— Да живой он, живой, не тень бесплотная, — улыбнулся Хельги, бережно поддерживая ее. — И княжна тоже жива.

Мурава, недоверчиво кивая, робко протянула вперед руку, стирая с лица Анастасия пыль и капли чьей-то крови, перевела взгляд на Хельги и горько разрыдалась.

— Ну, будет, будет, — приговаривали попеременно Лютобор и ромей. — Еще малыша расстроишь.

— Надо же! — снисходительно усмехнулся, глядя на них, Святослав. — А я уж думал, она такая же каменная, как моя мать!

Перед тем, как уходить он еще раз поблагодарил Мураву за помощь, а затем повернулся к Хельгисону:

— Ничего не поделаешь, брат! Такова, видно, воля богов. Кабы не твоя краса, мы, думаю, вдвое больше воинов нынче хоронили. Еще один сведущий лекарь или льчица войску только в помощь. Зато и сын твой точно воином родится!

Душный тяжкий зной разливал свои янтарные потоки по улицам царского града Булгара, заставляя всех его обитателскать прохлады и тени. Купцы забивались в шатры, почти не приглядывая за товаром: какой сумасшедший пойдет в такую погоду гулять по торжищу. Усмари и красильщики, оставив свои чаны, уходили в дом или под навес и потихоньку тачали кожи или перебирали разноцветные нити. Оружейники плели кольчуги и делали насечку на доспехи, оставляя ковку и литье на утренние или ночные часы. Златокузнецы паяли зернь или баловались с филигранью. И только стража у городских ворот да на стенах и дозорные, каждый день отправлявшиеся из града к границам булгарской земли, сетуя на немилосердие Аллаха и кляня козни степных шайтанов, изводящих людей и скот своим огненным дыханием, денно и нощно продолжали нести свою нелегкую службу. Булгарская земля в ожидании русского сокола, надеясь на мир, готовилась к войне.

В саду у хана Азамата поспевали вишни, наливалась соком золотая бухарская алча, розовели в ветвях обласканные солнцем румяные бока ранних яблок. По арыкам журчала вода, а в затененном виноградом дворе на женской половине дома играл струями, рассыпая брызги, самый настоящий фонтан, вроде тех, о которых рассказывали заморские гости. И хорошо было лежать в тени, откинувшись на мягкие подушки. Пить прохладный шербет, рассеянно бросать в рот вареные в меду орехи и фрукты. Слушать сказки старой няньки Фатимы про козни лесного духа Шурале и о любви прекрасной Лейли и ее Меджнуна или вести долгие задушевные беседы с ханской дочерью Дилярой.

Диляра переводится на славянский как драгоценность. Доброе имя для красивой девушки, особенно для дочери знатного, славного родителя. Немало драгоценностей, подаренных отцом и влиятельной родней, лежало у Диляры в ларце, еще больше дарил жених — именитый Аспарух. Серебряными и золотыми монетами, каменьями и бисерным шитьем блестели оплечье теветь, шейные наряды шӑрҫа и мӑя, нагрудники ама и шÿлкеме, набедренник яркӑч, поясной наряд сарӑ. Ярче радуги и многокрасочных садовых цветов переливались серьги, кольца и браслеты. Крепко берег девичью честь похожий на шапочку или островерхий шлем узорчатый убор с высоким бисерным шишаком тухья, готовый уже в скорости смениться женским сурпаном.

У Всеславы из драгоценностей оставался лишь венец с янтарем работы Арво Кейо, сбереженный в неволе, сохраненный дорогой в берестяном коробе. Его она в Булгаре носила, почти не снимая. И в ожидании милого холила и лелеяла долгую девичью косу, как страшный сон вспоминая разбойничьи хоромы Мстиславича и пьяную свадьбу, не угодную богам и не освященную ими, и долгий путь по малым и большим рекам от села к селу в сопровождении верных друзей.

Робкая Диляра слушала рассказы о странствиях корьдненской княжны и ее спутников как дивную баснь. Сердобольная Фатима мазала сметаной опаленные немилосердным степным солнцем щеки девушки и оттирала в бане пемзой сбитые в долгой дороге ступни. А хан Азамат только посмеивался в длинные седые усы, вспоминая прошлогодний побег Анастасия из хазарского плена:

— Ай да ромей! От него и не такого можно ожидать!

