Долго ли я проспал, я не знаю, но вдруг ужасный крик заставил меня проснуться и вскочить на ноги. Отец мой стоял, посреди хижины, осматриваясь кругом безумными глазами, и жаловался на каких-то змей. То он кричал, что змеи ползут у него по ногам, то подскакивал на месте, уверяя, что одна змея укусила его, но сколько я ни смотрел, я не видел ни одной змеи. А он между тем бегал кругом по лачуге и орал: «Сними скорее с меня эту змею, она кусает меня в шею!» Никогда в жизни не видал я еще таких безумных, диких глаз. Наконец он устал, упал на землю и пролежал некоторое время не шевелясь. Потом вдруг стал быстро-быстро кататься по полу, ловя руками что-то в воздухе, и неистово кричал при этом, будто черти хотят его задушить. Потом опять успокоился, только тихо стонал и наконец совсем замолк. В лесу раздавался крик совы и слышался вой волка. Мне стало жутко, а отец продолжал молча лежать на полу. Вдруг он приподнялся, нагнул голову набок и стал прислушиваться.

— Топ-топ-топ! — со страхом шептал он. — Слышишь, идут мертвецы! Топ-топ-топ! Они хотят меня унести. Я не пойду — нет… Вот они — оставьте меня в покое! Не трогайте меня! Руки прочь — ой, какие холодные! Прочь! Оставьте меня, несчастного, в покое!

Он ползал на четвереньках, прося и умоляя мертвецов не трогать его, потом вдруг быстро закутался в старое одеяло и забился под стол. Но и под столом он продолжал уговаривать мертвецов. Потом вдруг стал громко плакать, так что я слышал его рыданья сквозь одеяло.

Через минуту он сбросил с себя одеяло, вскочил на ноги, дико оглянулся кругом, заметил меня и бросился ко мне через всю хижину. Он говорил, что я ангел смерти, что он хочет меня поймать и убить, чтобы я не делал ему ничего дурного. Я умолял его пощадить меня, говорил ему, что я его сын Гек, но он только свирепо хохотал, — какой это был страшный хохот! — рычал, бесновался и все гонялся за мной. Один раз я круто повернул, желая проскочить у него под руками, но он успел схватить меня за воротник куртки. Я уже думал, что погиб, но вдруг с быстротой молнии выскользнул из куртки и убежал. Куртка осталась у него в руке. К счастью, он скоро устал от этой дикой охоты за мной, грохнулся на пол, прислонился спиною к дверям, сказал, что хочет одну минуту отдохнуть и затем уж убьет меня; нож он подложил под себя.

— Вот я немножко посплю, соберусь с силами — и тогда покажу, кто из нас сильнее… — бормотал он.

Он скоро заснул. Через несколько минут я взял старый стул, тихонько пододвинул его к стене и снял висевшее на стене ружье. Осмотрев внимательно, заряжено ли оно, я положил ружье на бочку, дулом в сторону отца, сам спрятался за бочку и со страхом ждал, когда он пошевельнется. О, как томительно и медленно тянулось время!

Заперт на ключ. — Утонувшее тело. — Планы бегства. — Отдых.

— Что с тобою? Вставай!

Я открыл глаза, огляделся вокруг, ничего не понимая и стараясь вспомнить вчерашнее. Должно быть, я крепко заснул, — было уже совсем светло. Отец стоял надо мной с сердитым, изможденным лицом и говорил:

— Зачем ты взял ружье?

Я сообразил, что он не помнит вчерашнего, и отвечал:

— Кто-то ломился в дверь.

— А отчего ты не разбудил меня?

— Пробовал, да не мог добудиться.

— Ну, ладно! Вставай. Нечего валяться. Поди посмотри, наловилась ли рыба нам к завтраку. Я сейчас приду.

Он открыл дверь, и я побежал к реке. Было половодье; по воде плыли бревна и различная дрянь. Время разлива было для меня самым выгодным, когда я жил в городе. По реке часто несло большие стволы деревьев, иногда по пяти или шести бревен, связанных вместе; мне оставалось только вылавливать их и продавать в дровяные склады и на лесопильню. Это давало мне хороший барыш.

