В прежние годы Всеслава и сама любовалась бы ледоходом от Денницы до вечерней зори, завороженная величием происходящего, очарованная задором и веселым буйством дневного светила, вполне простительным молодому божеству, вступающему в пору юности. Нынче вместе с радостью в ее сердце появилась щемящая тоска, ибо каждое движение гибнущего льда приближало миг ее разлуки с милым. Девушка попыталась себя утешить мыслью о том, что начало разлуки неизбежно приблизит миг встречи, но это плохо помогло. Стоя на речном берегу, она сердилась на солнце и молила батюшку Велеса повременить забираться до середины осени в свои исподние владения, и слезы текли у нее по щекам.

— Все в порядке, госпожа? — вежливо поинтересовался смотритель крепости, сотник Гостислав, еще не старый воин, потерявший в бою, в котором погиб князь Всеволод, левую руку и отправленный в Тешилов на почетную пенсию вместе с женой и двумя маленькими дочками.

— Ветром надуло, — спешно отирая слезы, улыбнулась Всеслава.

Сотник кивнул: ему ли, человеку простому, лезть в душу к самой светлейшей княжне. Разве что, чем порадовать, да угодить.

— К приезду гостей твоих, госпожа, все готово, — с поклоном доложил Гостислав. — Только вот ведь незадача. — Он немного помялся, не зная, как продолжить. — Хотел вот баней твоего Неждана и его друзей-хоробров порадовать, прорубь берёг, мостки мостил, а тут этот ледоход. Можно, конечно, после парной и из бадьи водой облиться или бочку поставить, но это удовольствие совсем не то.

При упоминании о бане Всеслава невольно улыбнулась. Если в чем и знал толк сотник Гостислав, так это в парной, и Неждановы товарищи руссы, воины, рубленные в боях, успели оценить ее целительную силу.

Вот разве что прорубь оздоровляла не всех. Княжна вспомнила, как давеча подруженька Мурава чуть не разругалась со своим отчаянным супругом, когда тот, едва избавившись от мучившего его всю зиму докучного кашля, полез вслед за товарищами в ледяную воду. Так что, может оно и к лучшему, что лед пошел. Так она и сказала доброму сотнику.

Тешиловский воевода посмотрел на тресветлого Хорса, чей златогривый небесный конь уже пересек зенит, и озабоченно нахмурил брови:

— Что-то твоя подруженька с ее ромейским братом запропастились. Нешто Тойво, раззява, их в болото завел…

И в этот момент в весенний животворный шум вторгся новый звук. Гулкая сосновая доска, которую финны называли локулауд, а славяне попросту билом или клепалом, висела на дозорной вышке в лесу еще с тех времен, когда Тешилов был неукрепленным селищем. Ее звук сообщал жителям града о приближении торговых караванов и о приезде именитых гостей. Нынче локулауд звенел грозным набатом, и ему вторило клепало у Тешиловских ворот.

Горожане недоуменно переглядывались, бросая в спешке незаконченные дела, рядовичи вытирали перепачканные в грязи и навозе руки и спешили под защиту городских стен, воины привычно разбирали оружие и брони. Гостислав и Инвар уже стояли на забрале ворот. Там собралось изрядно народа и прибывали новые и новые, поскольку локулауд продолжал свою тревожную песню.

— Что стряслось? — недоумевали люди. — Нешто печенеги или хазары пожаловали, баловать разбоем вздумали? Так рановато еще для них!

Всеслава вместе со многими поднялась на городское забрало, в глубине души уже зная ответ. Локулауд меж тем застучал часто-часто, точно сердце загнанного коня, а потом звон его оборвался, и в этот миг из-под полога леса появились две маленькие фигурки. Хрупкая, тоненькая женщина и мальчик бежали так стремительно, что, казалось, их ноги не касаются земли. Нарядная шитая жемчугом кика беглянки сбилась на затылок, черные вьющиеся пряди рассыпались по плечам, сапожки и подоткнутая понева сделались неразличимо бурыми от налипшей грязи, подол отяжелевшей мокрой рубахи разошелся по шву едва не выше колена.

Не сразу признала княжна любимую подруженьку Мураву Вышатьевну, не сразу поняла, что бегут они с Тойво только вдвоем. Что ж, Анастасий из Ласити, хоть и полагал себя человеком мирным, когда требовалось, брал в руки меч и поступал, как велел ему воинский долг.

