Я в своем челноке отъехал немного от берега, чтобы убедиться, нет ли какой лодки поблизости, но если бы она и была, то разглядеть что-нибудь в темноте не было никакой возможности. Мы оттолкнули плот от берега и тихо поплыли в тени берегов мимо острова, не проронив ни одного слова.

Тихое плавание. — Займы. — На разбитом корабле. — Заговорщики.

Было около часу ночи, когда мы наконец миновали остров. Плот подвигался ужасно медленно. Мы решили, что если нам встретится лодка, мы бросим наш плот, пересядем в челнок, привязанный сзади, и помчимся к берегу Иллинойса.

Если те люди действительно отправились на остров, то, разумеется, они прежде всего напали на мой костер и продежурили там всю ночь, поджидая Джима. Во всяком случае, они не погнались за нами, а если даже мой костер не обманул их, это не моя вина, я добросовестно старался их надуть.

Когда на востоке показалась заря, мы высадились на берегу Иллинойса в маленькой бухточке и скрыли наш плот в густом лозняке. Берег со стороны Миссури был пористый, на нашей же стороне покрыт дремучими лесами. Целый день мы тихо пролежали в укромном местечке и смотрели, как мимо нас плывут по течению суда, лодки, плоты и как борются с течением пароходы, направляющиеся вверх по реке.

Я рассказал Джиму про мою вчерашнюю болтовню с той женщиной. Джим сказал, что она, должно быть, хитрющая бестия и что если бы она сама взялась ловить нас, от нее мы не ускользнули бы так легко, как от мужчин. Она не стала бы сидеть на месте и караулить одинокий костер, нет, сэр, она захватила бы с собою собаку.

— Отчего же она не посоветовала мужу взять собаку? — спросил я.

Джим сказал, что, должно быть, ей пришло это в голову, когда мужчины собрались в путь, они, должно быть, оттого и замешкались, что доставали собаку, и упустили драгоценное время, иначе мы не сидели бы тут на песчаной отмели в шестнадцати милях от города.

Когда стемнело, мы осторожно высунули головы из чащи кустарника и огляделись крутом. Спереди, сзади, с боков — ни души. Джим взял несколько верхних досок с плота и построил славный шалаш, чтобы защитить нас и наше добро от непогоды. На самом плоту, под навесом он сделал из ила настилку почти в фут высотой, и таким образом наши вещи не заливало водой, когда мимо проходил пароход. Посреди шалаша мы устроили из глины нечто вроде очага, на котором могли разводить огонь, не боясь, что нас заметят. Затем мы заготовили еще запасные весла, на случай если старые сломаются. Всякий раз, когда вдали показывался пароход, мы зажигали фонарь, чтобы пароход не наскочил на нас и не потопил.

На вторую ночь мы плыли часов семь или восемь вниз по течению. Мы ловили рыбу, болтали, плавали возле плота, чтобы разогнать сон. Приятно было бесшумно скользить по большой тихой реке среди безмолвной ночи. Мы лежали на спине и смотрели на звезды, и нам даже не хотелось громко говорить. Стояла чудная погода, и с нами ничего не случилось.

Каждый вечер я сходил на берег часов около десяти и отправлялся в какое-нибудь маленькое селение, где покупал все для нас необходимое: сало, муку, табак, что случится. Иногда мне удавалось похитить курицу, не успевшую сесть на насест, и я уносил ее с собой. Мой отец бывало говорил: «Если представится случай цапнуть цыпленка, цапни; если он не нужен тебе, он пригодится твоему ближнему, а доброе дело без награды не останется». Впрочем, старик во всех случаях оставлял цыпленка себе, а говорилось это для красного словца.

Иногда мы убивали какую-нибудь зазевавшуюся водяную птицу, которая поднималась слишком рано или ложилась слишком поздно. Короче сказать, нам жилось привольно, хорошо и счастливо.

На пятую ночь, когда мы проезжали мимо города Сент-Луи, поднялась страшная буря с громом и молнией.

Дождь лил как из ведра. Мы спрятались под навес, оставив плот на волю волн. При блеске молнии видны были скалистые берега и торчащие из реки острые камни.

— Эй, Джим! — вдруг закричал я. — Посмотри-ка, что это там такое?

