Из журнала посещений видно, что присутствовавший на беседе вместе со Сталиным заместитель министра иностранных дел Лозовский оставался затем еще почти целый час наедине со Сталиным. Должно быть, советская сторона была смущена выступлением Седерблума. Далее в отчете затронут вопрос, как советская сторона могла воспринять шведские действия. Однако можно отметить, что частые высказывания Седерблума о его убежденности в смерти Рауля Валленберга не привели ни к каким комментариям в записях бесед с советской стороны; они не упомянуты и в резюмирующей докладной записке по этому делу. Это можно объяснить тем, что МИД отвечал лишь за официальные контакты со Швецией. Напротив, арестом, заключением в тюрьму и вероятным обменом Рауля Валленберга занимались органы госбезопасности, и это не касалось Министерства иностранных дел. Конечно, опытным чиновникам не составляло особого труда представить себе реальное положение дел, но их подход мог базироваться лишь на формальных ответах, которые они получали от Смерша.

13 декабря 1946 г. Лозовский принимает советника миссии Барка-Холста, который спрашивает о результатах обещанного Сталиным рассмотрения вопроса. Лозовский говорит, что он не занимался этим делом. Однако запись беседы посылается Абакумову с требованием Молотова и Деканозова об отчете и исполнении.

В ноябре 1946 г. министр иностранных дел Унден встречается с Молотовым в Нью-Йорке, но он не поднимает вопрос о судьбе Рауля Валленберга.

Интересный разговор произошел 12 декабря 1946 г., когда заведующий 5-м европейским отделом МИДа Сысоев принял поверенного в делах БаркаХолста. Ход Сысоева, когда он перешел в контратаку и поднял вопрос о многих советских перебежчиках в Швецию как о реальной проблеме в советско-шведских отношениях. Барк-Холст истолковал таким образом, что дело Валленберга в данном случае используется в качестве своего рода основы для переговоров. Конечно, нельзя найти какого-либо четкого подтверждения такому толкованию в записи беседы с советской стороны, но более ясно намек советской стороны не мог выражаться.

Примерно за полгода до этого, 30 апреля, Седерблум послал отчет о беседе с сотрудником МИДа Абрамовым: «В этой связи Абрамов проговорился, что ведь г-н аф Сандеберг (первое свидетельство о Рауле Валленберге) был встречен и, вероятно, уже возвращен на родину. Это могло бы восприниматься как намек на то, что, несмотря ни на что, Рауль Валленберг жив…» Однако Абрамов мог упомянуть о возвращении аф Сандеберга на родину лишь для того, что возможно возвращение домой и Рауля Валленберга, если бы его повстречали. Абрамов просил также Седерблума добиться, чтобы девушку Макарову вернули на родину ее отцу. В записи беседы с советской стороны аф Сандеберг не упоминается. Напротив, прямая связь между Раулем Валленбергом и Макаровой прослеживается в следующих словах. Абрамов пишет: «Я отвечал, что поиски Валленберга продолжаются. В связи с этим делом я напомнил ему о судьбе Лидии Макаровой. Несмотря на заявления отца, несмотря на неоднократные обращения нашего посланника в Министерство иностранных дел Швеции, ее до сих пор не отослали назад в Советский Союз».

Несмотря на все намеки об обмене в этой и других беседах, член коллегии МИДа Новиков просит Смерш в нескольких письмах — от 28 ноября 1945 г., 3 февраля и 20 марта 1946 г. — ускорить ответ о Рауле Валленберге в связи с полученными от шведской стороны фотографиями и показаниями свидетелей в Будапеште.