Когда Мурава и Тойво преодолели примерно половину расстояния до крепости, им навстречу верхом вылетел Инвар. Поравнявшись с беглецами, он подхватил обоих на седло. И в самое время. Едва за ними захлопнулись тяжелые дубовые ворота, едва пали окованные железом засовы, земля задрожала от топота коней, и на лесной опушке во главе полутора сотен воинов в хазарской броне появился Ратьша Мстиславич.

Тойво никогда не предполагал, что можно бежать так запредельно быстро и так бесконечно долго. Во всяком случае, его бешено стучащее сердце несколько раз делало попытку отстать, то собираясь выскочить через горло, то опускаясь куда-то в низ живота. Боярыня Мурава летела, как на крыльях, быстрее ласточки или стрижа. Они остановились лишь один раз возле дозорной вышки, и набат локулауда повис у них над головой, заглушив все звуки окружающего мира, задавая ритм дыханию и шагу. Когда он оборвался, Тойво почувствовал, что сейчас упадет. И упал бы, да спасибо Инвар подоспел.

За то время, пока Тойво пытался перевести дух, Мурава успела не только рассказать жителям града о происшедшем с ними, но и привести в порядок волосы, сменить одежду на сухую, переодеть, точно маленького, его и занять свое место с лечебным коробом. Жена и дочь великих воинов, она держалась не хуже многих мужей. Впрочем, защитники града присутствия духа тоже не теряли:

— Не бойся, госпожа, отобьемся! — заверил княжну сотник Гостислав, расставляя на валах воинов и рядовичей. — Чай, не впервой!

— Собаки хазарские! — нахмурил брови Видогост-скорняк, которого злые находники оторвали от праведных трудов. — Кровушки славянской опять захотели!

— Рабов им подавай! — поддержал его Хеймо, разглядывая круживших вдоль стен на безопасном расстоянии вершников, очевидно, рассчитывавших застать град врасплох. — Да хоть бы их самих всех в рабство продали!

— И Мстиславич, предатель окаянный, с ними заодно! — поддержал его Чурила. — Ишь, гарцует тут, красуется! Пустить бы стрелу, да жалко, далеко. На таком расстоянии броню все равно не пробить!

— Можно попытаться! — проговорил Инвар, накладывая стрелу на тетиву. — Проучить наглеца. Да и за Анастасия и Кауко-дозорного отомстить. Если целить в шею или запястье…

Сотник Гостислав его остановил:

— Послушаем, что он скажет.

— Как будто и так не известно, — фыркнул молодой урман. — Только веры его речам чуть.

Тойво обратил внимание, как блеснули при этих словах глаза Войнеги. Или ему это показалось?

Ратьша меж тем выехал вперед:

— Эй, вы, сермяжнички! — начал он зычным голосом. — Почто запираетесь, точно от ворога, али не признали?

— Как не признать, Мстиславич, — по праву старшего отозвался Гостислав. — Оттого и запираемся. Это что же такое получается? Наш князь принимал тебя как брата и почти что зятя. А ты на его землю с хазарами пожаловал? Вел бы ты их лучше в земли своего отца, коли тебе с ними знаться так любо, а то ведь у нас тоже свои заботы есть.

— Уехать всегда успеется! — осклабился в усмешке Ратьша. Усмешка вышла кривой. Шрам на щеке придавал ей зловещий оттенок. — Только один я отсюда не поеду. Отдайте то, что мне причитается, и занимайтесь своими делами сколько угодно.

Светлейшая княжна, стоявшая на забрале вместе с Муравой и другими женщинами, прислонилась к толстой бревенчатой стене. Ноги ее не держали.

Сотник Гостислав покачал русой головой:

— Заблуждаешься ты, княжич! Здесь тебе ничего не принадлежит! А если ты имеешь в виду дочь светлейшего Всеволода, то ты утратил на нее все права, когда Правду попрал и изгнанником в нашей земле сделался!

— Ну, как знаете! — в голосе Ратьши появилась знакомая сталь. — Я вас предупредил. Не хотите договариваться по-хорошему, придется говорить по-плохому!

Он отъехал от забрала и подал знак своим людям, успевшим привязать у леса коней и рассыпаться по опустевшему посаду. В воздух поднялись стрелы. Хазары и Ратьшины кромешники стреляли метко. Один из защитников крепости упал с вала, другой, охнув, присел, чтобы не встать, третий зажимал простреленную руку.