— Если кто и покинет этот остров, — делая новый выпад, пообещал Ратьша, — то это будешь явно не ты.

— Смотря как покинуть, — парировал русс.

Они сшиблись и принялись ожесточенно и молчаливо рубиться, отвечая выпадом на выпад и ударом на удар, не давая друг другу пощады и не надеясь на нее. Они не слышали воодушевленного рева толпы, не видели лиц, озаренных ужасом и восторгом, ненавистью и надеждой, словно в самом деле находились на полузатопленном острове в последний миг мира, когда по небу уже несется сумрачной тенью гигантский волк Фенрир, предвестник Рагнарека, и трубят ангелы Апокалипсиса.

Действительно, ставки в этом поединке были слишком высоки. Здесь, на утоптанном до каменной твердости снегу, на мерзлой земле решалась не только участь Неждана-гридня, но вершились судьбы народов. Пытаясь переиграть тот прежний поединок, противники, словно вещие летописцы, за неимением бересты или пергамента, писали остриями мечей прямо на своде предвечернего неба саму историю, и бессмертные Боги читали их письмена. Время застыло над полем, и песок часов вечности сверкающим звездным инеем выпал на рога небесной лосихи. А за пределом узорчатых щитов в бешеной воронке крутились года и века, когда день похож на другой, а поколение сменяет иное в неостановимом круге жизни. Нынче круг разомкнулся, и куда дальше потечет время: повернет ли оно вспять или двинется вперед, решалось здесь и сейчас.

Недаром кусал бледные губы князь Ждамир, и хмурил тяжелые брови, поводя могучими плечами, грозный Святослав, и вытирали испарину со лбов то русские воеводы, то корьдненские бояре попеременно. И рядовичи, прежде меча в руках не державшие, то выпрямляли согбенные спины, предвкушая большой поход и гордую воинскую участь, то снова никли, придавленные извечной тяжестью боярского гнета.

А единоборцы кружились по полю, точно в ритуальном танце. Неистовый Мстиславич, прекрасный и жуткий, как снежный буран, в пепельном ореоле летящих по ветру роскошных волос, и упорный русс, похожий на закаленный клинок, прошедший жестокое горнило борьбы, боли и ненависти. И Ратьшина клокочущая ярость выплескивалась на небеса черными снеговыми тучами, и киноварью вечерней зари горела правда Лютобора, омытая его кровью.

Хотя Неждан пропустил тот памятный поединок, о котором в земле вятичей толковали все лето и осень, он представлял его себе так отчетливо, будто воочию видел, ибо слишком хорошо знал, на что способны Дедославский княжич и Хельги Хельгисон. Товарищи тогда сказывали, что не успели толком разобрать, с какой стороны русский воевода подобрался, какой прием применил, а лучший боец княжества вятичей уже оказался простертым на земле. Неждан охотно им верил. Сколько раз он сам пытался копировать знаменитую повадку побратима, бесконечно отрабатывая и закрепляя то, что удавалось углядеть и перенять. И лишь затем, чтобы в новой дружеской сшибке потерпеть очередное поражение, и это притом, что никто другой ни в родной земле, ни за морем не мог его одолеть.

Нынче для Лютобора слишком многое изменилось. И являвшееся прежде естественным, как само дыхание, сейчас приходилось завоевывать и возвращать пядь за пядью, преодолевая усталость и боль. Мстиславич это, конечно, тоже видел, и на его красивом лице играла недобрая, холодная ухмылка. Смирив свою обычную горячность, вместо того, чтобы одним броском завершить дело, он медленно, но неотвратимо наступал, точно голодный волк, преследующий раненого лося. Не предпринимая никаких решительных шагов, но и не позволяя противнику самому атаковать, он просто ждал, когда русса покинут силы, чтобы без особого риска свершить то, о чем столь долго и тщетно мечтал.

Ратьшу, правда, немного смущало, что Лютобор, растерявший в хазарском плену половину, если не больше, своей прежней ухватки, все же ни разу не позволил себя достать. Впрочем, двигался он все более принужденно, сильно припадая на больную ногу, и уже несколько раз отпрыгивал в сторону, упуская благоприятные моменты для атаки, и лишь для того, чтобы дать себе передышку и сплюнуть на снег кровь. А в сапоге у него что-то хлюпало, и явно, что не вода.

