Эта обстановка была полной противоположностью всему тому, чего он придерживался последние пять лет.

Как же ему хотелось остаться.

«Такая жизнь не для таких, как ты», — твердил он себе.

Но на этот вечер он притворится.

За ужином Кайла поинтересовалась:

— Итак, что дальше?

Она единственная ела еду с беконом.

Блу, ужинавшая только брокколи, ответила:

— Наверное, мы должны найти способ заставить Джозефа Кавински перестать грезить.

— Хорошо, а чего он хочет? — спросила Мора

Блу пожала плечами из-за горы брокколи.

— Чего хочет наркоман? Ничего.

Мора нахмурилась, глядя в свою тарелку со сливочным маслом.

— Иногда всего.

— В любом случае, — ответила Блу. — Не вижу, как бы мы могли это разрешить.

Серый Человек вежливо предложил:

— Я мог бы с ним поговорить этим вечером ради тебя.

Блу отрезала ножом кусочек брокколи.

— Звучит здорово.

Мора одарила её взглядом.

— Что означает, «нет, спасибо».

— Нет, — сказала Блу, двигая бровями. — Это означает, что если есть возможность заставить его чувствовать себя никчемным, почему нет?

— Блу Сарджент! — Мора была в шоке. — Я не растила тебя такой жестокой!

Кайла, которая выдохнула частички бекона, смеясь, схватилась за стол, пока не откашлялась.

— Нет, — сказала угрожающе Блу. — Но порой и с хорошими детьми случаются плохие вещи.

Серый Человек забавлялся.

— Предложение в силе до моего отъезда.

Раздался телефонный звонок. Они услышали, как Орла отчаянно пытается до него добраться. Мора, довольно улыбаясь, схватила трубку телефона, стоявшего внизу, и некоторое время слушала.

— Какая замечательная идея. Её будет труднее отследить, — сказала Мора в трубку. Обращаясь к сидящим за столом, она произнесла: — Гэнси предлагает мистеру Грею взять вместо арендованной машины Митсубиши. О, он говорит, что, вообще-то, это была идея Ронана.

Этот жест очень согрел Серого Человека. Действительность его спасения была намного сложнее, чем он признался кому-либо из них. Нужно было побеспокоиться о машине, деньгах на еду, деньгах на бензин. Он оставил у себя в раковине, там дома, в штате Массачусетс, грязную кастрюлю, теперь он будет всегда об этом думать.

Помогло бы уже то, что ему не придется угонять Разочарование Цвета Шампанского. У него был дар угонщика, но ему жаждалось простоты.

Мора произнесла в телефон:

— Нет-нет, Адама здесь нет. Полагаю, он с Персефоной. Уверена, что с ним все в порядке. Может, хочешь поговорить с Блу? Нет?…

Блу углубилась в свою тарелку и нанесла брокколи очередной удар.

Мора повесила трубку. Она, сощурившись, поглядела на Блу.

— Вы двое опять поссорились?

Блу пробормотала:

— Ага. Определенно.

— Я и с ним могу поговорить, — предложил Серый Человек.

— Я в порядке, — ответила она. — Но спасибо. Моя мать не растила меня такой жестокой.

— Как и моя меня, — заметил Серый Человек.

Он ел своё брокколи и масло с беконом, а Мора ела свое масло, а Кайла ела свой бекон.

А следом был еще один безумный танец уборки после ужина и борьбы за душ, телевизор, и чьё будет кресло. Мора нежно взяла его за руку и повела на задний двор. Под черные раскидистые ветви бука. Они целовались, пока комары не стали беспощадными, и не начался дождь.

Позже, когда они уже лежали в её постели, его телефон загудел вызовом, но на этот раз звонок был переведен на голосовую почту. Каким-то образом он знал, что все кончится именно так.

— Привет, Дин, — сказал его брат. Его голос был тягучим, легким, терпеливым. В этом смысле браться Аллен были похожи. — Генриетта — симпатичное местечко, не так ли?

— Скорей.

