К тротуару прижалась шикарная иномарка. «Бмв» либо «волво» не разглядел: нет ни времени, ни настроения. Заметил только в салоне расфуфыренную красотку годков шестнадцати, не больше. Либо дочь «нового русского», либо его любовница. Может быть, элитная проститутка. Совмещающая занятие сексуальным бизнесом с занятиями в престижном учебном заведении или в школе.

Что мне сейчас до иномарок и проституток, когда Машенька может быть находится между жизнью и смертью? Вдруг все, что отчаянно прокричал в трубку пасынок — правда? Успокоительные заверения Кости перестали действовать на меня, возвратилась прежнее паническое желание — вскочить в первую же электричку и…

Сработал заложенный родителями и школой механизм обязательности: пообещал — выполни. Еще раз внимательно осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, я бросился к московскому телефону. Сейчас только он способен решить дальнейшие мои действия: ответит Машенька — отправлюсь в уголовный розыск к Стулову, не ответит — помчусь в больницу.

А вдруг возле телефона сидит Виталий? Обычно отвечает Машенька, если ее нет, значит, в больнице. Разговаривать с пасынком не стану.

Протяжные гудки напоминают болезненные стоны… Один… второй… третий… Неужели Виталий сказал правду?

— Вас слушают.

Мелодичный машенькин голос ласково погладил натянутые нервы, освежил пылающую голову.

— Как ты себя чувствуешь? — машинально спросил я, нарушив данный год тому назад запрет на общение с бывшей женой. Во всех видах и формах. — Как сердце?

— Павлик? — обрадовалась Машенька. — Наконец-то, появился… Почему не звонишь, не приезжаешь? — и тихо, едва слышно, прошептала. — Мне плохо без тебя…

Плохо? А мне разве хорошо? Но я — один, без ежедневных проблем и взрывов, для удовлетворения плотских желаний имею под боком сдобную коротышку, никто не мешает работать, не поливает матом, не размахивает перед лицом кулаками.

Машенька живет с сыном, родным и поэтому — любимым. Все его недостатки окупаются одним единственным словом — сын. Все остальное прощается, отбрасывается, как нечто второстепенное, малосущественное. И грубость, и предательство, и манеры завзятого преступника…

— Мне тоже нелегко, — признался я, глотая заершенный ком. — Ты должна понять…

Что именно Машенька должна понимать, осталось за кадром. На большее я сейчас неспособен — губы беззвучно шевелятся, на язык будто надели кандалы.

Несколько долгих минут мы с Машенькой молчали, но это молчание было таким красноречивым, таким сердечным, что «наговорились» досыта. Осторожно, будто боясь принести жене боль, я, не прощаясь, положил трубку.

Итак, Виталий добился своего: выманил отчима из коммуналки, освободил «поле деятельности» для преступных своих дружков. Великое спасибо, мерзкий алкаш, благодарю тебя, бандитский пособник, низко кланяюсь, садист и предатель.

А что можно ожидать от так называемого человека, который ради удовлетворения низменных желаний играет на материнской любви? Для того, чтобы получить от меня деньги, придумал трюк с поджидающими его убийцами, расчищая дорожку дружанам, разыграл фарс с инфарктом у матери.

Последние сомнения в причастности пасынка к готовящемуся преступлению исчезли. Но почему-то уменьшились гнев и брезгливость. Все заслонила Машенька. Я представил ее стоящей возле следственного изолятора с тяжеленными сумками в руках, унижение, которое она испытывает, уговаривая раскормленную приемщицу принять для сына лишнюю палку копченной колбасы, лишние граммы масла либо сахара. Ощутил на своем лице материнские слезы.

Виновником всех ее страданий станет муж. Нет, не Айвазян — Павел Бодров. Ведь именно я учавствую в операции задержания Виталия, фактически с моей подачи на него наденут наручники, отвезут в Бутырку.

Отказаться, придумать «смягчающие обстоятельства»? Я будто увидел на лицах сыщиков удивление и брезгливость. Недоумок, слабак! Нельзя, невозможно повернуть события вспять, зачеркнуть обещание, данное бабе Фене! Ничем не остановить подготовленный с участием пасынка налет на коммуналку. Не отговорить сыщиков от продолжения расследования. Арест Виталия неизбежен. И так же неизбежно страшное потрясение для его матери — моей ненаглядной жены.

