Потом я взял топор и стал выбивать дверь хижины. Это было не так-то легко. Покончив с дверью, я притащил поросенка к столу, разрезал ему горло и положил его на землю, чтобы вытекла кровь, — пол у нас в хижине был не настланный, а земляной. Потом я взял старый мешок, доверху набил его тяжелыми камнями, окунул его в кровяную лужу и поволок по земле к берегу реки, где и бросил в воду. Мешок оставил за собой широкий кровавый след, который увидал бы и слепой. Мне бы хотелось, чтобы Том Сойер был при этом: он сочинил бы по этому поводу какую-нибудь чудесную историю — он мастер на всякие выдумки.

Я вырвал у себя на голове клок волос, обмочил топор в крови, налепил на него волосы и бросил в угол. Потом взял поросенка, зажал его рану, чтобы не капала кровь, отыскал удобное местечко на берегу реки и бросил его тоже в воду. Тогда мне пришла в голову новая мысль. Я взял мешок с мукой, снес его в хижину на прежнее место и проделал в нем дырку пилой, так как у нас не было ни ножей, ни вилок, — отец, когда стряпал, пользовался только карманным ножом. Потом я протащил мешок ярдов двести по траве к востоку от хижины, к неглубокому озеру, заросшему тростником; там водилось множество уток. По дороге к озеру мука медленно сыпалась из проделанной в мешке дыры, оставляя за собой белый след. Тут же я бросил, как бы оброненный нечаянно, старый отцовский оселок. Потом завязал шнурком дыру в мешке, чтобы мука больше не сыпалась, и отнес обратно в лодку и мешок и пилу.

Между тем уже вечерело. Я отплыл немного вниз по реке, затем привязал лодку к прибрежной иве, закусил и стал ждать, пока взойдет месяц. Закурив трубочку, я принялся серьезно думать о моей новой затее. Разумеется, отец обратит внимание на следы, оставленные набитым камнями мешком, и будет искать мой труп в реке. Затем он бросится по следам, оставленным мешком с мукой, по направлению к озеру, потом на ту сторону по тропинке в лес — в погоне за разбойниками, убившими меня и разграбившими все имущество. Что труп мой будут искать только в реке, в этом я был уверен. Скоро отцу это надоест, он перестанет и думать обо мне, а этого мне только и надо: я могу жить, где хочу! Джексонов остров как раз годится для меня: мне знаком там каждый уголок, никто туда за мной не придет. По ночам я могу отправляться в город и добывать все, что мне нужно. Ура! Джексонов остров будет моим владением!

Я порядочно устал и первым делом решил поспать. Спал я долго, а когда проснулся, не сразу понял, где я нахожусь. Я привстал и с удивлением озирался вокруг, потом мало-помалу все вспомнил. Передо мною на много миль расстилалась водная гладь… Месяц светил так ярко, что я мог сосчитать все бревна, которые, чернея, тихо скользили по реке метров на сто впереди меня. Стояла мертвая тишина, и мне казалось, что было уже довольно поздно; веяло чем-то таким особенным, какой-то свежестью, не знаю, как выразиться, но вы понимаете, что я хочу сказать.

Я зевнул, потянулся и только что хотел отвязать мою лодку и плыть дальше, как вдруг услышал какой-то звук над водой. Я насторожился и скоро догадался, в чем дело. То был глухой равномерный звук весел, движущихся в железных уключинах. Это всегда слышно в тихую и ясную ночь. Я выглянул из-за ивовых ветвей и убедился, что по реке действительно плывет ялик. Сколько там было человек, я еще не мог определить. Но вот он подплывает все ближе и ближе, и я разглядел, что в лодке находится только один человек. По-видимому, то был отец, хотя я его не ожидал в эту ночь. Человек этот плыл по течению, ближе к берегу, по тихой воде, и прошел так близко от меня, что я мог коснуться его весел. К моему удивлению, это точно был мой отец и даже трезвый, что я угадал по тому, как он управлял лодкой.

Терять времени было нельзя. В следующее же мгновение я быстро и осторожно скользил по течению, стараясь держаться в тени берегов. Проплыв одну или две мили, я направил лодку по середине реки; я знал, что скоро будет пристань, с которой меня могут заметить и окликнуть. Я поставил лодку между плывущими бревнами, лег на самое дно и поплыл по течению.

