И, не слушая Никиту, который еще что-то говорил, Робер положил трубку. Потом еще крепче прижал меня к себе, и я впервые ощутила, что губы его целуют меня не просто ласково и нежно, но с истинной любовью и страстью.

Ах, как бы мне хотелось закончить мои записки этой сценой, которая внушает веру в чудо! Как хочется написать, что наша жизнь с Робером была долгой и счастливой!

Увы – жизнь не сказка, чудес не бывает. Муж мой так и не смог справиться со своей болезнью, и однажды смотритель Музея изящных искусств в Нанте, куда Робер внезапно уехал, обнаружил его труп перед картиной «Святая Юлия» кисти Делакре… Врачи констатировали, что Робер-Артюр-Эдуар Ламартин умер от сердечного спазма, но ведь не случайно прелестное мертвое лицо святой как две капли воды напоминало лицо его покойной жены. Ее даже и звали так же: Жюли, Юлия.

Меня не мучила ревность. Мы с Робером слишком многое открыли друг другу после того подслушанного мною разговора. Время тайн и недомолвок кончилось: я знала о мечте моего мужа умереть так, как он того хотел бы, умереть еще полным сил, а не жалкой развалиной, разрушенной болезнью. Он просил у меня прощения за то, что вмешался в мою судьбу, но ведь об этом его умолял Никита. Мой сон, в котором Никита благословлял меня, оказался вещим…

Итак, Робер умер, и смерть его была признана вполне естественной. Да, ни следа амигдалина не нашли, как и предсказывал Никита. Технологию убийства он со временем довел до полного совершенства… с тех пор, в течение всех этих лет, когда до меня долетали слухи о каких-то смертях от сердечного спазма, я думала, что это дело рук Никиты, хотя, быть может, он и не имел к тем случаям никакого отношения!

Тонкий яд, который некогда, еще в Петрограде, дал Никите провизор, так и не решившийся на бегство из большевистского ада, не оставлял следов, так что кончина моего мужа не вызвала ни у кого подозрений. Мне удалось убедить окружающих, что эта весть, к которой я была готова, стала для меня неожиданной…

Я осталась богатой вдовой. О Никите я долгое время ничего не знала: рождение Виктора, заботы о нем всецело поглотили меня. Много позже я случайно узнала, что Настя Вышеславцева (не могу ее называть Шершневой, язык не поворачивается!) умерла при родах. Ну что ж, каторга Никиты, причинившая ему столько страданий, оказалась недолгой! В награду у него тоже остался сын… Никита так и не исполнил слова, некогда данного Роберу, и не явился ко мне с предложением руки и сердца. Он больше не нарушал вечной верности единственной женщине, которую любил.

Я тоже не пыталась напомнить ему о том обещании. Нет, моя любовь к Никите не исчезла, мое сердце всегда принадлежало только ему! Но слишком многое стояло между нами… все эти люди, которых он убивал потому, что они сами делали свой выбор …

Впрочем, что за глупости, я не винила его за это, а лишь жалела. Не убитые им люди заграждали мне путь к нему, а единственный человек – Анна! Вернее, его страсть к ней. Я думаю, Никита смог как-то исполнять свои супружеские обязанности с Настей лишь потому, что воображал себя в эти минуты с Анной, – так же, как я всегда воображала себя с ним, когда лежала в объятиях других мужчин. Да, жизнь сделала меня очень циничной, однако я не смогла бы перенести, если бы, лежа в моих объятиях, он видел бы Анну и во мне – во мне, которая ее ненавидела!..

Я ненавижу ее и теперь. Мне никогда не узнать, как, каким образом она ухитрилась до такой степени завладеть Никитой. Мне нравится думать, что произошло это путем неестественным, с помощью какого-то приворотного зелья, любовной магии, каких-то страшных чар… меня натолкнули на эту догадку слова Никиты: «Она душу дьяволу готова была заложить ради нашей любви, для нее все средства были хороши, лишь бы заполучить меня!» Ну что ж, она его заполучила-таки в свое вечное, безраздельное пользование… однако я не могла делить его с ней: ни с мертвой, ни с живой!

Теперь, оглядываясь назад, я с тоской думаю: гордыня – воистину смертный грех. Почему я не сделала хотя бы попытки завоевать сердце единственного мужчины, которого любила? Кто знает, вдруг мне удалось бы это? Тогда моя судьба сложилась бы совсем иначе – так, как я хотела, как мечтала!

Да, я допустила такую глупость в жизни. Но в смерти – нет, о нет, больше я не совершу ошибки! Тот призрак, которого я встретила в Париже… – призрак Никиты! – окажет мне эту последнюю услугу. Я умру такой смертью, о которой мечтала!

Хотя нет, конечно, далеко не такой… Увы, я слишком поздно начала понимать те уроки, которые давала мне Анна (я уже писала об этом), и не сумела остановиться вовремя на своем жизненном пути, который оказался чрезмерно долгим. Если бы я спохватилась раньше, когда мне было хотя бы столько же лет, сколько было ей, когда Никита исполнил ее последнюю волю, я смогла бы хотя бы в последний миг жизни поймать иллюзию, которая всегда ускользала от меня, смогла хотя бы умереть в объятиях того, кто напомнил бы мне о любимом, о его ласках, коих я так и не изведала. Однако сейчас, когда мне восемьдесят пять, я не могу себе позволить такой роскоши. Это было бы просто смешно!..

Больше всего на свете я всегда боялась показаться смешной. Постараюсь избежать этого и теперь. Однако есть одно счастливое воспоминание в моей жизни, которое я смогу воскресить напоследок…

Финляндия, Териоки, дача Мошковых, новогодняя вечеринка. Танцы! И я рядом с Никитой. Мы танцуем вдвоем.

Та самая музыка.

То самое танго.

Те самые незабываемые глаза…

Или хотя бы так похожие на них.

Adios… adios, pampa mia!

Нет, в данном случае вернее будет сказать – adios, amado mio!