Это была семейная фотография, на ней ей было двенадцать, может, тринадцать лет. У нее был характерный для детей этого возраста взгляд исподлобья. Позади нее стоял парень, по-видимому, ее брат. У него были такие же светлые волосы, и на нем была университетская куртка. На другом конце стояла девушка, возможно, шестнадцати-семнадцати лет, - вылитая Макс. Или, наверно, наоборот, потому что ее сестра была старше.

- Твои брат и сестра? - спросил я.

Что-то в выражении лица Макс изменилось. Она развернулась к матери, и ее лицо выражало ужас и страх.

- Нет. Мы этого не сделаем! Ты меня слышишь? Если ты за этим сюда приехала, то можешь уезжать. - Она захлопнула альбом и умчалась в свою спальню.

Я ожидал, что ее мать будет вести себя шокировано или расстроено, но она спокойно взяла альбом и положила к своим вещам, как если бы взяла книгу и вернула ее обратно на полку. Она вернулась в гостиную и забрала фотографию, которую поставила на кофейный столик.

Я понятия не имел, что происходит, но знал, что это как-то связано с праздниками, о которых Макс упоминала прошлой ночью. Но что бы это ни было, оно разбило Макс на множество маленьких кусочков, чего я ни разу у нее не видел до сего момента.

Макс

Не знаю, то ли мне закричать и заплакать, то ли что-то бросить и свернуться на полу. Что-то в моей маме заставляло меня чувствовать себя четырнадцатилетней и снова злиться. Я ненавидела это, но никак не могла от этого избавиться. Она просто никогда не оставляла эту тему в покое.

Мне не нужны были фотографии Алекс повсюду, чтобы помнить ее. Я видела ее в метро, на концертах, проходящей мимо на улице. Я видела ее, закрывая глаза. Раньше я видела ее, когда смотрелась в зеркало, до того, как изменила прическу и разрисовала кожу. Каждый раз, когда мама смотрела на меня, я видела отражение Алекс в ее взгляде, как будто она очень сильно хотела поменять нас местами и вернуть свою хорошую дочь.

Не важно, сколько раз я говорила, мама все время пыталась сделать так, чтобы праздники крутились вокруг Алекс. Она хотела говорить о том времени, когда Александрия сделала то или сказала это. Мама так много о ней говорила, что казалось, будто ее фантом сидит за обеденным столом, утаскивая за собой все счастье и весь нормальный разговор в царство небытия.

Как жаль, что я не умерла. Хотя мама уже заставляла меня чувствовать себя такой. Черт, у нее даже альбом всегда наготове, чтобы показать миру другую светловолосую блондинку, не важно, что я уже давно не являюсь той девчонкой. Никто не хотел смотреть фотографии этой Макс. Только Маккензи.

Что неправильного в том, чтобы прошлое оставлять в прошлом? Почему мы должны тащить все наши проблемы в будущее? Я не могла вздохнуть из-за всех тех призраков, которые мама тащит за собой. Я не вписываюсь в этот мир и чем больше пытаюсь, тем сильнее ощущаю, что не вписываюсь никуда.

Я лежала на кровати, прижавшись лицом к подушке, когда почувствовала, как матрас прогнулся. Я знала, что это, должно быть, Кейд. После ссор мама никогда ко мне не приходила, проще сделать вид, что их не было. А папа избегал всего того, где участвовали эмоции. Я приподнялась на локтях и посмотрела через плечо, заметив его, осторожно сидящего на самом краю матраса. Между нами он оставил несколько футов.

Я перевернулась на спину и стала ждать, когда он что-нибудь скажет. Начнет задавать вопросы.

Но он молчал. Он лег рядом со мной, по-прежнему осторожно, чтобы сохранить между нами расстояние. Одну руку он положил себе под голову и в молчании уставился в потолок. Так близко я видела, насколько у него широкие плечи. То есть, я чувствовала их, но у меня не было возможности действительно посмотреть на него. Его руки были мускулистыми, а грудь широкой. Я наблюдала за тем, как двигалось его тело, когда он вдыхал и выдыхал. Этот ритм успокаивал.

Глядя на то, как его грудь поднималась и опускалась, я достаточно успокоилась, чтобы мой гнев частично испарился. Его глаза были закрыты, а лицо расслаблено, когда он проговорил:

- Я отпускаю людей.

Я приподнялась на локте и посмотрела на него, но его глаза оставались закрытыми.

