«Асму-Никаль! Это её цветок. О, я знаю, как египетские дочери умеют соблазнять с помощью лотосов и червлёной веревки», — мелькнула мысль в голове Харапсили, и она стремительно вернулась к столу с табличками и стала читать.

Она читала, и ей становилось яснее ясного, что она нелюбима и отвергнута. И она точно знает, кто её счастливая соперница.

Как, когда это случилось?!

Да разве для этого нужны годы?! Она и сама знала, что любовь поражает мгновенно, без предупреждения, как стрела, выпущенная из лука. Так она пришла и к ней самой.

У Харапсили было всё в доме её отца Аллува. Всё, что можно пожелать. Была у неё и подруга, Асму-Никаль, дочь Тахарваиля, с которой связаны самые милые сердцу воспоминания. Столько лет вместе с Асму-Никаль они учились в храме Богини Хаттахцифури! Она помнила, как они, восьмилетние, переглядывались и толкались локтями на занятиях главной жрицы Истапари, где изучали культовые обряды Хаттахцифури и учились прядению пурпурных нитей для храмовой завесы. Помнила, как они сидели у священного пруда с рыбками и любовались игрой солнца в воде, как они читали, склонившись, голова к голове над табличками, в царской библиотеке. Только в прятки с Асму-Никаль играть было неинтересно, потому что она всегда находила свою подружку, где бы та не затаилась.

Ведь у Асму-Никаль был Дар, Дар видеть насквозь. И ещё она видела сны, она рассказывала Харапсили о звёздах в бездонных небесах, которые светили ей во сне. Сны Хараплсили были другими — неистовыми, жгучими и жадными.

Даже любовь была у них одна — юноша-поэт Алаксанду. Но так же, как в детской игре в прятки, Асму-Никаль первой нашла дорогу к сердцу поэта. Проклятая колдунья! Горячее, страстное сердце Харапсили вмиг стало тяжёлым и шершавым.

Руки Харапсили задрожали, словно держали не стихи, а собственный смертный приговор: «Он меня не любит! Он любит Асму-Никаль!»

Она прочитала достаточно, что бы понять — он никогда не будет принадлежать ей!

Харапсили разжала руки, и табличка, упала на каменный пол, звонко расколовшись на несколько осколков.

«Так же я разобью и любовь Асму-Никаль. Я заставлю его любить меня!»

Сметая всё на своём пути, словно горячий шамсин, Харапсили направилась к выходу. Она знала, куда идти.

Миновав коридор, она бросилась к лестнице. Шелестя одеждами, как ночная птица крыльями, она стремительно слетела вниз по ступенькам и оказалась во дворцовом саду.

Ночь принесла в дворцовый сад долгожданную прохладу. Пустынные сумрачные аллеи, укрытые тёмными кронами деревьев, пышные кустарники, цветы, источающие ароматный дурман, неистовое пение цикад, в котором тонули томные вздохи, страстный шёпот и звуки порывистых объятий, — всё было создано для свиданий влюблённых.

Для всех влюблённых, но не для Харапсили!

Она видела лишь летучих мышей, чьи хищные силуэты на фоне ущербной луны походили на тени загробного мира. Кусая губы, Харапсили придумывала казни, которыми бы казнила Асму-Никаль, одну ужаснее другой.

Стоя в чёрной тени кипариса, похожего на кинжал, Харапсили глядела на горящие, как глаза хищного животного, окна царского дворца. Всё глубже опускаясь в пучину страшных образов самых изощрённых способов мести, она и не заметила, как рядом с ней оказался некто, одетый как богатый сановник.

Возле самого уха она услышала настороженное прерывистое дыхание и вкрадчивый голос:

— Харапсили, дочь Аллува?

Девушка вздрогнула от неожиданности. Рядом с ней, взявшийся невесть откуда, будто сотканный из самой ночи, стоял Хантили, чашник царя и его ближайший родственник. Коварная, лицемерная усмешка, играла на его влажных губах.

Cпрятав под длинными чёрными ресницами свои сверкающие жаждой мести и отчаянием глаза, она надменно кивнула ему вместо ответного приветствия.

— Что делает так поздно вечером в царском саду прекрасная жрица Каттахциффури?

