворением потерла руки, причем удовлетворение это проистекало и от желания несколько поставить на место гг. Бемера и Босанжа.

– В этом ваше величество как раз заблуждается, – заметил г-н Бемер, – и именно потому мы хотели исполнить наш долг по отношению к вашему величеству. Ожерелье продано.

– Продано! – воскликнула королева, повернувшись к ним.

– Продано! – повторила г-жа де Ламотт, у которой такая реакция возбудила недоверие к кажущемуся самоотречению ее покровительницы.

– И кому же? – поинтересовалась королева.

– Ваше величество, это государственная тайна.

– Ах, государственная тайна! Прекрасно, мы можем посмеяться, – весело воскликнула королева. – То, о чем не говорят, часто становится тем, о чем не смогут не говорить, не правда ли, Бемер?

– Ваше величество…

– Ох, уж эти мне государственные тайны! Но мы-то с ними на короткой ноге. Имейте в виду, Бемер, если вы мне не выдадите вашу тайну, я велю ее украсть господину де Крону.

И королева искренне расхохоталась, демонстрируя тем самым свое отношение к так называемой тайне, препятствующей Бемеру и Босанжу назвать имя покупателей ожерелья.

– С вашим величеством, – степенно промолвил Бемер, – нельзя поступать так, как с прочими клиентами. Мы явились к вашему величеству, чтобы сообщить, что ожерелье продано, так как оно действительно продано, и мы не можем назвать имя покупателя, поскольку сделка была совершена втайне и для ее заключения приехал посол инкогнито.

При слове «посол» у королевы начался новый приступ смеха. Она повернулась к г-же де Ламотт и бросила:

– Особенно меня умиляет в Бемере его способность верить в то, что он сейчас мне сказал. Ну, Бемер, назовите мне только страну, откуда прибыл этот посол. Нет, это уже будет чересчур, – со смехом заметила Мария Антуанетта. – Скажите лишь первую букву ее названия. Ну?

Она снова залилась смехом.

– Это его превосходительство посол Португалии, – сообщил Бемер, понизив голос, словно бы для того, чтобы сберечь тайну хотя бы от г-жи де Ламотт.

Услышав столь недвусмысленное и определенное признание, королева вдруг перестала смеяться.

– Посол Португалии? – переспросила она. – Но его же здесь нет, Бемер.

– Он нарочно приехал, ваше величество.

– К вам… инкогнито?

– Да, ваше величество.

– И кто же он?

– Господин да Суза.

Королева не промолвила ни слова. Несколько секунд она молча покачивала головой и лишь потом с видом женщины, примирившейся со своей судьбой, проговорила:

– Что ж, я рада за ее величество королеву Португалии: бриллианты действительно прекрасны. Не будем больше об этом говорить.

– Напротив, ваше величество, благоволите позволить мне говорить о них… то есть позволить нам, – поправился Бемер, взглянув на компаньона.

Босанж поклонился.

– Графиня, а вы видели эти камни? – спросила королева, глянув на Жанну.

– Нет, ваше величество.

– Поразительно красивые!.. Как жаль, что господа ювелиры не захватили их с собой.

– Вот они, – поспешно произнес Босанж. И он достал из шляпы, которую держал под мышкой, маленький плоский футляр, скрывавший драгоценное ожерелье.

– Взгляните, взгляните, графиня, вы – женщина, вам это понравится, – сказала королева.

И она чуть отодвинулась от севрского столика, на который Бемер как раз выложил ожерелье, причем выложил так умело, что свет, падая на камни, заиграл на их многочисленных гранях. Жанна восхищенно вскрикнула. И впрямь, это было поразительно прекрасно: вспышки огней, то зеленых, то красных, то бесцветных, как свет. Бемер покачивал футляр, заставляя переливаться этот поток текучего пламени.

– Восхитительно! Восхитительно! – повторяла Жанна, охваченная лихорадочным восторгом.

– Полтора миллиона ливров, которые поместятся на ладони, – произнесла королева с подчеркнуто философической бесстрастностью, какую выказал бы в подобных обстоятельствах г-н Руссо из Женевы.