Я лежал и курил и смотрел в небо. Нигде ни облачка. Я не знал, что когда лежишь на спине в лунную ночь и смотришь в небо, то оно кажется бесконечно глубоким; так хорошо было! А как далеко в такую ночь разносится малейший звук на воде! Я слышал людской говор с пристани и мог различить каждое произносимое слово. Один говорил, что дни теперь будут все длиннее, а ночи короче. Другой возразил на это, что сегодняшняя ночь не из коротких, и все почему-то рассмеялись. Затем он повторил свое выражение, считая его очень остроумным, и другие опять рассмеялись.

Потом кто-то сказал, что уже три часа, что скоро начнет светать, затем опять послышался смех. Но лодка моя плыла все дальше и дальше; голоса стали доноситься неясно, так что я уже не мог различить слов, слышался только отдаленный гул да смех, но скоро затихли и они. Пристань была далеко позади.

Я приподнялся и увидел перед собой Джексонов остров, поросший густым лесом; издали он вздымался передо мной темной массой, точно громадный пароход без огней. Низкий песчаный берег был весь под водой.

Подхваченный быстрым течением, я живо обогнул мыс, вошел в тихую воду и высадился на берегу, обращенном к Иллинойсу. Лодку мою я ввел в маленькую знакомую мне бухточку, закрытую густым лозняком, так что ничей посторонний глаз не мог бы заметить ее. Ура! Я был свободен!

Вскарабкавшись на берег, я присел на пень и стал смотреть на величественную реку, по которой тихо скользили темные бревна. Вдали раскинулся город; там, как звездочки, мерцали огоньки. Вот проплыл огромный плот с фонарем посередине; я смотрел, как он медленно проносится мимо меня, и слышал, как человек, стоявший на плоту, крикнул кому-то: «Право на борт!» Плот был далеко на середине реки, а мне казалось, что говорят в двух шагах от меня.

На небе показалась серая полоса рассвета. Я пошел в лес и прилег отдохнуть перед завтраком.

Сон в лесу. — Ищут мертвое тело. — На страже. — Гек находит Джима. — Дурные приметы. — Негр с деревянной ногой.

Солнце стояло уже высоко на небе, когда я проснулся. Очевидно, было уже часов восемь, если не больше. Я лежал на траве в тени деревьев и чувствовал себя хорошо и привольно, как птица в гнезде. Деревья росли так густо, что солнечные лучи еле пробивались меж ветвей. На земле, на тех местах, куда проникли лучи, танцовали блестящие пятна — признак небольшого ветерка. Две белочки сидели на ветке и дружелюбно посматривали на меня.

Мне было так хорошо и удобно, что не хотелось вставать и заботиться о завтраке. Я даже закрыл глаза, намереваясь еще немного вздремнуть, как вдруг мне послышался какой-то отдаленный неясный звук — бум-бум. Этот звук пронесся над рекой. Я приподнялся и стал прислушиваться. Звук повторился! Я вскочил на ноги, побежал к берегу, раздвинул кусты и стал смотреть. Почти против пристани над водой стлалось белое облачко. Пристань полна людей. Теперь я понял, в чем дело. Бум! И я различил дымок, отделившийся от пароходного борта. Ого! Они палили из пушки по воде, чтобы заставить всплыть на поверхность мой труп!

Я страшно проголодался, но не смел развести огонь — дым мог выдать меня. Так сидел я на берегу, прислушиваясь к пушечным выстрелам и следя за белыми клубами дыма. Река в этом месте была очень широка и в это солнечное утро казалась особенно прекрасной. Я с наслаждением сидел бы здесь все время, пока они ищут мои бренные останки, если бы только мне было что поесть! Вдруг мне пришло в голову, что в нашем городе есть обычай при поисках утопленников бросать в воду караваи хлеба со вставленными внутрь стаканчиками ртути, потому что такой каравай непременно остановится над мертвым телом.

«Вот, — подумал я, — вылови-ка такой каравай, он тебе гораздо больше пригодится, чем твоему мертвому телу».

И действительно, едва я это подумал, как вижу — плывет такой хлебец. Я подцепил его длинным прутом и вытащил благополучно из воды. Это была отличная булка, какие едят богатые люди, — не то что те жесткие серые хлебы, о которые ломают зубы бедняки. Надо «умереть», чтобы получить такую чудесную вкусную булку!