Я пошел по берегу, одним глазом наблюдая, не покажется ли отец, а другим посматривая, нельзя ли чем поживиться на реке. Вдруг вижу, плывет лодка, великолепная лодка от двенадцати до четырнадцати футов длины, и так гордо плывет, точно лебедь. Недолго думая, я, не снимая ни брюк, ни рубахи, бросился в воду, как лягушка, и поплыл к лодке. Впрочем, я думал, что на дне лодки кто-нибудь лежит — лодочники часто ложатся на дно ради шутки — и вдоволь посмеется надо мной, когда я стану тянуть лодку к себе. Но на этот раз было не так: в лодке действительно никого не оказалось; я взобрался в лодку и направил ее к берегу. «Вот обрадуется старик! — думал я. — Ведь лодка стоит по крайней мере долларов десять». Но когда я подплыл к берегу, отца еще не было. Тогда мне пришла в голову новая мысль, и я спрятал лодку в маленькую бухточку, заросшую ивами. «Оставлю-ка лучше эту лодку себе, — подумал я, — спрячу ее хорошенько, и вместо того чтобы скитаться по лесу и ломать себе ноги, поплыву вниз по реке на своем ялике, высмотрю себе на берегу какое-нибудь безопасное местечко и высажусь там».

До лачуги было недалеко, так что каждую минуту отец мог заметить меня, но мне удалось все-таки незаметно спрятать мою лодку. Осмотревшись кругом, я в нескольких шагах от себя вдруг увидел отца. Но он целился в какую-то птицу и, повидимому, ничего не подозревал.

Когда он подошел ближе, я сделал вид, что усердно занят своими удочками. Он стал ворчать и браниться, зачем я так долго пропадаю, но я сказал, что замешкался оттого, что свалился в воду; я боялся, что он будет приставать ко мне с расспросами, отчего на мне мокрое платье. Мы сняли с удочек пять рыб и мирно отправились домой.

После завтрака мы легли отдохнуть, так как оба чувствовали порядочную усталость от наших ночных приключений. Перед тем как заснуть, старик поднял голову, чтобы напиться воды, и сказал:

— Если кто-нибудь будет опять шататься вокруг хижины, Гек, ты сейчас же разбуди меня. Слышишь? Я сдеру с негодяя шкуру! Так разбуди меня!

Он завалился снова и заснул, но его слова навели меня на удачную мысль: теперь я знал, что мне надо делать, чтобы избавиться от преследований.

Около полудня мы встали и пошли вдоль реки. Течение быстро несло множество деревьев и сучьев. Между прочим, мимо нас проплыл плот или часть его, около десяти связанных бревен. Мы вскочили в наш ялик и пригнали плот к берегу. Затем мы пообедали. Всякий другой на месте отца остался бы на берегу и ждал бы до вечера, нельзя ли выловить еще чего-нибудь. Но это было не в обычае старика. Десяти бревен было совершенно достаточно для одной выпивки, поэтому он сейчас же решил отправиться в город и продать их. Он запер меня, сел в ялик, привязал к корме плот и пустился в путь. Было около половины третьего; я был почти уверен, что сегодня ночью он не вернется. Я подождал немного, чтобы дать ему время отъехать, потом вытащил свою пилу и принялся за работу. Раньше чем старик достиг другого берега, я уже счастливо выбрался из своей ужасной западни.

Я взял мешок муки, перетащил его в свою лодку, скрытую в бухте, потом перенес туда же кусок свинины, бутыль с водкой, кофе, сахар, захватил также все охотничьи принадлежности, бадью и флягу, котелок, старую жестяную чашку, мою заржавевшую пилу, два одеяла, кофейник, все удочки, даже спички — одним словом, обобрал всю хижину дочиста. Мне захотелось захватить и топор, но в доме был только один, лежавший на куче дров на дворе, и по некоторым соображениям брать мне его было нельзя. Наконец я взял ружье, и все было готово.

Перетаскивая вещи в лодку, я порядочно-таки утоптал землю перед моей лазейкой, поэтому необходимо было замести следы и убрать опилки. Выпиленный кусок балки я поставил осторожно на прежнее место и подпер его двумя камнями, так как бревно неплотно прилегало к земле; таким образом, не зная, в чем дело, нельзя было ничего заметить, да кому же придет в голову смотреть, не подпилены ли бревна на задах лачуги. Дорога же к лодке вся сплошь заросла травой, потому следов моих не было видно. Я стоял на берегу и внимательно смотрел по сторонам: все благополучно, никого не видать. Я взял ружье и пошел недалеко в лес, чтобы подстрелить какую-нибудь птицу, и вдруг увидел дикого поросенка. Свиньи вообще быстро дичают в лесу, когда убегают с фермы. Я подстрелил его и унес с собой.