Придя в себя Харапсили, вспомнила всё, что произошло с ней за последний месяц, и ужаснулась.

Колдун будет ждать сегодня ночью, подготовив всё для ритуала мугеш-сарр. Отступать некуда. Напившись воды, предложенной ей прислужницами, и сказав им, что она перегрелась на солнце, Харапсили попросила прислать за ней носилки.

Вернувшись домой, девушка поднялась в свою комнату, с трудом забралась на высокую кровать и больше часа пролежала, уткнувшись горячим лбом в подушку. Мысли, одна тяжелей другой, давили виски. Голова раскалывалась.

Как она решилась на такое!

Как беззаботна и радостна была её жизнь до встречи с Алаксанду, и не просыпалась она среди душной ночи, в мучительно сладкой истоме, вновь и вновь выкрикивая его имя.

Харапсили с трудом поднялась, села на кровати, поставив ноги на скамейку, стоящую рядом. Всё, что окружало её в родном доме, больше не приносило радости. Ни пёстрая вязь ковра, ни её любимые серебряные фигурки животных на столике рядом с кроватью, ни кувшин с золотым орнаментом, из которого она наливала воду. Она взяла со столика бронзовое зеркало и заглянула в него. Харапсили, дочь Аллува, смотрела из отражения в полированном металле. Оливковая кожа, тёмные глаза, блестящие иссиня-чёрные волосы. «Безусловно, красива! Так почему же Алаксанду предпочёл Асму-Никаль?! Конечно, не обошлось без колдовства…», — размышляла несчастная. Она уже чувствовала, как в её душе вместо любви разгорается чёрное пламя ненависти.

С трудом отрывая ноги от пола, словно вымазанного смолой, она бесцельно бродила по комнате от окна двери, от двери к кровати, от кровати снова к двери. Когда же солнце окончательно покинуло небо Хаттусы, Харапсили позвала служанку и велела приготовить носилки…

Вечером в покои царского гимнопевца прибежал мальчишка-посыльный.

— От кого? — спросил Алаксанду, беря в руки деревянную табличку, исписанную стремительным почерком.

— Молодая госпожа сказала, что ты сам догадаешься, — ответил мальчишка, засовывая монетку, протянутую ему Алаксанду, в складки одежды. Он тут же повернулся и убежал.

Закрыв за ним дверь, поэт снова перечитал написанное:

«Асму-Никаль? Почему же храм Богов царства мёртвых, а не библиотека? Что-то случилось? Неужели она передумала?»

Ночь накрыла Хаттусу тёмно-синим бархатом.

Уснула утомлённая за день невыносимым зноем и кипучей жизнью столица страны Хатти. Ни гула мчащихся колесниц, ни разноголосья торговой площади, ни криков, ни пения бродячих артистов не было слышно в этот тихий час полуночи. Спали почтенные граждане Хаттусы, спали свободные и несвободные, богатые и бедные, счастливые и несчастливые. Ледяной среп нарождающейся луны бесстрастно взирал на уснувший город.

Богиня Ночь дарила сон каждому, но не всякий мог воспользоваться её божественным подарком.

Не спали стражники у царского дворца и городских ворот.

Не спалось в эту ночь и безнадёжно влюблённым. Словно две тени загробного мира, мелькнули призрачные фигуры жрицы и колдуна над чёрной пустошью городской окраины, поросшей редкими кустиками бурой сухой травы.

Не спал погружённый в жуткое безмолвие, забытый людьми и, казалось, самими богами, полуразрушенный храм Лельвани, Истустайя и Панайя — Богов царства мёртвых. Столбы разбитого портала, единственное высокое окно, в которое заглядывала луна, изборождённые извилистыми трещинами стены, сложенные из грубо вытесанных камней, всё хранило воспоминания о страшных ритуалах. Над холодным тёмным полом с небольшим каменным бассейном посередине, наполненным неподвижной густо-чёрной водой, нависал тяжёлый свод потолка. Ни изваяний, ни жертвенников. Лишь восемнадцать причудливо изогнутых подставок для светильников вдоль стен, когда-то давно зажигаемых храмовыми служителями в дни праздников Лельвани. Четыре боковые лестницы, почти незаметные за тяжёлой колоннадой, вели в подземную часть храма.