Но Жанна в этом пренебрежении увидела нечто иное, а не только пренебрежение; она не теряла надежды переубедить королеву и после долгого созерцания ожерелья сказала:

– Господин ювелир прав: только одна королева в целом свете достойна носить такое ожерелье, и это вы, ваше величество.

– И тем не менее мое величество не будет носить его, – ответила Мария Антуанетта.

– Мы не могли, не смели позволить уйти ожерелью из Франции, не принеся к стопам вашего величества наши безмерные сожаления. Это украшение теперь знает и оспаривает вся Европа. Если какая-нибудь монархиня наденет его вследствие отказа королевы Франции, наша национальная гордость смирится с этим, но для этого необходимо, чтобы ваше величество еще раз окончательно и бесповоротно отказались от ожерелья.

– Я уже отказалась от него, и отказалась публично, – ответила королева. – Меня слишком громко восхваляли за этот отказ, чтобы я могла раскаиваться в нем.

– О ваше величество, – промолвил Бемер, – если народ восхищался тем, что ваше величество предпочли ожерелью корабль, дворянство, которое, между прочим, тоже французы, не нашло бы ничего странного в том, что королева, приобретя военный корабль, приобрела ожерелье.

– Не будем больше говорить об этом, – сказала королева, бросая последний взгляд на футляр.

Жанна вздохнула, можно сказать, вместе с королевой.

– Вы вздыхаете, графиня? Поверьте, будь вы на моем месте, вы поступили бы точно так же.

– Не знаю, не знаю, – пробормотала Жанна.

– Ну как, насмотрелись? – поспешила спросить королева.

– Ах, ваше величество, я все еще любуюсь.

– Позвольте, господа, ей еще полюбоваться. Право же, от бриллиантов не убудет: они как стоили, так и стоят полтора миллиона ливров. К сожалению.

Это последнее слово дало Жанне удобный повод заговорить.

Королева сожалеет, следовательно, ей хочется иметь это ожерелье. Раз ей хочется его иметь, значит, она страдает от неутоленного желания.

Такова, надо думать, была логика Жанны, потому что она сказала:

– Эти полтора миллиона ливров на вашей шее заставили бы умереть от зависти любую женщину, будь она даже Клеопатрой или Венерой.

И, взяв из футляра царственное ожерелье, Жанна с ловкостью и очаровательной непосредственностью застегнула его на шее Марии Антуанетты, так что в мгновение ока ее атласную кожу залили фосфорически переливающиеся отсветы.

– Ах, государыня, как вы величественны! – воскликнула Жанна.

Мария Антуанетта чуть ли не бросилась к зеркалу; увидев себя, она пришла в восторг.

Ее изящная шея, столь же гибкая, как у Джейн Грей[102], изысканная, как стебель лилии, шея, которой, подобно цветку Вергилия, суждено было пасть под ударом стального лезвия, с непередаваемым изяществом несла в обрамлении вьющихся золотистых локонов струю мерцающих огней. Жанна осмелилась приоткрыть плечи королевы, чтобы последние ряды бриллиантов легли на мраморную грудь. Да, то была блистательная королева и прекрасная женщина. Любой, будь то возлюбленный или подданный, пал бы к ее ногам. Забыв обо всем на свете, Мария Антуанетта любовалась собой. Но вдруг она стала с испугом снимать ожерелье, говоря:

– Достаточно, достаточно.

– Оно коснулось вашего величества и больше не может принадлежать никому! – воскликнул Бемер.

– Это невозможно, – твердо заявила королева. – Господа, я немножко поиграла с бриллиантами; но продолжать игру было бы ошибкой.

– У вашего величества есть достаточно времени, чтобы свыкнуться с этой мыслью, – вкрадчиво произнес Бемер. – Завтра мы вернемся.

– Позже платить – все равно платить. И потом, что значит позже платить? Вы же торопитесь. С вами, вне всяких сомнений, расплачиваются на самых выгодных условиях.

– Да, ваше величество, наличными, – мгновенно ответил Бемер.

Торговец всегда остается торговцем.

– Забирайте! Забирайте! – воскликнула королева. – спрячьте бриллианты в футляр. Живей! Живей!