Присутствующие в комнате заинтересованно подняли головы.

— Почему вы так думаете? — удивленно спросил майор.

— Он сообщает, что в некой Алексеевке, расположенной на реке Самаре, русские начали строить бронекатера. Но даже на обыкновенной карте видно, что Алексеевна находится в стороне от этой реки, — ответил Шлезингер.

— Проверим, — натянуто улыбнулся Шрид. — Но что заставило вас обратить на это внимание?

— Я недавно читал книгу о крестьянских войнах в России, там описывается взятие Самары. Поэтому донесение меня заинтересовало, и я посмотрел карту.

Этот факт быстро стал известен сослуживцам и руководству «Зондерштаба-Р». Сыграл ли он какую-либо роль, Шлезингер не знал, но вскоре ему стали поручать анализ, проверку и обобщение агентурных донесений, поступающих в ведомство Пайчера, а затем и проведение оперативных мероприятий по подбору, вербовке и подготовке агентуры из бывших русских подданных, перебежчиков, военнопленных, изменников. Сведения о них, ориентировочные, а иногда и точные, районы выброски сообщались в Центр.

Политическая ситуация в Чехословакии в связи с приближением советских войск к ее границам все больше осложнялась, и это вынуждало специальные службы рейха держать в горячем месте многочисленные штаты разведки и контрразведки, тайных агентов и отряды СС и полиции. По всему чувствовалось: «Словацкий протекторат» вот-вот станет ареной важных событий. Это подтверждалось и информацией, поступавшей в «Зондерштаб-Р».

Ознакомившись с новыми донесениями из «главного города»[4] так называемого Словацкого государства, Пайчер вызвал к себе Шлезингера.

— Вот что, Рауль, — сказал он, — есть разрешение на твою поездку в Словакию. Думаю, возражать не станешь? Для тебя открываются хорошие перспективы…

— Я солдат фюрера, — вытянулся обер-лейтенант, — и готов выполнить любое задание!

— Это хорошо, — одобрительно кивнул шеф. — Но не забывай: ты не только солдат фюрера. Главное — ты разведчик. Кроме основной работы по линии «Зондерштаба-Р», ты будешь выполнять и мои особые поручения. В чем они заключаются, поговорим перед отъездом. А пока займемся другими вопросами. Тебе было поручено подобрать и подготовить агента для заброски в Харьков. Что можешь доложить?

— Объект для вербовки есть, — схитрил Шлезингер, рассчитывая, что Пайчер ему верит. — Только с ним еще нужно поработать. Хочу перевести его из карлхорстского лагеря в другое место.

— Хорошо. Я свяжусь с комендантом, и он сделает все, что тебе нужно. Но смотри, человек этот должен быть таким, из которого можно сделать толкового разведчика. Даю на подготовку дополнительное время. Через две недели задание должно быть выполнено. Дальше откладывать нельзя.

Разговор с шефом укрепил намерение Шлезингера немедленно разыскать военнопленного матроса. На следующий день он поехал в карлхорстский лагерь.

Погода снова испортилась. Небо затянули свинцовые тучи, начал накрапывать мелкий, противный дождик. На сторожевых вышках виднелись сгорбленные фигуры часовых. Охранники в черных клеенчатых плащах, держа на поводке овчарок, ежась от сырости, медленно прохаживались вдоль ограды из колючей проволоки.

Во двор вывели для утренней проверки военнопленных, прозвучала команда «Стройся!». Из небольшого кирпичного дома вышли двое: комендант лагеря майор Зеем, которого за злобность и коварство заключенные окрестили Змеем, и с ним молодой обер-лейтенант. Они молча стали обходить ряды пленных. Вскоре гость остановился около русого, худого заключенного в потертом флотском бушлате. Тот побледнел. «Кажется, не он, хотя и похож, — размышлял обер-лейтенант. — Надо проверить».

— Guten tag, — поздоровался Шлезингер и опустил руку на плечо пленного.

Этот жест имел особое значение. Когда к заключенному обращался таким способом кто-либо из официальных лиц, охрана немедленно отделяла его от остальных. Среди пленных не было больше похожих на того матроса, однако обер-лейтенант, скрывая свой интерес к матросу, еще дважды обращался к понуро стоящим пленным.

