— Сами вы изменники! — ревниво восклицали вятшие мужи, чьи земли располагались близ границ Руси. — Святославу на верность присягнуть! Сыну бесчестного Игоря, древлянского обидчика, дань давать?! Ишь, чего захотели! Да чем он лучше хазар?

Что же до князей и даже воевод, сидящих по Оке, то они и вовсе решили, что, коли хазарский каганат разгромлен, а их собственный князь на смертном одре, им никто не страшен и не писан никакой закон. Сиди себе под защитой высоких стен, бери подати с купцов, какие вздумается, да гни в бараний рог пословных землепашцев и охотников. Деваться-то им все равно некуда. Уж лучше привычный произвол известного до самых потрохов боярина терпеть, нежели стоять в колодках на рабском торгу или скитаться с малыми чадами вдоль проезжих дорог.

Все призывы оставшихся верных законному князю немногих воевод и бояр взяться за оружие и дать отпор мятежникам пропадали втуне. Ратьша, пес поганый, всех запугал. Да и как тут не бояться? Летящие степной саранчой отряды хазар, беззаконные викинги, алчные буртасы и прочий кромешный народ в первую очередь разоряли города и дома тех, кто верность Ждамиру сохранил, к походу Святослава примкнул, кто поверил, что в этой жизни можно что-то изменить.

Одни только присыпанные пеплом головни остались от селища, из которого ушли Доможир с Богданом и еще десяток Неждановых лесных ватажников. В живых кромешники не оставили никого. Боярину Быстромыслу «повезло» больше: его молодую жену и двоих сыновей Ратьша спрятал в одном из своих лесных разбойничьих гнезд где-то на Мещере и теперь требовал за них немалый выкуп. Безвозвратно сгинули близкие боярина Остромира. А ведь он в хазарскую землю, можно сказать, против своей воли отправился. Другое дело, что его люди под стенами Итиля и Саркела показали, что они способны не только пиво пить и лясы точить.

— Надо было думать, прежде чем на наших благодетелей хазар походом идти! — отвечал Ратьша на все упреки в лиходействе и мольбы о пощаде. — В какую землю, спрашивается, теперь наши торговые гости с ладьями пойдут? Думаете, руссы пустят наши скоры и меда в Царьград и Корсунь?

О том, что на рынки Итиля из земли вятичей везли в основном живой товар, Мстиславич предпочитал не вспоминать.

— О каком разорении вы мне тут твердите? — отметал он жалобы на произвол его людей и набеги кромешников, грабивших без разбору все и вся. — Как только великокняжеский престол станет моим, самолично всю разбойную погань по лесам повыведу. А пока придется потерпеть: изменники, продавшиеся руссам, и их прихвостень Ждамир должны умыться кровью и захлебнуться в ней!

Безумец, неужто он не понимал, что кровля дома, который он пытается разорить, простирается и над его головой. Как известно, каждое действие рождает противодействие, а на любую силу может найтись иная, способная ее сломить. Вот такая сила по призыву несчастного Ждамира и пришла из пределов Руси. Святослав шутить не любил. Дорогу до Корьдно прокладывал огнем и мечом. Мятежные грады его воины брали один за другим, почти не снижая темпа ставшего привычным для них стремительного марша. Суд над крамольниками вершился суровый, но справедливый. Изменников отправляли на виселицу, их дома размыкались по бревнам, имущество изымалось в пользу тех, кто пострадал от мятежа, чада и домочадцы обращались в холопов.

Единственный способ избежать подобной участи — искупить вину кровью, сражаясь в рядах сторонников законного князя. Многие бояре и воеводы шли на это, предпочитая гибель в бою позору и разоренью. Другие, едва заслышав о приближении русского сокола, сами выходили войску навстречу и приносили присягу. Им тоже предлагалось доказать свою верность, сражаясь в передовых отрядах.

Впрочем, особой нужды в смертниках не было. Воины земли вятичей, вернувшиеся из хазарского похода, в стремлении отомстить за жен и детей сами рвались вперед, не замечая нацеленных на них копий, высоких валов и неодолимых стен. Войнегу и другим воеводам приходилось сдерживать пыл своих бойцов, сберегая их как от вражьих стрел и клинков, так и от свершения скорой расправы.

