Теперь он слишком стар для сражений и походов.

Когда Асму-Никаль появилась на пороге его комнаты, Тахарваиль поднял седую голову, улыбнулся и отложил глиняную табличку.

— Глядя на тебя, дочь моя, такую повзрослевшую, я невольно вспомнил ту полнолунную ночь, когда восемнадцать лет назад ты появилась свет. Такая непохожая на других дочерей Хатти…

Той ночью к нам в дом явилась Истапари, главная жрица храма Богини Каттахци-Фури. Я понял, случилось что-то важное, если главная жрица оставила Дом Богини ночью. Едва переступив порог дома, Истапари торопливо поприветствовала меня и потребовала впустить её в покои Шепсит. Я не посмел препятствовать влиятельнейшей из женщин Хатти, только поклонился почтительно и пропустил её к колыбели, где уже лежала ты, завёрнутая в тонкую льняную пелёнку.

Истапари была очень взволнована. Она подошла к колыбели, склонилась над ребёнком, и молитвенно сложив руки, что-то быстро зашептала. Я остался стоять у входа, не смея ей мешать, тем более, что ты лежала тихо и, казалось, прислушивалась к едва слышным словам Истапари.

— Ты уже дала дочери имя? — наконец, обратилась к Шепсит гостья.

— Я назвала её Асму-Никаль, — чуть слышно промолвила твоя матушка.

Ты нелегко досталась Шепсит. Последняя, поздняя дочь. Она была в лихорадке и едва могла говорить.

— Красивое имя, — промолвила Истапари. — Я вижу нездешние черты в лице ребёнка.

— Да, — ответила твоя матушка. — Ведь её предки по материнской линии египтяне. Ещё моя прапрабабка была служительницей в храме Богини Матери…

Но жрица прервала её:

— Да, да, я знаю…

Она отошла от колыбели и встала передо мной, пристально глядя мне в глаза так, что кровь у меня застыла в жилах.

— Тахарваиль, — обратилась она ко мне. — Я пришла сегодня не только для того, чтобы поздравить тебя.

Она сделала многозначительную паузу, затем продолжила:

— Я давно тебя знаю. Ты принадлежишь к одному из знатнейших родов Хатти, ты уважаем в царском доме, ты всегда много жертвовал в храм Каттахци-Фури. И я знаю тебя как человека умного, поэтому надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Настал предсказанный день, Тахарваиль, поэтому я здесь…

Мне не терпелось выпроводить непрошенную гостью и остаться со своей семьёй. Я попытался ускорить окончание разговора, но жрица не дала мне перебить себя:

— … ибо было предсказание, что среди народа нессили явится истинная дочь Богини Матери.

— Тахарваиль, я так долго ждала этого дня. Среди народа Хатти много Обученных, но так мало Прирождённых. Я не могла ошибиться! Было знамение! Поэтому ты посвятишь Асму-Никаль Богине-ворожее Каттахци-Фури, Богине целительства и магии. Восславим её Имя! — Истапари возвысила голос и подняла руки.

Я снова попытался ей возразить:

— Я уже не так молод, Истапари, и я не надеюсь иметь сына. Одна из моих дочерей уже отдана в храм солнечной Богини Вуресуму, остальные покинули мой дом после замужества и живут в семьях своих мужей. Асму-Никаль я бы хотел оставить при себе. Мне уже трудно управлять домом, я нуждаюсь в помощнике. Я не беден, и когда придёт пора выдавать Асму-Никаль замуж, надеюсь заключить для неё брак эрребу, и принять зятя в свой дом, уплатив выкуп его семье. Среди почтенных семей Хаттусы есть весьма достойные люди, имеющие сыновей. Вот, например…

Но Истапари перебила меня, давая понять, что разговор окончен:

— Это исключено. Я буду присматривать за девочкой, а когда ей исполнится семь, стану обучать её в храме. А потом сама подыщу ей мужа.

Жрица решительно запахнула пурпурное покрывало с золотой каймой и направилась к двери, почтительно открытой для неё слугами.

Тахарваиль умолк на полуслове, словно чья-то безжалостная рука сжала его старое сердце. Было ли это предчувствие чего-то недоброго, или это была рука незаметно подступившей старости. Его лицо накрыла серая тень печали.

— Ты, Асму-Никаль, моя младшая и любимая дочь, скоро и ты оставишь этот дом. А, кажется, что ночь, которую я вспомнил, была только вчера.