Перед отъездом Шлезингер долго сидел в кабинете Зеема. Тот угощал его французским коньяком, но держался настороженно. Хорошо зная состав содержащихся в лагере заключенных и для чего эти узники понадобились «Зондерштабу-Р», он видел, что обер-лейтенант выбрал явно не то, что надо. Однако вмешиваться и давать советы воздержался: кто его знает, как эти загадочные русские поведут себя на той стороне? Лишь намекнул:

— Считаете, они подойдут вам?

— А вы как думаете? — вопросом на вопрос ответил обер-лейтенант.

— Я в этом не очень разбираюсь, — схитрил комендант. — По мне, так всех бы их к стенке или в газовые камеры, чтобы патроны не тратить… — И, наполнив рюмки, продолжил: — Я давно работаю в лагерях и достаточно изучил психологию большевиков. Эти люди фанатично верят в свои идеалы. Кстати, в одиночке у меня две недели сидел такой фанатик — черноморский матрос. У него в кармане нашли разлинованный на квадратики портрет Ленина, вырезанный из какой-то газеты, — видимо, собирался срисовать. И что вы думаете? Матрос кинулся на охранника с кулаками! Мы, разумеется, могли бы его ликвидировать, но важно выяснить, где он взял эту вырезку из газеты, а он молчит. Об этом типе я информировал гестапо. Надеюсь, он все же заговорит.

— Говорите, матрос? — оживился обер-лейтенант. — Покажите-ка мне этого фанатика.

— Не могу, — развел руками майор.

— Это почему же! — удивился Шлезингер. — Может, вам удалось его завербовать и теперь вы не хотите расставаться с перспективным агентом?

Эсэсовец иронически улыбнулся.

— Рад бы вам помочь. Доложив в гестапо, мы надеялись, что его заберут сразу же, но нам посоветовали вначале перевести его в пятую камеру (там сидит около десятка штрафников), а затем вместе с агентом отправить в барак, понаблюдать. Мы так и сделали. Матрос быстро со всеми перезнакомился, но близко ни с кем не сошелся, хотя наш человек и пытался добиться его расположения. — Рассказывая, Зеем подошел к металлическому шкафу, занимавшему почти всю противоположную стену, и поднял стальную шторку. — Вот, можете посмотреть дубликат карточки. Ж его самого мы отправили в ораниенбургский лагерь. Не будь приказа, я бы вздернул его перед бараком, — зло сверкнул глазами эсэсовец.

Обер-лейтенант выписал данные военнопленного, указанные в карточке. Неизвестный матрос еще больше его заинтересовал.

— Он пытался бежать? — спросил Шлезингер, чувствуя, что начальник лагеря не хочет больше говорить о событиях, которые доставили ему столько неприятностей.

— Бежать: — воскликнул эсэсовец. — Да куда ему было бежать?! Его так обработали, что он еле стоял на ногах, не мог сам даже есть. Эти пленные свиньи кормили его, как ребенка. Дело не в нем. Из-за него «повесился» мой лучший агент.

— Наверное, тот, что пытался завоевать расположение матроса! — бросил реплику Шлезингер.

— Именно он, — совсем не удивившись догадке обер-лейтенанта, подтвердил майор. — Не жаль агента, а плохо, что его некем заменить. Хитрый был. Недаром «Лисой» назывался. Сын священника. Мстил коммунистам за то, что отобрали завещанную ему дедом землю. Выдавал себя за политрука. Создавал в лагерях «подпольные организации», участников которых потом ставили к стенке. К нам его спрятали, чтобы отсиделся. Хоть и мерзавец, но в гестапо был на особом счету. Пришлось объясняться, — проговорил эсэсовец и, ткнув потухшую сигарету в пепельницу, снова наполнил рюмки. — За ваш успех, обер-лейтенант!

Шлезингер поднял рюмку, но пить не стал. Карлхорстский лагерь сразу потерял для него интерес. Поблагодарив коменданта за помощь, он напомнил ему:

— Тех, что я отобрал, не задерживайте, отправьте сегодня же в Нойенхаген, — и, попрощавшись, уехал.

В ораниенбургский лагерь Шлезингер приехал после полудня. Часовой, стоявший перед шлагбаумом, взглянув на его удостоверение, отдал честь и скрылся в будке. Он что-то сказал в трубку телефона и, очевидно получив указание, поднял шлагбаум.