— Ты прекрасно это знаешь, Иегуда! — помрачнев лицом, отозвался бек. — И не тебе, чей брат так низко предал нас, не сумев вымолить у Хорезмшаха обещанной нам его предками военной помощи, об этом говорить.
— Мой брат?! — рука тархана непроизвольно потянулась к сабле. — А почему не твой родич Булан бей? Азария говорил мне, что именно его заносчивость и нежелание идти на уступки вынудили Хорезмшаха поставить нам условие, на которое, он знал, мы не согласимся.
— Но именно твой брат пошёл на предательство, даровав свободу лазутчику, узнавшему ответ Хорезмшаха. Тот русс причинил нам больше вреда, нежели целая тьма воинов!
— Сильно же прогневил Бога твой родич Булан, коли не сумел в ту ночь одолеть умирающего, пару детей и горстку варваров!
Иегуда бен Моисей презрительно усмехнулся.
— А что до русса, его смерть мало бы что изменила. Я видел Святослава в Обран Оше. Этот человек не отступился бы от осуществления своих замыслов, даже если бы произошло чудо и Хорезмшах прислал нам не две обещанных тьмы, а все десять!
***
— Но ведь ты прекрасно знаешь, отец, другого выхода нет!
Только что вернувшийся после весёлого пира Давид по-прежнему выглядел как человек, переживающий жестокие лишения, и никакие драгоценные яства и чудодейственные снадобья не могли здесь что-либо изменить.
— Вот уже две сотни лет каганы не покидали стен этого дворца!
Хотя из уважения к Божеству, вместилищем которого на Земле является каган, Иегуда бен Моисей, едва войдя в покои сына, так же, как другие беи и сам бек, опустился на колени и старался не поднимать глаз, голос его рокотал гневно и грозно.
— Но вот уже две сотни лет никакой враг не вторгался так далеко в пределы нашей страны, — возразил ему юноша. — Что же делать, если воинам остаётся уповать только на Бога Израиля и на священную силу нашего рода?
— А кто привел страну к такому положению дел, когда единственный способ отстоять Град и принадлежащие нам по праву земли — склониться под пятой магометан? — не скрывая раздражения, отозвался Иегуда бен Моисей. — Какое право этот праправнук узурпатора, давно сменивший закон Моисеев на Золотого Тельца, имеет указывать, куда и когда идти прямому потомку великих ханов Ашина?!
— Последний потомок ханов Ашина, — отозвался Давид, проводя прозрачной рукой вдоль лезвия сабли, — идёт на брань только потому, что так велит ему долг.
— Этот поход убьет тебя! — почти простонал тархан. — Тебе сейчас даже тяжесть кольчуги вынести не по силам!
— Кагану не нужна кольчуга!
Юноша распрямился, лицо его приобрело отстранённо-вдохновенное выражение, глаза смотрели за грань миров.
— Само его имя — и броня, и щит. Книги открыли мне, что, если я выйду на поле, то останусь жив, если сокроюсь в Граде — погибну!
— Лучше бы твои книги поведали, как отстоять град, — устало опустился на подушки Иегуда бен Моисей.
— Судьба Града находится в руках Божьих и зависит от мужества его защитников, но мой дед, который, кроме Книг, предсказывает будущее по звёздам, говорит, что в ближайшие дни нам следует ждать добрых вестей.
***
Звёзды не обманули. На следующий день стало известно, что алп-илитверы ясов и касогов, обеспокоенные усилением Руси, а также вожди нескольких дружественных каганату племён страны гор привели своих людей. Одновременно с ними с другого берега Итиля пожаловали наконец и ожидавшиеся огузы, на помощь которых так рассчитывали бек и тарханы. Они, правда, привели не тьму воинов, а почти вполовину меньше: многие роды, чьи силы подточила не прекращавшаяся уже несколько лет засуха, просто не смогли собрать людей и лошадей. Да и снаряжение состояло в основном из копий и лёгких луков. А ведь даже простые хазарские и аланские ратники в большинстве своем имели сабли и пластинчатую броню или калочугу. Но огузы питали лютую ненависть к печенегам, угодья которых хотели бы получить в случае победы. Кроме того, многие из них рассчитывали за счет военной добычи поправить пошатнувшееся за время засухи хозяйство. Похожие надежды согревали и сердца горцев, о дикой свирепости которых в Итиле ходили легенды.