С толстых губ царедворца брызгала слюна. Вялые щёки, двойной подбородок влажно лоснились.

Хантили всюду искал встреч с нею, добиваясь её благосклонности. Он был изощрён в своих ухаживаниях, как опытный соблазнитель. На пирах, где они оба присутствовали одновременно, он целовал на ободке кубка место, которого касалась её рука, выводил вином на столе «я люблю тебя, Харапсили». Но его навязчивые преследования не интересовали красавицу.

Харапсили снова не ответила.

— Ночь так хороша, и ты вышла полюбоваться звёздами? — вкрадчивый голос царедворца лился в уши девушки, как мёд в чашку с молоком, но сердце гордой красавицы было глухо. Она упорно молчала.

Расценив её молчание как готовность выслушать всё, что он скажет, Хантили продолжал, пытаясь при этом короткими волосатыми пальцами, унизанными перстнями, коснуться её руки:

— Ты так прекрасна, Харапсили! Если ты пожелаешь оказать мне милость, я брошу к твоим ногам всё, что ты попросишь!

Но надменная красавица с негодованием вырвала свою руку из его липких ладоней, выдавив сквозь стиснутые зубы:

— Оставь меня, чашник, тебе не на что надеяться, — и направилась к воротам, где её уже ожидали носилки.

— Ты всё равно будешь моей! — негромко крикнул ей вслед Хантили с улыбкой человека, знающего, что умением дождаться подходящего момента, можно достичь того, что поначалу кажется недостижимым.

Остановившись в полоборота к Хантили, и, словно удивляясь мысли, внезапно пришедшей ей в голову, Харапсили бросила царедворцу через плечо:

— Ну, разве что ты станешь царём Хатти…

И растворилась в темноте.

«Ах, эта Харапсили, — думал Хантили. — Она просто колдунья. С чего бы это она пожелала мне стать царём? Да нет, она ничего не может знать!»

Коварный царедворец ещё некоторое время смотрел вслед надменной красавице, а затем направился к царскому дворцу. Он шёл по пустынной галерее дворца, ведущей на женскую половину, и смаковал в воображении образ прекрасной жрицы.

У входа в покои царицы, он сделал тайный знак стражникам, и те пропустили его.

За украшенной фигурными золотыми пластинами дверью начиналось маленькое государство царицы Кали. Здесь она исполняла роль полноправной правительницы, столь желанной её сердцу. Кресло из чёрного дерева с золотой инкрустацией, складные стулья из слоновой кости, расшитые подушки, великолепные светильники и курильницы благовоний, источающие приторный дурман розового масла и сладкой аравийской смолки на всю невероятную роскошь покоев царицы страны Хатти, всё убранство царских чертогов было окутано негой и ленью. Здесь, в своём небольшом, уютном царстве, в мерцаньи огней светильников, мягко освещающих альков, в атмосфере маленьких женских секретов и больших государственных тайн, известных только узкому кругу избранных, обитала звездоподобная Кали.

Но Хантили знал, что царице хотелось иметь владения побольше.

О, в этом её честолюбивые планы так совпадали с планами Хантили!

«Пока совпадают, — думал царский чашник. — Пока…»

Тем временем навстречу Хантили бесшумной походкой, ставшей результатом долгого служения при дворе, вышла Суммири, служанка царицы, её доверенное лицо и помощница во всех тайных делах.

Бледное вытянутое лицо, гладко зачёсанные волосы, невысокая и словно высушенная жарким солнцем Хаттусы фигура, тихий шелестящий голос, делали Суммири похожей на тень царицы, всюду следовавшей за ней днём и ночью. Суммири знала все тайные слова и знаки, назначенные царицей своим подданным, с которыми та играла в опасные игры, всё глубже и глубже увязая в болоте заговоров. Иногда Хантили казалось, что Суммири намного умнее царицы, что делало служанку несомненно опасней госпожи. Он предпочитал поддерживать с ней хорошие отношения.

Со сдержанной благодарностью принимала она его редкие подарки, догадываясь, что царедворец что-то замышляет. До поры оба предпочитали не говорить откровенно, каждый оставлял за собой право воспользоваться услугами друг друга в один, но самый важный момент. Однако вряд ли она будет полезна ему потом, когда царица выполнит свою миссию…