Тот серый приземистый и угрюмый дом стоял недалеко от железнодорожного вокзала. Никто не видел, как ночью пленница сорвала со своего платья нашивку «Ost», забралась на платформу, груженную тюками бумажных мешков, и заползла под плотный брезент. Поезд двинулся на восток. Перед рассветом прибыл в Братиславу. И здесь беглянку поймали. Держали в тюрьме, допрашивали, а сегодня привели сюда, к гестаповскому полковнику.

Мах еще раз показал женщине фотографию: изможденное до неузнаваемости лицо, вместо опрятной командирской гимнастерки — полосатая роба арестанта.

— Итак, ваш муж жив. Мы отыскали его в концлагере. За дезертирство вы тоже заслуживаете сурового наказания, но, по правде говоря, мне было бы горько сознавать, что такая прекрасная молодая пара погибла. — Фашист наигранно вздохнул. — Интересуетесь, почему? Скажу об этом позже. Я хочу вам обоим сохранить жизнь. Лейтенант Нечипорук выйдет на свободу живым и невредимым. И вас никто не посмеет тронуть. Однако вы должны оказать нам небольшую услугу.

Полковник не торопился. Он поднялся из-за стола, подошел к радиоприемнику и нажал на клавишу. Вспыхнувшая лампочка осветила шкалу. Он долго искал нужную волну. Красная полоска, бегавшая по стеклу, наконец замерла. Комнату наполнили звуки вальса.

— Вена, — усмехнулся Мах. — Вена танцует. Музыка — жизнь юности, и жаль, когда молодость так рано угасает… Так вот, будущее ваше и вашего мужа в ваших же руках. Маленькая услуга — и счастье, свобода возвратятся к вам. — В этой ампуле — смерть, — нахмурил брови Мах. — Смерть одного, которая может и должна спасти двоих: вас и вашего мужа, так горячо любящих друг друга.

Женщина долго отказывалась, колебалась. Но через некоторое время опытный провокатор сломил ее волю: пленница дала согласие выполнить задание полиции безопасности.

Спустя неделю Мах уже хвастал своим успехом представителю имперской безопасности обер-лейтенанту Шлезингеру:

— Скоро вы сможете доложить в Берлин господам Лахузену и Пайчеру, что один из пунктов их оперативного плана «Дым» выполнен: персона, которая так беспокоит всех нас, мертва.

— Неужели Морской? — удивился обер-лейтенант, зная, что реализацией этого коварного плана в Словакии занимается лично Шаньо Мах. — Каким образом?

— До определенного времени изобретатели держат свои находки в тайне. Не так ли, обер-лейтенант? — самодовольно улыбаясь, изрек полковник.

— Вы правы, — подтвердил Шлезингер. — Но надежен ли ваш человек? Не подведет?

— Видите ли, дело это слишком тонкое, и я не могу быть абсолютно уверен. Но надеюсь на успех. Исполнитель акта — молодая красавица. Эта женщина в наших руках: любимый муж, который пропал без вести, при проверке нашелся в концлагере. Он остался у нас заложником. Теперь остается ждать. Может, день, а может, и неделю…

Командир вместе с комиссаром и начальником штаба обсуждали план передислокации подразделений, которые оставляли село Калише. Разведке стало известно: не сегодня завтра туда нагрянут каратели.

В землянку заглянул радист-шифровальщик Иван Горецкий.

— Разрешите, товарищ подполковник!

— Давай, что там у тебя!

— Раскодировал шифрограмму. Ту, которую недавно доставили из Банска-Бистрицы.

Морской развернул густо исписанный карандашом небольшой листок. «Сокол» сообщал: «Полиция безопасности послала в отряд с ампулой цианистого калия молодую, красивую женщину. Цель — отравить Морского. Заложником оставили ее мужа, попавшего в плен».

— Этого нам еще не хватало! — сердито бросил командир, передавая листок Григорьеву.

Тот внимательно перечитал сообщение и нахмурился:

— Надо немедленно передать в Центр.

— Стоит ли? Дело касается лично меня. Тем более что нам уже это известно, — возразил Морской.

