— Это всё теория, Эстан, теория! А я оставила там людей. Понимаешь, людей, которые нам доверяют. Нет, они верят в Нас.

Эстан видел отчаяние Намму. Она была сейчас так слаба, и сама нуждалась в защите, он не мог этого вынести. Он считал, что чем скорее она будет на Нибиру, тем лучше. Эстан поцеловал её бледные губы.

— Буду ждать тебя на Нибиру, — проговорила она тихо, словно примирившись с необходимостью оставить Землю, и, прощаясь, обняла его за шею.

— Я буду очень скучать по тебе, Намму.

Он глядел в её лицо, стараясь запомнить его таким, каким оно было сейчас, невыразимо прекрасным и печальным.

Потом она шагнула назад и коснулась ладонью танжера, крышка круглого выходного остиума плавно отделилась от стены, и она вошла в шлюзовую камеру.

Эстан смотрел на неё сквозь прозрачную переборку. Она повернулась к нему и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Ещё мгновение, и между ними окажется необозримая межзвёздная даль.

Она подняла руку в прощальном взмахе и шагнула прямо в светящуюся радужную оболочку переходного шлюза. На долю секунды шлюзовую камеру окутало облако слепящего белого пламени.

Радужное поле тенеуса сомкнулось за его возлюбленной, и Эстан остался один.

В это мгновенье он понял что-то очень важное, скрывавшееся долгое время очень глубоко, понять это он долгое время не мог, поэтому так долго его носило по чужим мирам без ощущение дома и близкого человека.

«Я люблю тебя», — произнёс он мысленно.

Намму ответила ему уже с другой стороны Вселенной: «Я тебя тоже».

Валентин позвонил на следующий день и назначил мне свидание в центральном сквере.

— О, Боже! — закричала я после нашего первого телефонного разговора. — Почему я не взяла с собой фиолетовое платье?! Ну почему мне не пришла в голову эта светлая мысль?!

Как можно было предположить, что я пойду на свидание там, куда я ехала едва ли не в добровольную ссылку! Я металась по дому, расшвыривая то немногое, что взяла с собой.

В конце концов, устав от примерок, я скомкала весь свой гардероб и запихнула в сумку. На кровати остались только джинсы, в которых я приехала, и бледно-сиреневая рубашка со шнуровкой на груди.

И вдруг вспомнила, что у меня есть кое-что…

Через мгновение в моих ладонях лежало то драгоценное, ценность чего была не в каратах, а в чём более существенном, что измеряется другими мерами, мерами времени и заложенного в нём импульса чего-то очень мощного, какой-то сверхтонкой энергии.

Прикрепив медальон к кожаному шнурку, я надела его на шею и подошла к зеркалу.

Я стояла перед старинным зеркалом, наверное, так же, как стояли перед ним мои прабабушки, с единственным желанием, чтобы оно вынесло свой приговор: «Я ль на свете всей милее…».

Золото? Самоцветы? Зачем, если на мгновенье в глазах моих затрепетали отсветы древних костров, потаённых священных озёр, в которых тонули лиловые тени прошлого. Я медленно провела рукой по лицу, словно это было не моё лицо. Всё подёрнулось синеватым туманом и пропало.

Девушка в отражении выглядела совсем неплохо. Что говорить, просто здорово.

Да, это было именно то, что нужно. И зеркало любезно подтвердило мою мысль.

«Ну и была бы сейчас как дура в своем фиолетовом платье, — подумала я удовлетворённо. — А так просто класс!»

Настроение улучшилось.

Но ненадолго. Потому что потом позвонила Тамара.

— Слушай, не хочешь сходить в кино? — предложила она. — Небось, не была никогда в нашем кинотеатре? «Сумерки» не хочешь посмотреть?

«А я, кажется, попала в неловкое положение», — подумала я. — «Как же я могла забыть, что Валентин нравится моей подружке!»

Но свидание уже было назначено!

— Я… не смогу.

— Почему?

«Она догадывается».

Но теперь некогда было думать об этом!

— Зойка, что случилось? — словно чувствуя что-то Тамара добивалась от меня признания.

Но, по крайней мере, сейчас я решила уйти от ответа. После свидания будет ясно.

— Да нет, просто у меня дела.

Всё! Я запрятала телефон подальше.

Я иду в центральный сквер.

