Он уже скулил возле её ног. На мокром чёрном носу щенка красной бусинкой повисла капелька крови. Асму-Никаль посадила щенка к себе на колени, промокнула кровь абрикосовым листком и приложила ладонь к мордочке животного. Щенок затих.

Асму-Никаль в это время думала о том, как же могло случиться, что её подруга Харапсили, стала её врагом?

«Неужели безответная любовь к Алаксанду лишила её разума? А что было бы со мной, если б Алаксанду полюбил не меня, а Харапсили? Неужели возненавидела бы их? Нет. Нет.»

Потом Асму-Никаль стала мечтать, как Алаксанду увезё её в многолюдный Каниш, где они затеряются среди горожан, паломников и торговцев, а потом в Таруишу, где у Алаксанду есть дом, принадлежавший некогда его покойному отцу, а теперь перешедший ему по праву наследования. И они смогут пожениться…

За время, что Асму-Никаль предавалась размышлениям, пчела успела отведать абрикоса и улететь, кошка Эмуишер умыться и прилечь на пороге дома, а царапина на носу щенка бесследно исчезнуть.

Асму-Никаль умела лечить прикосновением рук. Этот необычный дар открылся случайно, когда однажды в детстве, она, жалея отца, сильно поранившего руку, погладила рану своей детской ладошкой. Рана затянулась на глазах.

А ещё она видела сны, странные, похожие на виденья.

Вот и последние несколько ночей подряд ей снился один и тот же сон… Она просыпалась, покрытая холодным потом, с мучительно бьющимся сердцем, и, с трудом приходя в себя, вспоминала, что ей снилось… Этот сон она знала уже наизусть.

Она видела устрашающий лик Лельвани и чёрный ритуальный нож, занесённый над неподвижным телом Алаксанду, распростёртым на жертвенном столе. Сама она находилась внутри странного кокона света, мягкого и серебристого. Свет становился всё ярче, и когда становился нестерпимым, она просыпалась.

Асму-Никаль опустила щенка на землю и тряхнула головой, отгоняя остатки воспоминаний.

Был вечер жаркого дня. В конце лета становилось прохладней лишь к ночи, когда горячее солнце опускалось за горы, и их огромные тени накрывали Хаттусу.

По двору, среди узора теней от листвы садовых деревьев, без конца сновали слуги, и от этого казалось, что тени движутся.

— Госпожа?

Субира, служанка Асму-Никаль, склонилась в поклоне.

Асму-никаль взглянула на неё и невольно прикрыла глаза. У неё закружилась голова, так похожа была служанка в своём платье небелёного льна на часть этого круговорота теней.

Субира положила на столик гребень и заколки для волос. Улыбаясь хорошо очерченными полными губами, слегка прищурив удлиннённые египетской подводкой глаза, Субира принялась расчёсывать золотистые волосы своей молодой хозяйки. Затем она заплела их в две косы, по тогдашней моде оставив одну за спиной, а другую на груди.

Субира прислуживала ещё матери Асму-Никаль, госпоже Шепсит. Вместе со своей хозяйкой она приехала из Города Белых Стен Мен-нефера, древнего Инбу-Хеджа, в тот год, когда совсем юная Шепсит, дочь знатного сановника Страны Кемт вышла замуж за хеттского офицера Тахарваиля.

Асму-Никаль, когда была ещё ребёнком, любила слушать рассказы Субиры о том, как её матушка приехала в Хатти:

— …каждый год в середине июля, когда ослабевало дыхание свирепого Сета, и, наконец, кончалось время пятидесятидневного западного ветра, иссушающего землю и озлобляющего сердца людей, в Египте отмечается возвращение Сириуса, и устраивается Новогодний праздник. Когда воды Хапи достигают самого высокого уровня и мерцают, как густое фиолетовое вино из винограда верхнеегипетских виноградников, тогда под радостные звуки египетких арф и барабанов спускают «Корабль поднимающихся вод».

В день праздника, в год, когда госпоже Шепсит исполнилось шестнадцать, отец объявил ей о предстоящем замужестве. Египет поддерживал союзные отношения с могущественной империей хеттов, поэтому хеттские военачальники и сановники брали в жёны египтянок, а царевны страны Хатти выходили замуж за сыновей фараонов.