Комиссар был старше командира, имел большой жизненный и оперативно-чекистский опыт. Внимательно посмотрев на Морского, он твердо сказал:

— Не забывай, что ты советский разведчик, выполняешь за линией фронта важное задание. К тому же подобные методы фашисты могут использовать и в отношении других наших людей, которые действуют во вражеском тылу. Поэтому Центр должен знать, какие именно террористические акты проводят гитлеровцы, их способы. А цианистый калий — яд моментального действия.

— Хорошо, — согласился Морской.

— За несколько минут он написал донесение в Центр, прочел его комиссару, передавая Горецкому, распорядился:

— Срочно закодируй и отправь, — и, когда радист уже выходил из землянки, добавил: — Передай, пусть связной найдет Олевского и направит ко мне.

Вскоре у входа появилась могучая фигура контрразведчика. Снег облепил шапку, покрыл плечи. От ветра, ворвавшегося в землянку, язычок коптилки угрожающе затрепетал.

— Медведь. Осторожнее, погасишь, — проворчал Бобров.

Олевский поспешил захлопнуть дверь. Когда язычок огня выпрямился и в землянке посветлело, он, стряхнув снег, пожаловался на проклятый ветер и подошел к столу.

— Садись, Фомич, — пригласил командир.

Морской чувствовал особую симпатию к этому умному, находчивому и рассудительному чекисту, который стал учителем и наставником многих разведчиков и подрывников отряда. Олевского любили и уважали, но, вероятно, не каждый, даже из ближайших друзей, знал, что длинными ночами этот железный человек, подавляя в себе боль утраты родных, единственной дочурки (их расстреляли фашисты), пишет им горячие, полные нежности письма, хотя хорошо знает, что их нет среди живых…

— Слушай, Сашко, — в тишине землянки слишком громко прозвучали слова Морского, — тебе гестаповцы снова подкинули работенку. И где ты думаешь? Вот здесь, на столе, — показал он на котелок с едой. — Не веришь? Честное слово, не шучу. Вполне серьезно!

Морской рассказал о полученном сообщении. После короткой паузы спросил:

— Что будем делать? Как и где станем искать эту таинственную красавицу? Речь идет не только о моей жизни. Ведь если враг подбросит нам яд в котел, сам знаешь…

Олевский молча посмотрел на присутствующих, не торопясь достал сигарету, закурил. Разгоняя рукой клубы дыма, полушутя ответил:

— Если она на самом деле красавица, то обнаружить ее будет нетрудно. Ведь женщин в отряде мало. Труднее будет найти вещественные доказательства. Жаль, неизвестно, когда эта террористка откомандирована к нам. Если не ошибаюсь, за последние две недели мы женщин в отряд не принимали.

— А когда пришла Клавдия Кардаш? Может, она и есть та красавица? Прикрылась легендой о бегстве от полиции безопасности: мол, не хотела выполнять заданий фашистов по выявлению связей населения с партизанами, — рассуждал вслух Григорьев.

Начальник штаба молча потянулся к своей полевой сумке. Достал тетрадь в черной клеенчатой обложке, отыскал нужную запись и вслух прочел:

— «Кардаш, она же Карташова Клавдия Александровна. Прибыла в отряд восьмого января из Банска-Бистрицы…»

— Почему у нее две фамилии? — спросил Морской.

— Как она объяснила, под фамилией Кардаш после освобождения из тюрьмы проживала на полицейской конспиративной квартире, — ответил Олевский. — Проверка в Банска-Бистрице подтвердила это. Не исключено, что гитлеровцы имели намерение использовать Карташову… Но, товарищи, мы не можем, не имеем права безосновательно подозревать всех людей, даже если среди них и затаился враг! Что касается Карташовой, то ее поведение в отряде, участие в боевых операциях, ненависть к врагу и проявленная смелость не дают оснований сомневаться, что она рассказала правду…

— Ну что ж, пожелаем Александру Фомичу скорее разоблачить эту гестаповскую сволочь, — закончил командир и возвратился к обсуждению плана передислокации отряда.

Все четверо склонились над лежащей на столе картой.

А незадолго до этого на конспиративной квартире полиции безопасности, расположенной в доме на улице Народной в Банска-Бистрице, гауптман Круцбергер давал последние наставления «Красавице», которая под фамилией Дикань поселилась по этому адресу.