«Теперь она уведёт у меня Валентина…»

Тамара догадывалась, что совершила роковую ошибку, пригласив Зою пойти вместе с ней к Павлу.

Она безошибочно догадалась, куда отправится её удачливая соперница, поэтому сказала таксисту:

— Центральный сквер.

И приехала туда раньше Зои.

Он был уже там.

Валентин сидел на крайней скамье, положив локти на выгнутую спинку, красивый и желанный как никогда. Рядом на сиденьи лежала ветка лилий. Тамара знала этот сорт. Это была розовая Сорбонна.

Он смотрел туда, откуда должна была появиться её соперница.

Она видела, как широко открыты его глаза, его прекрасные серые глаза, как губы готовы улыбнуться сразу, как только появится Зоя.

Неторопливо и осторожно, как хищник вокруг жертвы, Тамара обошла сквер и встала за деревьями позади Валентина. Затаив дыхание, она наблюдала, как ветерок ерошит его светлые волосы, как заботливо он поправляет цветы. Цветы для Зои.

Она уже ненавидела свою соперницу с такой силой, что, могла бы, кажется, испепелить её только взглядом, а потом развеять пепел над чёрной речной водой.

Вдруг наступила тишина. Налетел странный порыв ветра, внезапный и ледяной, отчего по телу пробежала мелкая противная дрожь. А потом в глазах потемнело. И словно треснула, расколовшись надвое, мёртвая тишина, в голове загудел огромный колокол. Вокруг коленей закручивался ледяной вихрь. Сладострастно лизнув её ноги, вихрь с шумом, подобным шелесту вороха иссохшихся листьев, рванулся вперёд, промчался по скверу туда, где сидел Валентин, и, дунув изо всей силы, смахнул цветы со скамейки на землю, в пыль.

Валентин сделал движение, чтобы их подхватить, но не успел.

Тамара стояла за деревяьми, с каким-то странным чувством облегчения наблюдая, как он поправляет сломанную веточку, стряхивает с лепестков крупинки песка.

Вдруг она остро почувствовала, что Валентин никогда не подарит ей цветов.

Обессилев, она присела на прямо бордюр тротуара и согнулась так, будто её ударили поддых, в солнечное сплетение. Дышать стало невозможно.

Плакать не хотелось, нет. Но и жить не хотелось.

В этот миг она увидела Зою.

Она шла через сквер навстречу Валентину, легко шагавшему к ней.

На Зоиной груди что-то ослепительно блеснуло прямо в глаза.

Тамара зажмурилась. «Какая боль…»

Но ненависть придала ей сил. Она медленно, словно ноги вязли в отчаянии, направилась прочь.

Над синей полоской дальнего леса, подчеркнувшей линию горизонта, в темно-голубом небе, висело красное вечернее солнце. Прохладный ветер гнал из-за реки сиреневые сумерки, пуская полосы ряби по поверхности воды. Низкие волны ежесекундно, словно захлёбываясь, нахлёстывали, слизивая плотный тёмно-жёлтый песок береговой полосы. Августовская вода жирно поблёскивала в сумерках.

Мы стояли на набережной, облокотившись на парапет, и смотрели вниз. Люди шли и шли мимо нас, а нам казалось, что вокруг никого нет.

Понемногу темнело. Над шершавой серой лентой асфальтовой дорожки догорали голубые звездочки цветков цикория. На пристани зажглись огни.

Стало холодно. Я зябко поёжилась.

— Замёрзла? Хочешь, пойдём к Павлу, в музей? Погреемся? Чаю попьём, — безукоризненной белозубой улыбкой улыбнулся Валентин.

Одними губами я ответила «да», и в каком-то внезапном порыве нахлынувшей тёплой волны благодарности за то, что он есть, прислонилась к нему плечом.

Он взял меня за руку. Его ладонь была тёплой.

Осязание из всех человеческих чувств самое контактное, его трудно обмануть. Это был тёплый живительный ток. Через сплетённые пальцы он передавал мне своё тепло, и, как мне казалось, свои мысли. И он думал о том же, о чём думала я. О том, что наши пути пересеклись каким-то таинственным образом. Были ли эти траектории заданы изначально, или мы блуждали как в потёмках, совершенно случайно оказавшись в одной точке пространства и времени. О том, чем же был тот странный «зов», заставивший меня приехать сюда, судьбой, как считала я, или блажью, по выражению моей мамы.