Как хороша была госпожа Шепсит в ту пору! Воистину искрящийся самоцвет Дельты! Длинные, ниспадающие золотисто-каштановые локоны, как у Нисабы и дивный голос, звенящий подобно колокольчику на длинногрифной египетской мандолине, сводили с ума многих достойных мужей земли Кемт.

Но назначенный ей судьбою уже мчался с востока, обгоняя пыльные тучи.

Шепсит ждала его, прочитав послание на дне волшебной серебряной чаши Анубиса. Он вёз в Египет дары, полные алоэ и дорогих умащений, виссонные одежды и красный гранат — камень весеннего равноденствия. Трепеща от ожидания, в белоснежном пеплосе, с широким египетским ожерельем из ляпис-лазури на груди стояла она под пальмой, посвящённой Исиде, провожая божественного Атума. Из храма доносились звуки прославляющего богов гимна. Семь следующих один за другим гласных звуков были похожи на звуки флейты.

Она без устали стояла всю ночь, наблюдая звездопад, размышляя о безграничности звёздного неба, ожидая Назначенного Ей Судьбой.

А ранним утром, когда Хепри поднялся над Нилом, он ступил на землю Мемфиса. И имя ему было Тахарваиль.

Шепсит была красива и умна, она всегда искала не развлечений, услаждающих глаза и слух, а мудрости, утоляющей душу. Когда она появилась на свет, Исида коснулась её лба и сердца своей божественной рукой. Девочку нарекли Шепсит, что означало служение богине Исиде.

Шепсит была красива и умна….

…Умна и красива так же, как вы, госпожа Асму-Никаль, теперь, когда достигли того возраста, когда можете выйти замуж.

Первое время я, как и моя госпожа, сильно тосковала по Египту, стране премудрости и тайн, по божественным щедрым водам Хапи. Но Исида была милосердна и послала госпоже Шепсит хорошего мужа и семь прекрасных дочерей, и она перестала горевать. Перестала тосковать и я.

Лёгкая тень пробежала по бронзовому лицу служанки.

— Жаль, матушка ваша не дожила до этой поры. Как бы радовалась она, ведь её младшая дочь стала такой красавицей! Самой красивой из семи дочерей семьи Тахарваиля. А ведь и сама госпожа Шепсит славилась во всём Кеми светлой матовой кожей и тёмно-синими глазами. А волосы у вас совсем одинаковые, мягкие и с золотым драгоценным отливом цвета красного золота.

Субира убрала гребень со стола и доложила:

— Как вы приказывали, госпожа, я приготовила воду для купания.

Асму-Никаль поднялась, чтобы пойти принять ванну и переодеться. Этим вечером они с отцом ждали гостей на небольшой званый ужин в честь её дня рождения. Отец сказал, что среди приглашённых будет его старый друг, боевой товарищ, тысяченачальник Аммун со своим младшим сыном Тасмисом.

— Тасмис недавно поступил на службу во дворец офицером царской стражи, — сказал Тахарваиль, и Асму-Никаль поняла, что он собирается сосватать её.

Ведь это был уже восемнадцатый её день рождения.

Войдя в дом, Асму-Никаль заметила в полумраке прихожей полоску света из покоев её отца. Она решила заглянуть к нему, чтобы поцеловать и сказать, что скоро будет готова.

Когда девушка вошла в комнату, отец сидел в своём высоком кресле, настолько высоком, насколько полагалось человеку его положения. Царский виночерпий, склонясь над глиняной табличкой, читал пособие по верховой езде хурритского коневода Киккули, недавно переведенное на нессийский язык. Тахарваиль был прекрасным наездником, умело правил колесницей и обожал лошадей.

Ведь он был воином, старый Тахарваиль. Когда страной ещё правил Лабарна Второй, предшественник ныне правящего Мурсили Первого, Тахарваиль был молодым офицером. Вместе с Лабарной он переехал из Куссара, бывшей столицы царства, в новую столицу Хаттусу, где Лабарна взял себе новое тронное имя Хаттусили. Когда Хаттусили назначил наследником своего племянника Мурсили, Тахарваиль стал царским виночерпием. Вместе с Мурсили Первым он покорял Харрум и Хашшу, он был рядом со своим царём, когда тот двинулся на Халеб и подчинил его своей руке. Тахарваиль любил вспоминать военные походы и часто рассказывал о том, как колесницы врагов ложились разбитыми под копыта хеттских лошадей, о том, как тысячи выпущенных стрел заслоняли солнце.