Вместо ковров мы разостлали на земле одеяла. Остальные вещи мы унесли в глубь пещеры. Скоро небо покрылось серыми тяжелыми тучами, засверкала молния, загремел гром — птицы сказали правду. Подобной грозы я еще никогда в жизни не видывал. Дождь лил ручьями, небо было серо-черное, и ближайшие деревья казались окутанными паутиной. При каждом порыве ветра деревья почти касались вершинами земли; казалось, что вот-вот они все встанут корнями вверх; кругом все ревело и кружилось в каком-то безумии, и временами среди этого хаоса и тьмы сверкали ослепительные молнии, освещавшие на далекое пространство всю окрестность; а потом опять наступала глубокая ночь и слышался оглушающий раскат грома, точно с какой-то длинной-длинной лестницы скатывались с грохотом пустые бочки.

— Как хорошо здесь, Джим! — сказал я. — Я рад, что мы нашли такой приют. Передай-ка мне еще рыбы да горячую лепешку.

— То-то! Если б не старый Джим, не бывать бы тебе здесь! Сидел бы ты теперь мокрый и голодный в лесу. Птички всегда знают, когда быть дождю.

Уже десять дней вода все прибывала да прибывала в реке, и наконец река вышла из берегов. В нескольких местах остров очутился под водою. Днем мы разъезжали по острову в ялике. В лесу была чудесная прохлада, даже в то время, когда солнце жгло и палило. Проплывая между деревьями, мы иногда натыкались на такую массу дикого винограда, густо переплетавшего ветви и заграждавшего нам дорогу, что должны были поворачивать и выбирать другое направление. На каждом старом свалившемся пне сидели кролики, белки, змеи, черепахи и другие животные, и так как вода не спадала уже около трех дней, они от голода сделались такими ручными, что их можно было брать руками. Мы наловили кроликов и белок.

По реке опять плыли деревья. Раз мы выловили часть плота, состоявшего из великолепных толстых еловых бревен. Плот был почти двенадцати футов ширины и около пятнадцати футов длины — одним словом, это был хороший, солидный плот, и мы спрятали его под вербами: авось пригодится.

Днем мы боялись показываться на реке. Но в одну из ночей, перед самым рассветом, видим мы, плывет дом, настоящий деревянный дом. Разумеется, мы сейчас же подплыли к нему и заглянули в окно. Но было еще темно, и мы ничего не могли разглядеть. Поэтому мы привязали нашу лодку к пловучему дому и решили терпеливо ждать рассвета.

Когда рассвело, мы заглянули в комнату и увидали там кровать, стол, два старых продырявленных стула и много других разбросанных на полу вещей. В углу лежало что-то похожее на человеческую фигуру, но не шевелилось.

— Эй, кто там? — крикнул Джим.

Ответа не было. Джим сказал:

— Он не спит, он, верно, умер. Оставайся здесь, Гек. Я пойду и посмотрю.

Он вошел в дом, нагнулся над лежащим человеком и проговорил:

— Так и есть — мертвый. Ему прострелили спину. Он умер уже давно, должно быть дня четыре назад. Иди сюда, Гек, только не смотри на него: страшно.

Я и не думал смотреть на него. Джим прикрыл его какими-то лохмотьями, хотя мог этого и не делать, так как у меня не было охоты глядеть на покойника. По полу были разбросаны старые, засаленные карты. Между ними валялись бутылки из-под водки, две черные суконные маски; стены были расписаны глупыми надписями и рисунками. Один из них был замазан углем. Тут же висели грязные ситцевые женские платья, несколько юбок, женская соломенная шляпа и кое-какая мужская одежда. На полу валялась проломанная мужская шляпа рядом с разбитым рожком; тут же стоял чемодан с оборванными петлями, но в нем не было ничего ценного. По всему было видно, что жители этого дома покинули его впопыхах, не успев захватить всего.

Мы снесли вещи в нашу лодку, думая, что со временем нам все пригодится. Потом еще захватили старый жестяной фонарь, кухонный нож без черенка, совершенно новенький складной ножик, несколько пачек сальных свечей, жестяной подсвечник, флягу, жестяную чашку, старое, разорванное одеяло, мешочек с иголками, булавками, нитками, наперстками, воском и ножницами, потом еще молоток, несколько гвоздей, толстую лесу с крепкими крючками, старую бычью шкуру, собачий ошейник, подкову и пару склянок с лекарствами, но без рецептов. Короче сказать, мы обчистили весь дом; подконец я еще нашел скребницу, старый, оборванный смычок и деревянную ногу, которая, однако, была слишком длинна для меня и коротка для Джима, а второй ноги, сколько ни искали, мы не нашли. Тяжело нагруженные богатой добычей, мы отправились домой.