Промелькнула и бесследно исчезла сумасшедшая идея немедленно встретиться с Михаилом Айвазяном, предупредить его о милицейской засаде в коммуналке.

Нет, на предательство я неспособен. Чему быть, тому не миновать!

Зачем мне эта кара? Если пасынку суждена тюремная будущность, мне было бы намного легче произойди его арест без моего вмешательства. Для Машеньки это роли не играет, а вот для меня…

Пытаясь избавиться от мыслей о Виталии, я мысленно снова и снова возвращался к минутному разговору с бывшей женой, первому разговору за год.

К зданию уголовного розыска вели две дороги: одна — парадная, по асфальтированной оживленной улице, вторая — в обход, по грязному переулку, будто сошедшему с картины, изображающей старый, дореволюционный Дремов.

С учетом возможной слежки, я выбрал переулок.

До праздничного застолья осталось не больше восьми часов. Интересно, как отреагирует юбилярша на мое непонятное исчезновение? Бросится искать или попросит сделать это Витальку?

Последующие события известны мне по рассказу Кости…

Надин в парадном платье с солидным декольте, облитая духами, с подведенными глазками и искусственным румянцем на щеках, бегала из кухни в комнату и обратно, перенося тарелки и тарелочки, полотенца и салфетки, бокалы и фужеры. Ей активно помогала баба Феня. Кажется, женщины на время забыли взаимную антипатию, их сблизили хозяйственные заботы.

Часов в шесть имениница поскреблась в дверь любовника. Наверно, хотела напомнить ему обещание произнести за столом понравившийся ей тост, нашпигованный комплиментами и щедро политый вкуснейшим соусом восхвалений.

Не ожидая разрешения, разукрашенным колобком вкатилась в комнату. Недоуменно огляделась. Так внимательно, будто рассчитывала отыскать хозяина жилья под кухонным столиком либо под тахтой.

— Добрый вечер, Костенька.

— Добрый, добрый, — выразительно потянулся «засоня», зевая и потирая опухшие глаза. — Поздравляю вас с юбилеем… Примите наилучшие пожелания, — расшаркался дамский угодник, шаловливо заглядывая в декольте юбилярши. — Вы сейчас походите на импортную шоколадную конфету, так и хочется попробовать…

— Спасибо, — поблагодарила Надин. То ли за поздравления, то ли за желание испробовать «конфетку». — А где ваш брат?

Костя немедленно изобразил на лице сострадание и горечь. По части артистизма сыщик не уступает моему пасынку. Скорее — превосходит.

— Горе у него — друг заболел. Инфаркт или инсульт — точно не знаю. Сейчас столько развелось хитроумных болячек — поневоле запутаешься. Вот Павлик и полетел в Москву…

— Когда пообещал возвратиться?

Тон коротышки изменился к худшему — появились тревожные симптомы крайнего раздражения, грозящего перерасти в гибельное землетрясение. С рухнувшим остатком штукатурки над дверным проемом. На лбу и на верхней части груди набухли красные пятна. Еще бы, жених сбежал! И когда — в предверии праздничного застолья, на котором ему отведена главная роль! И перед «юбилейной ночи», на которую она возлагает столько надежд.

— Скорей всего, завтра. Но, возможно, учитывая ваш юбилей, приедет на последней электричке. Примчится горячим соловушкой на призыв горюющей подружки.

Выражение — так себе, на тройку с десятков минусов. Но отыскать в запаснике более подходяшее и цветистое Костя не успел. Его сверлили глаза разочарованной соседки. Два острозаточенных сверла, с которых стекают струйки яда.

Подслащенная пилюля — далеко не сладкая. Надин подтвердила расхожее это не словами — действием: хлопнула дверью с силой равнозначной срабатыванию взрывного устройства средней мощности.

В семь появились первые и единственные гости «со стороны». Костя в это время вел душеспасительную беседу с дедом Пахомом. На этот раз без язвительного подтекста и обидных сравнений.