В БЕРЛИНЕ

Над столицей третьего рейха плыли низкие взлохмаченные облака. Сквозь серую мглу просвечивали контуры венчавшего городскую колонну позолоченного орла, а на верхушке Бранденбургских ворот виднелась четверка, казалось, на миг замерших в бешеном беге коней.

Моросил холодный дождь. Это успокаивало берлинцев — погода явно не благоприятствовала воздушным налетам, сопровождавшимся истошным завыванием сирен. С приближением самолетов противника жители спешили в убежища. Одним из таких убежищ служило метро. Но и сюда доносились глухие разрывы бомб. Иногда приходилось довольно долго сидеть в подземельях, ибо выходить наверх разрешалось лишь после отбоя.

Штандартенфюрер СС Пайчер уже не раз вспоминал недобрым словом шефа люфтваффе рейхсмаршала Геринга, который обещал, что на немецкую землю не упадет ни одна вражеская бомба. При благоприятных метеорологических условиях они сыпались на город почти каждую ночь. Однако Пайчер предпочитал отсиживаться где-нибудь в бункере, чем каждый раз, перед тем как падала стрелка барометра, изнемогать от боли в суставах. С каждым годом все больше его мучил ревматизм, нажитый еще во время первой мировой войны в болотах Волыни, где, собственно, он и начинал карьеру разведчика.

Вместе с тем, несмотря на болезнь и почтенный возраст, Пайчер работал с фанатичной целеустремленностью и настойчивостью, всегда стремился быть первым. Чтобы обеспечить себе авторитет, часто пускался на разные хитрости, даже присваивал удачные мысли и дельные советы подчиненных… Благодаря этому старый волк, как называли штандартенфюрера коллеги, длительное время находился на ответственном посту одного из руководителей «Зондерштаба-Р»[1], созданного в системе «Абвера-2»[2] еще в 1942 году.

Штандартенфюрер СС ехал притихшими улицами Берлина и с тревогой обдумывал очередное сообщение командования немецкой армии. Положение вермахта на фронтах все больше осложнялось. Пайчер реально оценивал ход событий и, имея в своем распоряжении полученную из различных источников достоверную информацию, понимал, чем все это может кончиться. Он беспокоился, нервничал. Вчера, например, никак не мог уснуть, даже проглотив несколько таблеток снотворного.

Водитель остановил машину на Вильгельмштрассе, перед пятиэтажным темно-серым, с зарешеченными окнами домом под номером 198. Пайчер, подождав, пока стройный молодой адъютант откроет дверцу, вышел из машины. До начала рабочего дня еще оставалось пятнадцать минут, однако почти все его подчиненные уже были на своих местах.

Понятие «рабочий день» теперь потеряло свое значение. Чрезвычайные обстоятельства в стране и на фронтах вынуждали фашистские тайные службы действовать с огромным напряжением.

Ровно в девять на пороге кабинета Пайчера появился обер лейтенант Шлезингер — аккуратный и подтянутый, а офицерский мундир, который он носил с каким-то особым изяществом, делал его еще стройнее. В руке он держал коричневую кожаную папку с рельефным изображением имперского орла и свастики.

— Разрешите, господин штандартенфюрер? — четко прозвучали в тиши кабинета его слова.

Пайчер молча кивнул. Приблизившись к столу, обер-лейтенант вытянулся и замер, ожидая распоряжений. Собственно, в этом кабинете он мог бы вести себя не столь официально: вот уже более четырех лет Шлезингер жил в семье своего шефа. Но обер-лейтенант всегда помнил: Пайчер превыше всего ценит военную дисциплину, поэтому стремился при любых обстоятельствах не переступать установленных границ. Однако на сей раз…

— Садись, Рауль, рассказывай, какие новости, — пренебрегая субординацией, дружеским тоном произнес штандартенфюрер и принялся растирать костлявыми руками усыхающие колени больных ног.

Несколько необычное поведение Пайчера удивило и насторожило подчиненного. Он положил на покрытый зеленым сукном стол папку с бумагами.

— Здесь оперативные сообщения за минувшие сутки.

— Есть что-нибудь важное?

— Донесения из Словакии. Их получили поздно ночью и только расшифровали. Сообщают, что назревает бунт местного населения. К повстанцам намереваются присоединиться даже некоторые офицеры словацких армейских подразделений.

Обер-лейтенант подал шефу несколько листов с грифами «Срочно» и «Совершенно секретно». Тот не торопясь выбрал среди аккуратно лежавших на столе карандашей хорошо заточенный и начал подчеркивать в тексте шифровок отдельные слова, некоторые предложения.