Персефона с Адамом особо не разговаривали друг с другом той ночью, и когда накаутирующее солнце взошло следующим утром, а когда они все же заговаривали друг с другом, обычно все умещалось в одно слово: скорей. Они уже объездили дюжину других точек, чтобы восстановить энергетическую линию, некоторые находились на расстоянии двух часов, и сейчас гнали обратно в Генриетту.

Теперь Адам стоял на коленях рядом с больной розой на очередном заднем дворе. Его перепачканные руки уже были прижаты к земле. Они копали, чтобы отыскать камень, который, он знал, был спрятан где-то под землей. Персефона караулила, поглядывая на вьюн на другой стороне двора.

— Скорей, — еще раз сказала она. День Независимости был жарок и беспощаден. За горами медленно проплывала гряда облаков, и Адам уже знал, каким будет день: жара будет расти и расти, пока не оборвется в еще одной какофонии летней грозы.

Молнии.

Пальцы Адама нашли камень. Все время одно и то же в местах утечек линии: камень или вода, которая путала и меняла направление энергетической линии. Иногда Адаму приходилось всего лишь развернуть камень, чтобы почувствовать, как энергетическая линия сразу же встает на место, просто, как щелкнуть выключателем. В другие разы, ему, правда, пришлось экспериментировать и передвигать камни туда-сюда или вообще убирать их, или копать траншеи, чтобы перенаправить поток. А случалось, что ни он, ни Персефона не могли понять, что же требовалось сделать, и тогда они прибегали к советам одной или двух карт Таро. Персефона помогала ему разобраться, что карты пытались сказать. Тройка посохов: построить мост через ручей этими тремя камнями. Семерка мечей: просто выкопать самый большой из камней и положить его в трехцветную машину.

Использование карт таро было похоже на начало изучение им латыни. Он танцевал на грани того мгновения, когда бы понимал все предложение без необходимости переводить каждое слово.

Он был истощен и бодр, чувствовал эйфорию и тревогу.

Скорей.

Что делало эти камни особенными? Он не знал. Пока не знал. Почему-то они напоминали камни Стоунхендж[59] и Каслрига[60]. Что-то в них проводило силу энергетической линии и вытягивало из нее энергию.

— Адам, — снова сказала Персефона. Не было никаких признаков машины, но она хмуро уставилась на дорогу. Её пальцы были такими же грязными, как и его; её изящное серое платье было в пятнах. Она походила на куклу, отрытую на свалке. — Поторопись.

Этот камень был больше, чем он ожидал. Где-то двенадцать дюймов в поперечном сечении, и, кто ж знал, насколько глубоко он лежал под землей. Не было никакой возможности добраться до него, не выкопав при этом розу. Он поспешно схватил лопату, лежавшую рядом. Пронзил почву, выкорчевал деформированную розу, отбросил её в сторону. Ладони его вспотели.

— Мне жаль, — предложила Персефона.

— Что, простите?

Она пробормотала:

— Ты должен извиниться, когда убиваешь что-то.

У него ушло где-то несколько секунд, чтобы понять, что она говорит о розе.

— Она все равно умирала.

— Умирала и умерла — разные вещи.

И пристыженный, Адам пробормотал извинения, прежде чем воткнуть кончик лопаты под камень. Камень легко высвободился. Персефона перевела на него вопросительный взгляд.

— Этот забираем, — тут же ответил он. Она кивнула. Камень отправился к остальным на заднее сидение.

Они только-только вернулись обратно на улицу, когда другой автомобиль рванул на подъездную дорожку, которую они только что покинули.

Чуть не попались.

Трехцветный автомобиль был укомплектован камнями, но этот последний врезался в сознание Адама больше остальных. «Этот может быть полезным с молнией, — подумал он. — Для… чего-нибудь. Для концентрации энергетической линии в Энергетическом пузыре. Для создания… врат».

Скорей.

— Почему сейчас? — спросил он её. — Почему все те части линии износились?

Она не отрывала взгляда от карточного расклада на приборной панели. Размытое, обведенное чернилами искусство было похоже на мысли, а не на изображения.