— Охолонь, ребятушки! — не без труда остановил своих лесовиков сотник Доможир, когда они собирались резать ремни из спины боярина Красимира, наславшего на их селище хазар. — Казнить его, изменника, мы завсегда успеем. Смотрите, из пятерых сыновей боярских после нынешнего штурма в живых осталось только меньших двое. Завтра, как приступим к Девягорску, они понесут для нас штурмовые лестницы и крючья: кто же им, изменникам, иное оружие в руки даст. Вот пускай боярин постоит с обозниками да посмотрит, кто из его отрасли к вечеру живым останется! А там видно будет.

Никакого снисхождения не допускалось только в отношении хазар и других иноземных разбойников, чьи отряды, особенно застигнутые за душегубством и грабежом, истреблялись до последнего человека. Более других на этом поприще преуспел Неждан, еще в бытность свою корьдненским гриднем на дух не переносивший алчных охотников за рабами. Бывало, что он, едва вернувшись из разъезда, вновь седлал коня и пускался в погоню за захватчиками, и лишь для того, чтобы защитить безвестную деревеньку или отбить захваченный полон, вернуть на родное пепелище вдов и сирот, до которых их собственным князьям и прочим набольшим, получалось, и дела нет.

— Заступник наш вернулся! С победой и славой! — восклицали жители Щучьего городка, небольшого поселения возле степной границы, где Неждановы хоробры с налета разметали две сотни уже почти одолевших ворота хазарских нахвальников.

— Дождались-таки! — им в тон отзывались с другого конца края вятичей обитатели приокского Колтеска, от стен которого Незнамов сын со товарищи отвел беду, пришедшую под разбойным полосатым парусом диких урман. — Теперь можно идти и Ратьшу супостата с его прихвостнями громить!

Многие из них, подкрепляя слова делом, укрывали баб с ребятишками в крепи лесной и, вооружившись, кто чем, присоединялись к войску. Конечно, эти люди были плохо вооружены и еще хуже обучены, но они болели за край родной.

— Ни стыда у тебя, ни совести, брат! — в шутку пеняли Неждану русские воеводы. — Можно подумать, ты в одиночку разгромил весь каганат, а мы так, прогуляться вышли.

— Нечего к славе товарища ревновать! — урезонивал особо обидчивых Святослав. — Каждого из героев больше любят и ценят в родной земле. Иначе и быть не может. Главное, что люди к нам и законному князю, а не к поганому Ратьше идут!

Светлейший был прав. В отличие от изменников бояр, рядовичи злом на добро отвечать не умели, за заступу платили Незнамову сыну, как могли, то есть, добрыми делами. Сколько засад их стараниями удалось обнаружить, сколько ловушек избежать. В общем, как и в прошлом году, добрая память о Соловье-заступнике и любовь к нему простых людей сделали для земли вятичей больше, нежели все усилия светлейшего Ждамира и оставшихся верными ему бояр.

— Эх, жалко, что такой удалец уродился не в роду Росомахи, — сетовал седобородый боярин Урхо, глядя, как сноровисто и умело бывший корьдненский гридень распоряжается в освобожденном им Колтеске и других городах.

— И почему только светлейший Всеволод так и не решился назвать парнишку сыном? — сокрушался боярин Быстромысл, которому Неждан сумел вернуть похищенную Ратьшей семью. — Нешто не видел, что из него выйдет толк?

И даже те бояре из окружения светлейшего Ждамира, которые прежде на дух не переносили Незнамова сына и всячески корили парня его матерью-полонянкой, нынче признавали, что под рукой такого вождя земля вятичей сумела бы не только преодолеть годину бедствий, но и вернуться в благословленные времена княжения великого Всеволода.

— Эх, Добрынич, Добрынич! — как-то раз в присутствии светлейшего Ждамира, вещего Арво и бояр укорил сотника Святослав. — Пожалуй, поторопился ты тайну корьдненской княжны нам открыть! Так, глядишь, нынче престол земли вятичей через светлейшую супругу законного преемника имел.

— Не знаю, для кого как, — обвел глубоко запавшими глазами присутствующих медленно угасавший Ждамир. — А для меня Всеслава, что бы там ни говорили, была и остается сестрой. И я совсем не против, — он перевел взгляд на Неждана, — чтобы она и ее избранник в стольном Корьдно правили.