— А вот теперь повоюем! — воодушевлённо воскликнул тархан, узнав на совете о том, что силы достигли равновесия. — И пусть хорезмшах и царь булгар кусают локти и проклинают своего лжепророка, не надоумившего их прийти к нам на помощь! Сила рода Ашина и покров божественной Шехины хранят наш народ. Мы вернемся с победой, а затем сыграем веселую свадьбу!
На улицах Града, в последние дни оглашаемых только жалобным блеянием сгоняемой с окрестных пастбищ скотины, сетованиями виноградарей и землеробов, оплакивающих урожай, и скорбными воплями женщин, собирающих мужей на бой, царило радостное, почти праздничное оживление. Горожане приветствовали аланов и огузов едва ли не как избавителей, зазывали в свои дома, оказывая всяческое гостеприимство. Торговцы вновь открыли лавки, почти задаром отдавая не только еду и вино, но и красный товар.
Некоторые из них, кто все ещё пытался думать о выгоде (серебро всегда пригодится), нагружали короба, лодки, телеги и отправлялись на другой берег Итиля, где уже стояли шатры хазарских родов, пришедших из дальних улусов, где расположились лагерем аланы, горцы и огузы. Там с утра до ночи звучала музыка, не смолкали приветственные крики, ржали кони, гремели молоты кузнецов, звенело оружие. Хазары и их союзники заверяли друг друга в вечной дружбе, молодые воины состязались, показывая своё искусство, и горела пламенем на солнце броня эль-арсиев, чьё выступление в поход пришёл приветствовать весь град.
Воодушевление горожан, достигшее дворца кагана, причём не только покоев, но и людской, где находился главный очаг сборов, не могло не передаться непоседливому по природе Держко:
— И что ты мне там говорил, дурачина, — торжествовал игрец, полируя сбережённый дорогой меч. — Пришли твои огузы, как миленькие пришли! Еще и алан с собой притащили! Знают, за кем сила!
— Сила за тем, у кого Правда, — возразил ему Братьша. — А у хазар её нет.
— Ну что ты заладил, Правда, Правда.
Держко отряхнул песок с клинка и сделал несколько выпадов.
— Разве защищать свои дома и семьи — это не Правда?
— Если бы хазары столько лет не строили своё благополучие на Кривде, отрекаясь от собственных клятв, бесчинствуя на землях данников, облагая непомерными податями идущих через их земли купцов, глядишь, и на их свободу и жизнь никто бы не покушался!
— А ну тебя! Поступай, как знаешь! Хочешь — живи, хочешь — помирай, мне дела нет! С руссами или с хазарами, а я иду сражаться за себя и за своё богатство!
Всеслава вновь жила, точно в дурмане или в бреду. Приближающийся день битвы её страшил, а ночь не давала покоя, как и в Булгаре томя дурными снами. Её слух тревожил вой волков и клёкот коршунов, собравшихся попировать на костях русской рати, а взор застилал кровавый рассвет над отданным на разграбление пылающим Градом.
Она просыпалась в холодном поту, но едва снова пыталась смежить веки, как попадала во власть нового ещё более чудовищного кошмара. На усыпанном трупами людей и животных, на сажень вглубь щедро засеянном обломками оружия мёртвом поле в отчаянном смертельном единоборстве клинок в клинок, грудь в грудь, глаза в глаза сходились сын с отцом и брат с братом. В этом ли мире происходил осуждаемый богами и людьми поединок или уже в ином, Всеслава не знала. Она лишь вновь и вновь обречена была наблюдать, как Неждан и Давид, пронзённые копьями, изрубленные мечами, падали наземь, навеки проваливаясь в клокочущую бездну, а протестующий отчаянный крик тархана застывал у него в горле, перерезанном клыками первопредка-волка.
— Будь осторожен! — вторя тысячам женщин Града, умоляла княжна Давида, глядя, как юноша, преодолевая слабость, упражняется с саблей. — Тебе совершенно не обязательно выходить на поле, ты каган, достаточно твоего знамени!
— С таким же успехом я мог бы остаться во дворце, — подобно тысячам мужчин отшучивался молодой Ашина. — Не переживай, меня так же, как и царя Иосифа, будут охранять эль-арсии, а они вступают в битву лишь когда надо нанести решающий удар. Ты, словно птица Симург, пришла в мой дом, чтобы принести исцеление, — продолжал юноша, глядя на Всеславу полными обожания глазами. — И я верю, что любовь к тебе и в грядущих испытаниях меня сохранит!
