Глубокой ночью, в тот самый момент, когда поставил я в своей сказке последнюю точку, вдруг послышались мне человеческие голоса (сперва я подумал даже, что почудилось). Но голоса становились все яснее, и я понял: пришли ребята! Выскочил из палатки — вот они: идут, горемыки, чуть живые от усталости, за плечами здоровенные рюкзаки. Но... вдвоем. Что же, если честно сказать, этого следовало ожидать.

Я быстро разжег костерок, разогрел ужин. Ребята голодны как волки. Обжигаясь, глотают лапшу, запивая ее холодным компотом.

— Откуда эта прелесть? — спрашивает Гена, указывая на кружку с компотом.

— Да это компот голубичный, — пожимаю я плечами, — тут голубики пропасть. Мы с Колькой трехлитровую банку за час набрали. Ну, а вы-то там как? Что же вы ночью-то по горам шарашились, так ведь и ноги поломать недолго...

— Да просчитались маленько, — говорит Саня, — вышли вроде бы рано, в десять утра, думали к вечеру на Мирном быть, а вот только... — он посмотрел на часы, — к трем ночи добрались.

— Час на барана потратили, — сказал Гена.

— Барана убили? — ахнул я.

— Нет, промазал я, — вздохнул Саня, — метров с восьмидесяти бил. Правду говорил Юрка, амун это, а не карабин...

— Да часа три на перевале потеряли, — продолжал Гена.

— Да, перевальчик был что надо, — почесал в затылке Саня, — из бассейна Тоскана в бассейн Иныньи переваливали. Сперва попробовали в лоб его взять, с рюкзаками — не вышло. Пришлось серпантином идти, да поодиночке: сперва один прошел; другой ему снизу на веревках рюкзаки подал, потом сам налегке, тем же серпантином поднялся.

— Но видел бы ты, Женька, какая там красота! — вздохнул Гена. — Ничего подобного я не видел да и вряд ли увижу! Какие скалы, какие причудливые каменные изваяния... А в сумерках, когда все эти горы окрашиваются в разные цвета, — просто громадная картина Рериха! И какие чистые тона!

— Да и здесь вон какая красота, посмотри! — обвел я рукой окрестные горы, залитые фиолетовой тьмой.

— Ну, здесь, конечно, тоже хорошо, но с теми красотами не сравнить. Тут кое-какая растительность все-таки: кустарник, стланик кедровый, пихтач, а там — прямо лунный пейзаж, верно, Саня? — говорит Гена.

— Верно, — кивает головой Саня.

Его довольно здорово развезло: со встречей мы выпили по стопке разбавленного спирта, а ребята весь день не ели, не спали да и умотались основательно.

— Что же у вас рюкзаки-то такие? — спрашиваю я. — Вы бы часть вещей на Сне оставили.

— А мы и так все образцы там залабазировали, — пожимает плечами Гена, — рюкзаки лишние, Юрин спальный мешок, всю посуду, даже из харчишек кое-что: сахару килограмм, масла растительного с пол-литра, крупу, вермишель... А все равно килограммов по двадцать пять на каждого вышло.

— Амун это, а не вертолетчики, — заплетающимся языком говорит Саня, — чего там двумя рейсами делать было? И почему они прилетели тридцать первого, понимаете? Я думаю, у них июльского плана не было, вот они и наверстывали. Вот увидите, напишут они нам часов семь, не меньше... Написали бы и побольше, да нельзя: семь часов в день — летная медицинская норма.

Спать мы улеглись часов около пяти утра. А Колька так ничего и не слышал: дрых без задних ног.

Сегодня у нас в отряде праздник — отмечается наш с Юрой день рождения. (У меня, как я уже говорил, день рождения пятого числа, у Юры — восьмого). Кольку послали собирать ягоды и цветы; Гена возится с рыбой, выбирая лучших хариусов и ленков к праздничному столу; я, начистив остатки свежего лука и картошки, готовлю парадный обед. Саня в подготовке праздника не участвует: вчера он перебрал и сейчас лежит в своей палатке, маясь с похмелья. Спирт мы сегодня пить не будем: для такого дня припасена у нас бутылка коньяка (правда, дрянного) и бутылка сухого выдержанного шампанского. Сходил к нашей наледи и нарубил полное ведро льда, куда и водрузил бутылку шампанского. (Все как в лучших домах!) Торжественный ужин назначен на половину девятого.