Асму-Никаль подошла к отцу и, обняв, поцеловала его седую голову.

— Отец, я скоро буду готова, — сказала она, пожимая его большую тёплую ладонь.

Тахарваиль горько улыбнулся.

— Сегодня такой необычный день. Я впервые не рядом со своим царём в его походе, — негромко сказал он.

— Отец, ты заслужил покой и уважение.

— Да, дочь моя, я стар, и теперь единственная моя забота — это твоя судьба.

Асму-Никаль хорошо понимала, к чему клонит отец. Но, несмотря на то, что обладала нравом прямым и решительным, почему-то боялась заводить с ним разговор об Алаксанду. Она понимала, что этот выбор не слишком обрадует отца. Ведь её избранник не знатен и не богат, он даже не принадлежит народу нессили. Вряд ли отец одобрит её выбор. Каждый раз, откладывая этот непростой разговор, она загоняла себя в собственную ловушку.

Она чувствовала, что сегодня произойдёт нечто важное в её судьбе. Но снова не сказала о том, что сердце её давно принадлежит молодому поэту, царскому гимнопевцу, Алаксанду из Таруиши. Может быть, сегодня произойдёт то, что поможет ей развязать этот узел?

— Да, отец, я знаю, — ответила она мягко. — Поэтому сейчас я должна пойти и приготовиться.

Большой каменный дом Тахарваиля, виночерпия царя Мурсили, выглядел богато снаружи и был великолепно убран изнутри. Особенно сегодня, в день восемнадцатого дня рождения Асму-Никаль. Дом был залит светом и полон воздуха, свободно и без преград проникавших в огромные низкие окна, ставни на которых были заранее сняты. Всё было украшено лотосами, любимыми цветами Асму-Никаль. Изысканная посуда, наполненная всемозможной едой, теснилась на столах. Фрукты, овощи, напитки, пирожки, мясо, все яства источали нежные и терпкие, тонкие и насыщенные ароматы. Облако душистых благовоний смешивалось с запахом пряностей.

Гостей пригласили немного — несколько сановников с жёнами и детьми, друг и боевой товарищ Тахарваиля тысяченачальник Аммун со своим младшим сыном Тасмисом, и Харапсили, подруга Асму-Никаль.

Музыкантов не звали, время не слишком подходящее для веселья, ведь страна начала новый военный поход. Однако, отсутствие музыки с лихвой окупалось великолепием угощений! Осушив не один сосуд прекрасного нессийского пива, и опустошив целое блюдо ячменной каши, заправленной маслом и измельчёнными фруктами, гости гудели, как пчёлы. Сановники, сидя вокруг стола на расшитых подушках, обсуждали затеянный царём поход на амореев. Их жёны тихонько переговаривались между собой о чём-то, что одинаково сильно интересовало их всех, сидя в отдалении небольшой, но яркой группкой. Дочери, похваставшись нарядами, теперь перешёптывались, поедая сладости, лениво расположившись на подушках, а их младшие братья, изображая сражение хеттов с вавилонянами, бегали по великолепному тканому ковру, покрывавшему большую часть комнаты.

Слуги то и дело сновали туда-сюда, снова и снова принося из подвала продукты и напитки. Что-что, а этот сосуд в доме Тахарваиля был всегда полон — фрукты, хлеб, пиво, молоко, мясо, выпечка для праздников в изобилии лежали на полках в прохладе глиняного подвала.

Гости потягивали из тростниковых трубочек тёплое пиво и говорили, говорили, говорили….

Асму-Никаль, прекрасная как благоухающий розовый лотос, принимала поздравления, улыбалась, благодарила. Но среди хмельных криков и тостов она думала лишь о том, как завтра утром отправится в храм Хатахциффури, где вот уж десять лет под руководством своей наставницы Истапари изучала жреческую премудрость, постигая сакральное знание и сокровенный смысл таинств и мистерий. И вот наступило время и Асму-Никаль принять посвящение в сан жрицы храма. Но то, о чём она так мечтала в детстве, к чему так стремилась — служение Богине Хатахциффури — сейчас казалось ей не таким уж исключительно прекрасным занятием. Теперь, когда она так горячо полюбила, ей хотелось служить только своей любви и своему возлюбленному. Но как сказать об этом Истапари? Как сказать об этом отцу?