— Да что я! — с улыбкой отмахивался тот. — Это все дед Молодило и его веселые молодцы. Кабы не они, нас с Всеславушкой к этому времени, боюсь, и в живых не было!

В самом деле, не говоря уже о той роли, которую они сыграли при подготовке побега, игрецы показали себя надежными товарищами, знающими не только как избежать опасностей в пути, но и как сделать этот путь для их юной и хрупкой спутницы как можно менее обременительным. Впрочем, скоморохов всегда считали людьми непростыми да поученными, знающими да сведущими. Вот только когда зашел разговор о том, что пора-де пускаться в обратный путь, Неждану весточку передать, с русским князем о булгарских делах переговорить, маленькая скоморошья ватага, к немалому Всеславиному удивлению, неожиданно распалась. Держко идти обратно на Оку отказался наотрез.

— Должен же кто-то позаботиться о безопасности княжны! — воскликнул он, воинственно потрясая мечом, с которым теперь не расставался.

— Ну, чисто корова в лошадиной упряжи, — только вздохнул по этому поводу дед Молодило.

— Я за ним, дяденька, присмотрю! — пообещал Братьша, со вздохом развязывая уже собранную дорожную котомку.

— Только бы он глупостей не натворил, — покачал головой старый поводырь. — Совсем от рук отбился, бродяга. Один ветер в голове!

Надо сказать, что ветер в голове у Держко гулял и прежде. Однако после того, как скомороху удалось разжиться Ратьшиным добром, которое он, к слову, закопал в ему одному ведомом месте, а в особенности после того, как его почти как родного приняли в хоромах царского темника, блеск серебра в шальных глазах затмил все остатки разумения. Игрец то целыми днями где-то пропадал, бражничая на берегу с прохожими гостями, то вдруг, ни с того, ни с сего, со двора носа не казал, изводя Братьшу своими придирками. Временами он требовал поднять его на шест или натянуть над двором канат и то долго там упражнялся, забавляя ханскую челядь и домочадцев, то, неожиданно прервав представление, убегал к себе чуть не в слезах:

— Вот ведь, живут же люди! А тут, в крапиве при большой дороге родился, там же, видать, и помрешь!

— Да что ты такое говоришь! — пыталась его утешить княжна. — После всего, что ты для меня сделал, я тебя разве оставлю? Дай только срок домой вернуться. Слово княжеское даю, станешь у меня безбедно жить!

— Ах, оставь госпожа, сердце не рви! Ну куда мне, безродному да бесталанному, в княжьи хоромы!

— Ну, совсем парень умом тронулся, — только разводил руками Братьша. — И чего ему недостает? Вроде и сыт, и одет, и обут, и из-под крова никто его не гонит, а все не то. Коли хотел славы да чести воинской, почему с Анастасием не отправился? А то ходит с мечом, а толку здесь от этого меча чуть!

— И не надо нам тут ни меча, ни толка! — отозвалась Всеслава, не без тревоги следя за военными приготовлениями, которыми незаметно, но безостановочно занимался царский град.

Надо сказать, что, укрепляя границы и стены, булгары все-таки надеялись решить дело миром, о том велели передать и Анастасию: здесь крепко не любили хазар и искренне желали каганату погибели. Молодой Аспарух, отец которого, как и многие славные воины, пал когда-то от рук безжалостных сынов Тогармы, готов был со своими двумя тысячами хоть нынче влиться в ряды руссов, чтобы идти на каганат.

— Буртасы просто непроходимые тупицы! — кипятился он, слушая в доме будущего тестя новости о войне, все сильнее разгоравшейся на Оке, и о тучах, сгущавшихся над Муромом и Обран Ошем. — Неужели им нравится платить хазарам дань? Одно слово — лесные пеньки!

— У буртасов своя правда, у нас — своя, — качал посеребренной головой хан Азамат. — Коли каганат падет, у нас, думаю, хватит сил и с руссами полюбовно договориться, и освободиться от дани, а буртасам дань по-любому придется платить, коли не хазарам, то либо руссам, либо нам. Потому-то они и держатся до последнего.

— Так почему бы нам не двинуть на них? Руссам помочь, показать, что мы тоже кое-чего стоим!