И вот все готово! Прекрасный стол (скатерть и цветы!): рыба (ленки и хариусы), мясо (вяленая и копченая оленина), овощи (картошка и лук), ягоды (голубика), коньяк и шампанское на льду.

Праздник начинается. Сперва был дан салют разноцветными ракетами в мою честь, потом — в честь Юры. Далее — подношение подарков (подарки, правда, вручались только мне; Юре придется вручить их позднее). Мне подарили разборные кирзовые сапоги — голенища отдельно, головки отдельно (я обычно с огромным трудом снимал сапоги, особенно если удавалось подмочить портянки), и право назвать тот самый безымянный ручей, где мы с Колькой лазили по осыпи. Вдоль по этому ручью геологи выделили новую, неизвестную прежде свиту[33], так что Ору Николаевичу и его ребятам просто необходимо, чтобы этот ручей как-то назывался (они продолжат съемки своего листа и сюда, к Мирному).

— Правда, — сказал Саня, немного смутившись, — мы уже его назвали, этот ручей... В твою честь, Воялом.

— Чем-чем? — удивился я.

— Да этот твой номер, — тоже смущенно сказал Гена, — помнишь: «А я люблю военных, военных, военных?!.» Ну вот отсюда и пошло — Воял — военных я люблю... Очень всем нам тогда понравился этот твой номер с песней, танцем и канканом. И Ору с его ребятами больше всех...

— Но мы договорились, — торопливо добавил Саня, — что, если тебе это название не понравится, мы переменим его на другое. Мы даже на карте название этого ручья специально карандашом написали.

— Ну нет, ребята, — решительно сказал я, — какой такой Воял. Да и дурачился я тогда, выпивши был... Давайте-ка лучше я по примеру всех великих путешественников назову этот ручей в честь своей супруги — Зоей.

— Ну что же, — сказал Саня, — замечательное название. И звучит неплохо, и для геологии подходяще — Зойская свита. — И здесь же, за праздничным столом, вписал новое название в карту черными чернилами, а потом заполнил все необходимые документы для наречения географического объекта. Так что у моей жены на Колыме теперь есть свой собственный ручей.

Вообще-то в здешних местах большинство рек, озер, гор и долин называли именно геологи, потому что тут первыми шли они, а не топографы, люди более прозаические да к тому же еще и обремененные массой должностных инструкций о том, как именовать вновь открываемые и описываемые объекты. Даже и по названиям видно, что за люди снимали тот или иной лист. Вот, например, на одном листе: ручей Штурмовой, река Тачанка, горы Засада, Победа, Атака. Другой лист: река Кассандра, ручей Одиссей, распадок Аякса. Есть, кроме того, озеро Джека Лондона и озеро Танцующих Хариусов. Словом, много чего есть. И вот теперь ручей Зои.

Но вернемся за наш праздничный стол. После вручения подарков Саня решил сказать торжественный тост. Он встал с кружкой в руке (в кружке было шампанское), пожевал губами, поднял к небу глаза, собираясь с мыслями, потом махнул рукой и сказал:

— Ну, за вас, ребята!

На столе стояли пять кружек, и Юрина в том числе. Во все налили шампанского, причем Кольке вино страшно понравилось (а он, по его словам, пил в первый раз — настораживающий факт!). Из Юриной кружки шампанское выплеснули на ягель возле стола — так принято на Колыме, — пусть выпьет и тот, кого нет с нами, но кто, безусловно, здесь всеми своими помыслами. Колька, незнакомый со здешними обычаями, попробовал было протестовать:

— Зачем же такую прелесть выливать на землю?! Давайте лучше я ее выпью.

— Цыц! — коротко сказал Саня, и Колька заткнулся. Следом с кружкой в руке встал Гена и сказал традиционный колымский тост:

— Чтобы наши дети не боялись паровоза!

— Какого паровоза? — вытаращил глаза Колька.

— Эх, темнота, — потрепал его по голове Гена, — другими словами, чтобы наши дети никогда здесь не жили. На Колыме ведь не бывает паровозов, дети их не знают и, впервые увидев, страшно пугаются, понятно?

— Вон чего! — свистнул Колька. — Тогда понятно.