Не в силах говорить, я лишь кивнула. Пусть расскажет мне это, пока моя бурная и обиженная фантазия вконец не загнала меня в угол. Он не стал откладывать рассказ.

— Когда ты родилась, через пару месяцев я ушел в рейс. Должен был находиться там пару недель и вернуться. Но мы попали в шторм. Наша лодка разбилась, а всех, кто выжил, подобрали норвежцы.

Он осмотрелся и несмело прошел вглубь комнаты. Присел на софу.

— Я получил травму головы от удара об воду и был в тяжелом состоянии. Пока в Норвегии разбирались, что к чему и лечили меня, в России объявили нас без вести пропавшими.

Я продолжала стоять не двигаясь. Мне было жизненно важно узнать: как так вышло, что я оказалась в детском доме при живом отце.

— Осложнением моего состояния стала частичная амнезия, норвежцы оставили меня для лечения на несколько месяцев. Но я не вспомнил, кто я, и мне предложили там остаться. Я согласился, но попросил найти контакты моих близких. Но Норвегия это Норвегия, а у нас в стране снова что-то напутали…

Он тяжело вздохнул и бросил на меня извиняющийся взгляд.

— В клинику пришла информация, что я Саботажников Илья Викторович, в разводе и с семьей не общаюсь. Родителей нет в живых. Эту информацию мне и преподнесли, по ней я и жил несколько лет, пока как-то не встретил в Осло своего старого армейского друга Ивана Смирнова. Он узнал меня и рассказал, кто я есть на самом деле.

Все, что он говорил, было невероятно и больно. Больно настолько, что от обиды у меня на глазах выступили слезы. Пока моя семья рушилась, он преспокойно жил в Норвегии, не зная, что от тоски погибает его жена и загибается мать, а маленькую дочь вот-вот сдадут в детский дом как круглую сироту.

Но, пожалуй, он действительно не был виноват в этом. Просто так сложились наши жизни…

— Я тут же поехал в Россию искать тебя. Потому что к тому моменту мама уже умерла, а Надя…

Его голос дрогнул, а на лице отразилась такая боль. Боль человека, потерявшего все.

— Я не успел совсем немного. Каких-то пару дней. — Голос его дрожал от злости и бессилия. — Когда приехал, полиция описывала ее труп. Тогда-то я и вспомнил все. Вспомнил, чтобы похоронить ее и попытаться найти тебя, но документы мои не подтверждали нашего родства.

По телу прошел спазм облегчения. Значит, он искал нас, хотел все исправить, вернуть. Даже после того, что увидел дома. Я прекрасно помнила, что мне было около пяти лет, когда сообщили о смерти матери.

Позже, уже во взрослом возрасте, я пыталась узнать, где находится ее могила, хотела сходить и хотя бы принести цветы. Но, естественно, никто такой информации мне дать не смог.

— А ты знаешь, где она похоронена?

Я с затаенной надеждой спрашивала его. Ведь прошло столько лет. Не каждый бы стал следить за могилой и помнить. Отец посмотрел прямо мне в глаза, в которых отражалась боль и гордость. Я пока была не готова вернуть ему эти чувства.

— Конечно, знаю. Я каждый год туда езжу и слежу за порядком. Поставил оградку, памятник. Ты хочешь сходить туда, ты не держишь на нее зла?

Я удивленно посмотрела на него. Глупый вопрос.

— Она была моей мамой.

Он даже немного улыбнулся и похлопал по софе рядом. Я не спеша приблизилась. Каждый шаг делался с невероятным желанием и страхом. Но отказываться от приглашения я не собиралась. Он продолжил:

— Я искал тебя. Сразу после похорон обратился в опеку, но они вообще ничего не говорили мне, пока я не восстановил документы. Это заняло еще несколько месяцев.

Внимательно слушая его, я ощущала, как внутри ослабевает крепкий узел. Расползается легкость от осознания: я больше не одна!

— А потом, представляешь, они сказали, что тебя усыновила чудесная и богатая пара из США. Сказали, что они очень состоятельные и увезли тебя. Чтобы я больше не надеялся.

С непониманием я уставилась на него. Он был зол. По-настоящему, что искажало идеальные черты его лица.