- Хм… ты ссылаешься на Библию и слова “Отпусти Мой народ9!”… Я не вижу связи.

Один уголок его губ дернулся, и он вздохнул.

- Прошлой ночью ты спросила, почему я не боролся за девушку из песни. Потому что я отпускаю людей.

Я понятия не имела, о чем он говорит, но одобряла, пока мы не говорили обо мне.

- Всегда?

- Сейчас - да. Когда был моложе, то боролся и слишком много раз проигрывал.

Мне хотелось, чтобы он открыл глаза и посмотрел на меня. Этот мрачный и замкнутый Кейд вводил в замешательство. Я и сама пребывала в довольно мрачном месте, а видя его таким, погружалась еще глубже. Я никогда не знала, как себя вести в таких ситуациях, поэтому решила последовать его примеру и помолчать.

Я не думала о притяжении между нами. Придвинувшись ближе и положив голову ему на грудь, я думала лишь о том, чтобы утешить его.

Может, я думала о том, чтобы утешить и себя.

Через несколько секунд рука из-под его головы переместилась на меня. Кончики его пальцев легли на мое бедро, и я выдохнула воздух, который все это время удерживала.

И как только я погрузилась в тишину и нашу близость, он заговорил:

- Мое первое воспоминание об отце - это когда он уходит. Мне было пять, и я просил его не уходить. На самом деле, я умолял его. - Он издал что-то похожее практически на смешок… но все равно грустный. - Утром он ушел. Моя мама умерла меньше, чем через год. - Он закрыл глаза, и мне показалось, что он находится где-то в другом месте. Его больше не было со мной. - У нее был рак, и она будто просто… перестала бороться. Меня было недостаточно, чтобы она захотела остаться.

Горе появилось из ниоткуда и сбило меня с ног. На глаза навернулись слезы, а горло засаднило от усилия сдержать эмоции. Уже долгое время я не плакала, но сама мысль о Кейде, когда он был еще ребенком, возможно, таким же хорошим и идеальным, как сейчас, столкнувшимся с такими вещами… причиняла боль. Я привыкла закрывать глаза на свои собственные эмоции. И я так преуспела в этом искусстве, что у меня получалось это с легкостью. Но я никогда не беспокоилось за кого-то другого. Я никогда не была настолько близко к кому-то, чтобы это имело значение. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы затолкать свои эмоции обратно за стены.

У меня на языке вертелось столько много всего, что хотелось сказать. Но все это казалось слишком несущественным и в то же время слишком громким. Поэтому я просто крепче его сжала и держала глаза закрытыми, пока слезы не отступили.

Он рассмеялся, но это был не тот смех, который я привыкла слышать, который приковывал все взгляды к нему. Этот смех был горьким и надломленным.

- Когда отец пришел на похороны, то я полагал, что он заберет меня с собой. Я представлял, какой будет моя комната в его новом доме. Я переживал, понравлюсь ли я его новой девушке. В тот момент я настолько был полон решимости, чтобы все получилось. Но тогда он снова ушел, и я стал жить со своей бабушкой.

Я слушала биение его сердца у своего уха и могла лишь думать о том, что насколько нужно быть придурком, чтобы бросить своего ребенка даже после того, как тот потерял мать? Я никогда не умела держать язык за зубами, и сейчас не стало исключением.

- По крайней мере, нам известно, что сволочизм не передается по наследству, - сказала я.

Я практически была готова к тому, чтобы предложить поездку, чтобы найти его отца и поставить этого ублюдка на место. Его рука скользила по моей спине вверх и вниз, будто это он утешал меня, а не я - его.

А потом я осознала… что так оно и было.

Меня многое бесило в моих родителях и смерти Алекс, но ничто меня так не расстраивало, как тот факт, что в своей боли я была одинока. То есть, я знала, что мои родители скучали по ней. Я знала, что они постоянно думали о ней, но это была своего рода счастливая грусть, совершенно чуждая мне. Когда я думала об Алекс, это была чистая, неразбавленная боль. Казалось, что все мои внутренности смешались, будто у меня до сих пор травмированы внутренние органы после аварии. Спустя годы одного лишь ее образа за закрытыми глазами было достаточно, чтобы почувствовать, будто я обливаюсь кровью. Я никак не могла понять, почему все остальные не чувствовали того же, и это приводило меня в ярость.