Это был пароход, который наскочил на скалу и разбился. Нас несло прямо на него, и при свете молнии мы могли ясно разглядеть его корпус. Часть верхней палубы высовывалась из воды, и при новой вспышке молнии был ясно виден даже стул, стоявший возле большого корабельного колокола, даже висевшая на спинке стула старая войлочная шляпа.

Черная ночь, буря, гроза и это одинокое печальное судно на реке произвели на меня сильное впечатление. Мне страстно захотелось влезть на пароход и посмотреть, что там делается.

— Джим, причалим к судну! — попросил я.

Но Джим ни за что не соглашался. Он говорил:

— Зачем Джиму итти на разбитое судно? Джиму это нисколько не любопытно. Что тебя тянет туда? Джим не хочет иметь дело с полицией!

— С полицией? Да что ей там делать? Сторожить палубу? Неужели ты думаешь, кто-нибудь станет рисковать своей шкурой в такую ночь ради двух старых досок, готовых каждую минуту разъехаться врозь?

Джим не нашелся ничего возразить и молчал.

— А между тем, — горячо продолжал я, — в капитанской каюте мы можем что-нибудь «взять взаймы». Держу пари, Джим, мы там найдем сигары по пяти центов за штуку, превосходные сигары, Джим! Капитаны пароходов — богатые люди. Они получают по шестидесяти долларов в месяц, они не постоят за ценой, раз им что по вкусу. Пойдем, Джим! Захвати свечку. Я все равно не успокоюсь, пока не побываем на судне. Том Сойер не пропустил бы такого удобного случая. Никогда! Он назвал бы это «геройским приключением» и взобрался бы на судно даже с опасностью для жизни. И уж как потом хвастался бы! Он считал бы себя не ниже Христофора Колумба, открывшего Новый Свет! Как бы я желал, чтобы Том был здесь!

Джим еще проворчал себе что-то под нос и наконец согласился, заметив при этом, что мы не должны разговаривать, нужно произносить только самые необходимые слова и то как можно тише. Молнией опять осветило разбитое судно. Мы осторожно причалили и привязали к кораблю наш плот.

Палуба в этом месте высоко выдавалась над водой. Мы поползли в темноте по наклонившейся палубе к капитанской каюте, осторожно передвигая ноги и протянув вперед руки, чтобы не удариться обо что-нибудь. Вскоре мы добрались до люка, спустились в него и очутились перед открытой дверью капитанской каюты. Как вдруг — о, ужас! — в задней каюте мы заметили свет и услышали тихие голоса.

Джим чуть не умер со страху и шепнул мне умоляющим голосом, чтобы я скорей шел за ним. Я отвечал: «Хорошо, идем», как вдруг услыхал чей-то отчаянный вопль:

— Оставьте меня, братцы, клянусь, что не выдам!

Другой голос отвечал довольно громко:

— Лжешь, Джим Тернер! Мы знаем твои штуки! Ты всегда забираешь при дележке двойную долю и еще грозишь выдать нас, если мы тебе не уступаем! На этот раз ты в наших руках, подлая собака!

Джим исчез и, вероятно, уже был на плоту, а меня разбирало любопытство. «Том Сойер ни за что не оставил бы этого так, — говорил я себе. — И я тоже должен взглянуть на то, что там происходит». Я пополз вперед на четвереньках узким коридором и заглянул в каюту. Там на полу лежал связанный по рукам и ногам человек, двое других стояли над ним, один с маленьким фонарем в руках, другой с пистолетом, которым целился прямо в голову связанного.

— Я тебя сейчас пристрелю, как бешеную собаку, предатель! — говорил человек с пистолетом.

Тот корчился на земле и вопил:

— Не трогай меня, Билл! Ради бога, не трогай! Клянусь, я никому не скажу!

В ответ на эти мольбы человек с фонарем злобно рассмеялся:

— Не выдашь? В первый раз ты сказал истинную правду: клянусь, ты нас действительно не выдашь. Ишь как хнычет, а ведь, если бы он был сильнее, он укокошил бы нас обоих! А за что? Просто так, здорово живешь! Только за то, что мы хотели получить принадлежащее нам по праву. Только за это! Держу пари, ты больше никому не будешь грозить, Джим Тернер!