— А я, дурак, им поверил! Поверил и не стал добиваться доказательств. Напился, как последний идиот, и ушел. Да если бы не Герман, то я до сих пор бы думал, что ты в Америке, не знал бы, что тебе пришлось пережить из-за моей трусости! Прости меня, Вера!

Он кинулся в мои ноги. Тут дверь в каюту распахнулась, и я в который раз за день потеряла дар речи.

В каюту энергичным шагом вошел мой преследователь. За ним семенил охранник. Именно семенил, едва ли не раскланиваясь, и извиняющимся тоном лепетал:

— Герман, я их предупредил, сказал, чтобы подождали вашего появления, но капитан не стал слушать.

Я встретилась взглядом с черными глазами, которые сверкали бешенством. Он оглядел меня с ног до головы, и от этого мне захотелось сжаться и забиться в дальний угол.

Так вот кто он такой. Герман. Теперь я знаю хотя бы его имя… Он развернулся к охраннику и жестко произнес:

— Уволен.

А затем посмотрел на моего отца, который успел подняться и загораживал меня собой.

— Герман, я все объясню.

В его голосе не было тех подобострастных ноток, что у охранника, но он все равно был напряжен и тих. Местный барабашка, свалившийся нам на головы посреди моря, покачал головой.

— Идите работать, Игорь Николаевич. Надеюсь, вы не успели ей ничего сказать по поводу наших соглашений?

Я удивилась. Какие такие соглашения могут связывать моего отца и этого человека? Тем более здесь, во Владивостоке? Но, к моему удивлению, отец бросил в мою сторону тоскливый взгляд, отрицательно покачал головой и стал продвигаться к выходу. Герман поторопил его:

— Идите, идите, Игорь Николаевич, не переживайте. Я ее не съем, хотя выпороть очень хочется после всех выкрутасов. Вы еще успеете наговориться с ней вдоволь.

Я злобно на него посмотрела. Но спокойствие отца невольно передавалось и мне. Кроме того, голова начинала нестерпимо болеть от всех этих событий, тайн и вопросов без ответов.

В итоге мы с Германом остались вдвоем в этой прекрасной каюте. Как кролик с удавом. И удав стал медленно наступать:

— Вера Игоревна, вы со мной не поделитесь? Что же сподвигает вас каждый раз давать деру от меня? Вы понимаете, что заставляете мое самолюбие нервно ежиться от этого?

Он наступал, а я отступала. Получались эдакие кошки-мышки. Идти у него на поводу не хотелось.

— Я отдам долг за квартиру, которую вы проиграли.

На секунду он остановился. Бросил в мою сторону недоумевающий взгляд. А потом в нем скользнули понимание и удивление. В его глазах заплясали бесенята, а губы растянулись в веселую усмешку.

— Ну и как же вы мне намерены его отдавать? У меня сложилось впечатление, что вы скорее душу китайцам продадите. Особенно учитывая тот факт, — он достал из кармана пиджака до боли знакомый предмет в красной обложке, — что из документов у вас с собой только проездной.

Мои глаза распахнулись. У него мой паспорт! Это определенно был мой паспорт!

— Отдайте! Это мое!

Не учла я одного: этого темного и хищного блеска в наглых глазах. Он подпустил меня ровно настолько, чтобы мои пальцы могли вцепиться в столь желанный для меня документ. А его руки, в свою очередь, сомкнулись на моей талии, увлекая на огромную кровать.

И когда это мы успели оказаться в спальне? Его губы оказались на моей ключице, оголившейся от падения. По телу прошел уже знакомый озноб. Но я что было мочи забарахталась, отталкивая его:

— Нет! Я не хочу! Я не стану с вами спать, я не шлюха!

Он выпустил меня, а я отлетела к краю комнаты, сжимая в руках паспорт наподобие щита. Герман же в обманчиво-расслабленной позе остался на кровати.

— А кто ты? Вообще-то мне показалось, что предыдущие два раза тебе явно понравились.

Мои щеки запылали. Вот наглец! Оба раза это было мое желание. Я сама соглашалась на это, а не так вот…

— Я отдам долг другим образом. Я буду работать.

Его улыбка стала шире, а взгляд плотоядней. Сомнения в нем было столько, что я начала злиться. Он ничего обо мне не знает! Не знает, а делает вид, что видит насквозь!