Два тёмных силуэта, мелькнув в блёклом лунном свете, скрылись за чёрными квадратными колоннами. Свет факела, зажжённого ими, бросил на стены их зловещие тени.

Отвергнутая красавица, утратившая покой из-за неразделённой любви, чёрными, как сама эта ночь, глазами вглядывалась в темноту, поджидая возлюбленного.

Преданный ей колдун, в полной сумятице мыслей, ибо пути его не были прямы и безгрешны, не знающей милосердия рукой сжимал жертвенный кинжал из небесного железа, приготовленный для ритуала мугеш-сарр. Его взгляд тоскливо блуждал вдоль стен погружённого во тьму храма.

В тягостном молчании поджидали они свою жертву.

Наконец, чьи-то быстрые шаги гулко отозвались в мрачных сводах Дома подземных богов.

Харапсили вздрогнула и её ожесточившееся, но ещё страдающее сердце заколотилось в груди. Когда в святилище вошёл Алаксанду, она успела заметить, как он взволнован.

Молодой поэт остановился посреди зала, оглядываясь вокруг. Прекрасный, как изваяние божественного Телепину, стоял он в узком луче лунного света, чудом пробравшегося сюда сквозь причудливые руины.

Харапсили из своего укрытия смотрела на возлюбленного. О, как страстно она желала, что бы он посмотрел на неё с любовью, и не пришлось бы ей подавать знак колдуну для начала ужасного ритуала.

Гахидджиби стоял за колонной и ждал, когда его прекрасная повелительница подаст ему знак. Он отступил глубже в тёмное пространство и мрачно смотрел на несчастных. О, как ненавидел он своего соперника!

Крошечная искорка надежды вспыхнула в сердце Харапсили, и она шагнула из темноты навстречу возлюбленному.

Её чёрные колдовские глаза встретили полный недоумения взгляд Алаксанду, и жрица поняла, что все её надежды напрасны. Он хотел увидеть другую.

— Харапсили?! А где же Асму-Никаль? — всё больше волновался Алаксанду.

«О ней, только о ней», — с горечью подумала несчастная жрица.

— Пойдём… — неопределённо сказала она и, шагнув к лестнице, быстро скрылась в темном провале входа, ведущего вглубь подземелья.

Алаксанду, уже не на шутку испугавшись за Асму-Никаль, не раздумывая, бросился вслед за Харапсили.

Чёрное покрывало его таинственной проводницы в царство Лельвани мелькало впереди, то исчезая за поворотами, то появляясь вновь. Чем ниже спускались они, тем острее ощущалась близость чего-то страшного.

Харапсили уводила его всё глубже и глубже по покрытой чёрной плесенью старой лестнице, ведущей вниз, в темноту, через сводчатый проход, туда, где их уже ждал проскользнувший по другой лестнице Гахидджиби.

Наконец, каменные ступени привели их в святилище.

В глубине зала, в целле, стоял чёрный мраморный куб, украшенный тёмно-синим орнаментом. На кубе возвышалось ужасающее изваяние Лельвани. По обе стороны от него и чуть впереди — изваяния Истустая и Панайя. В каменной чаше, стоящей перед статуей, ровным немигающим пламенем горел воск. На стенах непроницаемыми окнами в потусторонний мир чернели диабазовые доски, испещрённые древними письменами.

Алаксанду крикнул:

— Асму-Никаль! Где ты? Что они с тобой сделали?

Понимая, что происходит нечто страшное, он в отчаянии обратился к Харапсили:

— Где она?

Призрак из Страны-Без-Возврата, ходила жрица по кругу и зажигала огни в светильниках. Её чёрная тень, рождённая угрожающим багровым пламенем, следовал за ней по стенам.

«О ней, только о ней!» — думала Харапсили, всё более ожесточаясь.

Она понимала, что такой Алаксанду потерян для неё навсегда. Красивый, полный живых чувств, волнующий и желанный.

— Не будем откладывать, — негромко произнесла она и посмотрела куда-то в темноту, туда, где прятался Гахидджиби.

— Её здесь нет, — ответил вышедший из тьмы колдун.

Алаксанду повернулся на незнакомый голос.

Перед ним стоял высокий мужчина в чёрном кутонноте. Его лицо, освещённое факелами, закрывала чёрная матерчатая повязка. Всё лицо, кроме пронзающих, как кинжалы, глаз.