Вопрос о советском гражданине, который сбежал в Швецию через некоторое время после беседы Седерблума со Сталиным — моряке и, согласно его собственным заявлениям, агенте НКВД Грановском, — становится предметом рассмотрения на государственном уровне осенью 1946 г. Эрландер пишет в своем дневнике, что в «действительно печальной беседе» с советским посланником о деле моряков тот был «чрезвычайно упрямым даже с учетом его недостаточно хорошего знания языка, что придавало его формулировкам такую прямоту и неприкрашенность, что я совсем опешил. Я был крайне зол и недоброжелателен». Чернышев дал понять, что Швеция, отказываясь выдать Грановского, Макарову и других, рисковала осложнениями в шведско-советских отношениях, в то время как Эрландер утверждал, что не следует позволять вопросам репатриации оказывать подобное влияние. Запись беседы со шведской стороны не найдена, и в последующие дни разгорелся диспут между Чернышевым и первым заместителем министра иностранных дел Вестманом по вопросу о том, что же было, в сущности, сказано. Но внутри Министерства иностранных дел Швеции министр Унден выступал за выдачу Грановского советской стороне (но не в качестве обмена на Валленберга — этот вопрос вообще не затрагивался), а первый заместитель министра Вестман и руководитель политического отдела Графстрем были против этого.

Достоин внимания пассивный способ ведения Седерблумом дела Валленберга. Его следует рассматривать на фоне того, что он занял пост посланника в Москве летом 1944 г. после объявления его предшественника персоной нон грата. Его задачей было улучшение отношений Швеции с Советским Союзом. Вместе с тем он наверняка осознавал, что с советской стороны — и среди шведских критиков политики коалиционного правительства — его считали одним из ответственных за те уступки нацистской Германии, которые были сделаны в 1940-1942 гг., когда он был начальником политического отдела МИДа Швеции. Это была не слишком хорошая основа для решительного отстаивания интересов Швеции. Его заявления Абрамову в декабре 1945 г. казались все же исключительно странными, в особенности с учетом его опыта в качестве профессионального дипломата. Если он не заручился какой-либо поддержкой со стороны ведущих политических кругов во время своих бесед в Стокгольме незадолго перед встречей с Абрамовым — о чем нет никаких свидетельств, — эти заявления должны поставить вопросы о его взглядах. Вероятно, речь может идти и о его психическом здоровье — шесть лет спустя оно ухудшилось настолько, что он был вынужден уйти в отставку в возрасте 51 года.

Так же странно, что сигналы о его недостаточной энергичности в деле Валленберга, о которых стало известно и руководству внешнеполитического ведомства в Стокгольме, похоже, не привели ни к каким указаниям. Ведущие чиновники в Министерстве иностранных дел Швеции, которые обычно были настроены критически по отношению к СССР и недоверчиво-к взглядам Седерблума, кажется, на них не реагировали. Однако не удалось установить, в какой степени о наиболее явном из этих признаков (его заявлениях во время прощальной аудиенции у Сталина в июне 1946 г.) стало известно кому-либо, кроме министра иностранных дел, поскольку оригинал депеши с подписями тех, кто ее прочитал, не был найден в архиве Министерства иностранных дел Швеции.

Следует отметить также встречу нового посланника Гуннара Хэгглёфа (Седерблум покинул Москву летом 1946 г.) с членом коллегии МИДа Новиковым 30 января 1947 г. Новиков заметил тогда, что действия советских органов по дополнительному поиску не увенчались успехом, а также сказал, что нельзя не принимать во внимание того, что «Рауль Валленберг оказался в расположении Красной Армии в период жестоких боев в Венгрии, когда могло произойти все что угодно, например, бегство Рауля Валленберга, нападение авиации противника и т.п.». Согласно записям Новикова, Хэгглёф ответил, что он не исключает этого, но надеется на лучшее. Согласно Хэгглёфу, Новиков также сказал, что, безусловно, в СССР есть такие лагеря, которые не успели закончить выполнение приказа о мерах по дополнительному поиску, но затем просил Хэгглёфа не принимать это заявление во внимание.

В начале 1947 г. органы госбезопасности по-прежнему не давали никакого ответа на запросы Министерства иностранных дел. Однако в декабре 1946 г. Сысоев из пятого европейского отдела сообщает в докладной записке к записи беседы (с Барком-Холстом): «Некоторое время тому назад начальник