Восстание! Теперь, когда вермахт терпит неудачи на фронтах, такой реакции со стороны населения оккупированных стран следовало ожидать. Но кто за все это будет отвечать? Военное командование, местные оккупационные власти, полиция безопасности и СД, абвер или иные тайные службы, в задачи которых входит утверждение и укрепление «нового порядка»? «Но как бы там ни было, — размышлял Пайчер, — меня это восстание касается меньше всего». Главное, что заслуживает внимания, — это борьба разведок на Восточном фронте и в этом плане мероприятия вверенного ему «Зондерштаба-Р», направленные на проведение разведки и ощутимой подрывной работы в стане противника. Поэтому на последней шифровке штандартенфюрер написал: «Выявить и тщательно изучить работу всех большевистских радиостанций, которые работают на Словакию и в самой Словакии. Искать к ним пути, а также ключи к шифрам». Этот документ он возвратил Шлезингеру. Все остальные переложил в свою папку и, бросив взгляд на часы, проговорил:

— Вот что, Рауль, подбери и систематизируй все донесения из Праги и Братиславы за последние две недели. Особое внимание обрати на сообщения, где речь идет о деятельности русских и их агентуры. Безусловно, восстание — дело рук коммунистов, действующих в Словакии. Материалы занеси мне завтра в пятнадцать часов. Буду докладывать начальнику Главного управления имперской безопасности.

— Будет исполнено! Разрешите идти? — щелкнул каблуками Шлезингер.

Это было в предвоенные годы в Харькове.

…Часы пробили двенадцать, когда Петер возвратился домой. Мать еще не спала. Никогда раньше он, не предупредив ее, так долго не задерживался.

— Что случилось? — взволнованно спросила мать, заметив угнетенное состояние сына.

Петер молча снял пальто, не торопясь повесил его на вешалку и только тогда вместо ответа раздраженно спросил:

— Где мой отец? Я больше так не могу. Я должен знать, кто он, куда и зачем так таинственно уехал? Мне не дают покоя, мучают разные предположения. Кое-кто намекает, будто отец мой бежал в Германию. Скажи, это правда? Не хочу, чтобы его считали таким же, как отец Рауля Болдмана, попавшего в тюрьму за грязные связи!

Мать побледнела, ее губы нервно вздрагивали. Затем вдруг, словно стряхнув с себя огромную тяжесть, глухо ответила:

— Петер, ты уже взрослый и должен знать всю правду. Открою тебе семейную тайну. Я долго ее хранила. Карл Розе не родной твой отец… И ты не немец. Кровь Петра Соколенко течет в твоих жилах. Он погиб еще до твоего рождения. Познакомились мы с ним при необычных обстоятельствах. В то время я работала домашней работницей в семье Карла Розе. Во время войны с Германией в 1914 году Розе получил тяжелое ранение и попал в плен, а после освобождения, женившись на богатой вдове, остался в Харькове. Устроился работать на завод.

Помню, будто это случилось вчера… Жаркое лето 1917-го. На рассвете я вышла во двор, чтобы набрать из колодца воды, и вдруг увидела, как в пристройку, где хранились дрова, забежал парень. В это время на улице раздались пронзительные свистки, мимо ворот пробежали полицейские. «Что вы здесь делаете?» — спросила я парня. Он грустно усмехнулся: «Ищу свое счастье. Может, ты и есть мое счастье? Или несчастье? Что молчишь? Иди, зови полицию. Скажи, что тот, кого они ищут, прячется в твоем хозяйстве». — «Я здесь не хозяйка — работница». — «А кто же твой хозяин?» — «Карл Розе». — «Это не тот ли хромой немец, что работает на паровозном?» — «Да, он». — «Вот как! Посчастливилось, значит. Карл Августович, кажется, порядочный человек…» Так мы и познакомились, — продолжала мать. — Потом встречались часто. Помогала я Петру: прятала листовки, разносила их… А после революции — Октябрьской — мы стали мужем и женой. Но и года не прожили вместе. Отца твоего назначили комиссаром отряда красноармейцев, и он ушел воевать с деникинцами. Назад не вернулся… Ты родился уже после его смерти. В то время в городе как раз хозяйничали белогвардейцы. Объявился прежний владелец дома, где мы занимали квартиру, и меня как жену красного комиссара выгнали на улицу. Хорошо хоть не отдали в руки тех извергов. Они нещадно расправлялись с семьями комиссаров, да и со всеми, кто был сторонником или хотя бы сочувствовал Советской власти. Не особенно рассчитывая на помощь, я обратилась к своим прежним хозяевам. Розе и дали нам пристанище. Я снова стала их домработницей. У них своих детей не было, и они сразу полюбили тебя. А хозяйка, годами старше своего мужа, даже называла тебя своим внуком. Очень радовалась и умилялась, когда ты начинал ходить. Она умерла от тифа… Через некоторое время Розе предложил мне быть его женой и усыновить тебя… Так Карл Розе стал твоим отцом. Мы тогда с ним условились: ты не должен знать, что он тебе не родной. А чтобы сохранить это в тайне, переехали жить в другой район города. Розе любил тебя, как собственного сына. Об этом ты и сам теперь можешь судить. Он, как и твой родной отец, — рабочий, человек очень добрый и порядочный. И, насколько мне известно, никогда не делал ничего плохого против своей рабочей власти. Где он сейчас, чем занимается, не знаю. А как быть с тобой, надо посоветоваться с одним человеком…