— Вот паскуда! — не выдержал Неждан, глядя, как Ратьша, больно ринув русса о щиты корьдненской дружины, вновь уходит из-под его меча. — Измором хочет взять!

В самом деле, Хельги едва держался на ногах, жадно хватая воздух ртом, не имея времени, чтобы стереть заливающий глаза пот. Ратьша дышал ровно и даже не очень-то разгорячился.

— Это я виновата! — горестно всхлипнула, прижимаясь к милому, Всеслава. — Вы оба погибнете, и оба из-за меня!

Неждан молча сжал ее в объятьях, плотнее закутывая в плащ, и бережно поцеловал в лоб. Он, конечно, слышал, как нетерпеливо и беззастенчиво гремит на заднем дворе своими отвратительными инструментами старый палач Сулейман, поджидая будущую жертву, ощущал спиной, как смыкаются люди князя Ждамира, заранее примериваясь, как половчее схватить. Зря стараются. Живым его им не взять, и те из них, которым посчастливится уцелеть, еще долго будут помнить последний бой Незнамова сына. Что же до княжича Ратьши, его он отыщет, даже если тот скроется в самом потаенном уголке Велесовых владений. А чтобы до этого не дошло, попытаться свести с ним счеты стоило бы прямо сейчас. Раз уж боги своей справедливостью оставили эту землю, то и святость поединка незачем сохранять!

И в это время заговорила новгородская боярышня. Прямая, точно стрела, бледная, как снятое молоко, едва не бледнее жениха, она немигающими сухими глазами смотрела на поле, и шуйца ее сжимала загривок пятнистого Малика, а меж пальцев десницы, отсчитывая число произнесенных молитв, бежали янтарные четки.

— Не надо раньше времени никого хоронить! — с суровой убежденностью вымолвила она. — Поединок еще не кончен, и Господу известно, за кем сегодня Правда.

Услышав такие речи из уст хрупкой девушки, Неждан устыдился своей слабости. Как он мог усомниться: побратим всегда исполнял свои обещания, чего бы это ему ни стоило, да и Господь, равнявший в своем царстве князей с отверженными смердами, не любил, когда над его Правдой глумились.

Тем временем Ратьша начал терять терпение. Время шло, а проклятый русс упорно не желал испускать дух. Княжич, конечно, слышал о единоборствах, продолжавшихся по трое суток кряду, о них бесконечно сказывали мастера складывать старины, но песня — это песня, там и время течет по-другому, да и поступь бойцов измеряется не шагами, а косыми саженями или даже перестрелами. Выбрав удобный момент, Мстиславич перехватил меч обеими руками и занес высоко над головой, намереваясь снести руссу голову. Прежде Хельги здесь применил бы один из своих излюбленных приемов — нырнул под клинок противника снизу, достав незащищенную шею или грудь. Нынче он не доверял своим ногам и просто отбил удар, по-прежнему оставаясь у княжича в долгу.

— Ну что, Хельгисон! — осклабился Ратьша. — Похоже, боги нынче не на твоей стороне! Да и с чего они станут помогать человеку, взявшемуся татя беззаконного защищать! Признай свою неправоту, и я, может быть, сохраню вам с Незнамовым сыном жизни. Мне пригодятся сильные, выносливые рабы!

— Интересно, зачем тебе рабы? — сверкнул переливчатым глазом Лютобор. — К хазарам на торг отвезти? Так ты сам, как я погляжу, им с потрохами за княжью шапку продался. Не рановато только ты ее примерять начал при живом-то хозяине. Или у тебя и про твоего корьдненского родича убийца наемный припасен?

— Я заставлю тебя измерить шагами длину твоих кишок! — пообещал, меняясь в лице, Ратьша. — А затем возьму второй женой твою невесту. Думаю, она не будет против, все лучше, чем шрамами твоими любоваться!

Он ринулся на противника, замахиваясь, чтобы ударить сверху, однако в последний момент изменил направление удара, пытаясь подсечь ноги русса или достать низ его живота. Хельги успел разгадать маневр и, поймав меч княжича клинком Дара Пламени, медленно, с чудовищным усилием, но упорно и неотвратимо повел его вверх. По его руке сбегала кровь, рана на запястье тоже открылась, но он не останавливался, всего себя отдавая этому мгновению.