Говоря по совести, нам посчастливилось. К этому времени рассвело окончательно; нас отнесло довольно далеко от острова. Я сказал Джиму, чтобы он лег на дно лодки, и покрыл его старым одеялом, чтобы его не увидели и не могли донести, что встретили беглого негра. Я усердно греб к нашему острову, и, никого не встретив, мы благополучно вернулись в пещеру.

Находка. — Переодевание.

После завтрака мне очень хотелось поговорить о наших приключениях, и я завел было речь о мертвеце, которого мы нашли в пловучем доме, но Джим не хотел вспоминать об этом, потому что «это приносит несчастье». «Непогребенный покойник, — говорил он, — чаще бродит по свету и является людям, чем покойник, мирно лежащий в могиле». Это рассуждение показалось мне разумным, и я не заговаривал больше об убитом, но все же не переставал ломать себе голову: кто убил этого человека и для чего?

Мы перебрали все старые лохмотья и платья, найденные нами в пловучем доме, и в разорванной подкладке одного старого пальто нашли восемь долларов серебром. Джим решил, что пальто это, вероятно, было краденое, так как если бы жители того дома знали об этих деньгах, то, разумеется, они захватили бы пальто с собою. Я сказал, что пальто принадлежало, вероятно, убитому, но Джим опять не захотел продолжать разговор.

— Вот, Джим, ты уверяешь, что говорить о мертвецах и трогать змеиную шкуру опасно, так как это приносит несчастье. Когда я взял в руки недавно змеиную шкуру, ты кричал, что это принесет нам большое несчастье, — и какое же с нами случилось несчастье? Мы нашли восемь долларов и весь этот хлам. Желал бы я, чтобы с нами случались каждый день такие несчастья.

— Это еще ничего не значит, милый Гек! Это ровно ничего не значит! Еще рано смеяться. Придет беда, вспомни Джима, придет беда!

Беда и вправду пришла. Говорили мы об этом во вторник, а в пятницу после обеда мы лежали на вершине холма и покуривали наши трубочки. Вдруг у нас нехватило табаку. Я побежал в пещеру за новым запасом и у самого входа наткнулся на гремучую змею. Я тут же убил ее палкой, затем свернул ее, как живую, и положил в ногах Джимовой постели. Мне хотелось испугать его и вдоволь посмеяться над ним. Ладно. Потом я и думать позабыл о змее. А когда вечером мы пришли в пещеру и Джим растянулся на своем одеяле, его ужалила самка убитой змеи!

Джим с воплем вскочил, и первое, что мы увидели при свете зажженной свечи, была змея, готовая ужалить еще раз. Я сейчас же убил ее, а Джим схватил отцовскую бутыль и поспешно стал тянуть из нее водку.

Джим был босой, и змея укусила его прямо в пятку.

Во всем виноват был, конечно, один я. Всякий ребенок знает, что где оставишь мертвую змею, туда непременно приползет ее самка или самец, а я, глупая голова, забыл про это! Джим велел мне отрубить змее голову и бросить ее, а кожу со змеи снять и зажарить ему кусок змеиного мяса. Я исполнил его приказание, он съел зажаренную змею и сказал, что это ему поможет. Потом я должен был снять гремушки с змеиного хвоста и привязать их ему к кистям рук, так как, по его словам, это тоже помогает от укуса. Затем я потихоньку выбрался вон и бросил другую змею в кусты. Джим не должен был знать, что я причина несчастья.

Джим тянул да тянул из бутылки, точно ребенок из рожка. По временам он вскакивал и прыгал с воем, как бесноватый, на одной ноге, и когда приходил в себя, то опять прикладывался к бутыли. Ступня его страшно распухла, да и вся нога тоже. Наконец водка произвела свое действие, и я надеялся, что Джим спасен. Но если бы змея укусила меня, я предпочел бы погибнуть, чем напиться пьяным, как отец.