Но теперь все эти запоздалые мечты казались несбыточными. Принц Эквин наверняка станет требовать моего наказания. Не может не требовать. И здесь окажется бессильным и управляющий, и сам Квинт Мателлин. Даже если захочет вмешаться.

Но он не захочет.

Я всего лишь провинившаяся рабыня.

Слезы хлынули ручьем. Я сжалась на камне, закусила кулак, чтобы не рыдать в голос, выдавая себя. Я уже не смотрела вниз. Плевать, что внизу. Как только я спущусь отсюда — попаду в руки палачей.

Только сейчас я заметила, что за пределами дворца глубокая ночь. Сквозь стеклянный купол, похожий на фасетчатый глаз исполинского насекомого, виднелось глубокое звездное небо и четыре луны разных оттенков, беспорядочно разбросанные на расстоянии друг от друга. Во время равнолуния они выстраиваются в прямую линию. В Сердце Империи это считают дурным знаком.

Внизу все утихло. Ни охраны, ни рабов. Но это не радовало. Голая, замерзшая, под самой крышей. Я не смогу сидеть здесь вечно. Я боялась уснуть. Чтобы, шевельнувшись, не сорваться вниз, не разбиться о мрамор. А впрочем…

Тишину прорезал легкий шум шагов. Я замерла, осторожно глянула вниз. По галерее медленно шел Огден в сопровождении Гаар. Молчали. Сиурка лишь вертела головой, все время оглядываясь. Наконец, остановилась прямо подо мной и посмотрела наверх.

Она услышала.

Я чуть не потеряла сознание. Сжала кулаки и едва слышно пробормотала:

— Меня вернут Невию.

Гаар меня услышала, но не шелохнулась. Ничем не выдала мое присутствие. Какое-то время снова оглядывалась, судя по всему, для вида, потом подошла к управляющему и что-то сказала. Тот лишь кивнул и поспешил из галереи.

Я уже не верила, что Огден способен помочь.

Я с облегчением вздохнула, но, в то же время меня охватило отчаяние. Если Гаар ничего не сказала — значит, тоже понимает, что Огдену нельзя доверять. И это тупик, из которого нет выхода. Я просто умру здесь.

Я легла на бок, сжалась, стараясь как можно плотнее обхватить себя руками. Но это было равносильно тому, будто я пыталась обогреться голой древесной веткой. Кольца аргедина на талии представлялись кусками льда, вмерзшими в кожу. Казалось, я лежала на заснеженной вершине горы, и ветер обдувал окоченевшее тело. Я сжала кулаки, пыталась обогреть пальцы дыханием, но это не помогало. Ладони увлажнялись, и становилось только хуже. Не помню, чтобы хоть раз в жизни так мерзла. Никогда.

Не знаю, сколько времени прошло. Минуты. Часы. Вечность. Теперь все это не имело значения. Это конец. Я могла сколько угодно подбадривать себя, чтобы не сойти с ума, сколько угодно на что-то надеяться… Но все это было лишь театральной игрой. Для самой себя. Перед глазами снова и снова всплывало увиденное в покоях высокородного ублюдка. Кошмарно. Бесконечно. И что-то внутри гаденько подсказывало, что я, в сущности, еще ничего и не видела. Не успела. Они только-только начали. Я все время вспоминала руки с длинными красными ногтями, и становилось просто невыносимо. Эти руки олицетворяли всю творившуюся там мерзость. Меня передергивало, кожа покрывалась мурашками, а внутри разливалась дрожь.

Я закрыла глаза, вспоминала Квинта Мателлина. Теплую купальню. Ароматные клубы пара. Его губы, низкий спокойный голос. Его руки. Широкие обжигающие ладони. Я бы согласилась на все, чего бы он не потребовал. Лишь бы оставался только он. И никто другой. Никогда.

Я уже не чувствовала конечностей. Затекли, заледенели. Казалось, я не в силах даже пошевелить пальцем. Холод пробирался в грудь. Если я выживу — наверняка заболею. С кашлем, с жаром, с воспаленным бредом. Я слышала, что от простуды можно даже умереть.

Вдруг все показалось таким бессмысленным. Что я наделала? Отсюда не сбежать. Рано или поздно меня найдут, обыщут дом от подвалов до крыши. Даже если мне удастся выйти в город — меня очень скоро вернут. Как беглую. Может, разумнее было позволить высокородным ублюдкам делать все, что заблагорассудится? Они бы насытились и оставили меня в покое. Как сломанную куклу. Но теперь было поздно, оставалось лишь сожалеть и сомневаться. Бесконечно сомневаться. В то же время я снова и снова вспоминала недвижимую полукровку. Жива ли она? Стократно лучше умереть от руки палача, чем вот так…

По плечу прошлось что-то теплое, нежное. Разлилось волнами какой-то эйфории. Я не сразу поняла, что это касание. Я открыла глаза, испуганно повернулась, и увидела склонившуюся Гаар. Она лишь кивнула, поднесла тонкий палец к полным губам. Прошептала едва слышно:

— Вставай, пойдем, — и вновь поднесла палец к губам, давая понять, что мы должны быть предельно бесшумными.

Я больше не хотела думать или бояться. На это не было сил. Лишь очень надеялась, что Гаар не желала мне зла. Простые движения давались с титаническим трудом. Я не могла разогнуть руки, пальцы. Они казались протезами, которые я не ощущала, как часть собственного тела. Прошло какое-то время, прежде чем пальцы пошевелились, вместе с едва различимым теплом движения разливалось приятное покалывание. Я встала на четвереньки, чувствуя, как колкая волна охватила ступни. Смогла подняться, только опираясь на руку Гаар.

Сиурка каждое мгновение прислушивалась. Делала несколько шагов по балке, по-прежнему держа меня за руку, и замирала. Поводила носом по воздуху. Затем кивала, больше самой себе, чем мне, и мы продолжали путь.

Когда достигли лестницы, она достала из-за пояса тонкое сложенное одеяло, развернула и накрыла меня. Когда заледеневшей голой кожи коснулась невесомая теплая ткань, я даже зажмурилась от восторга. Это было такое желанное ощущение. Такое блаженство! Непередаваемое. Я обхватила себя руками, кутаясь еще плотнее, и только сейчас поняла, что туфли остались там, на балке. Ну и пусть — босые ноги издают гораздо меньше шума.

Гаар обняла меня, а я будто прижалась к печке. Ее тело казалось сейчас едва ли не обжигающим.

— Ты как?

Я сглотнула:

— Теперь хорошо, — губы едва слушались. Могу поклясться — они были синие.

Мы какое-то время просто молча стояли. Гаар согревала меня, а я слушала ее часто бьющееся сердце. Оно колотилось гораздо сильнее моего.

Наконец, она отстранилась:

— Нужно идти. Тебя ищут по всему дому.

Я кивнула, все еще кутаясь в одеяло, вскинула голову:

— Но, куда? Куда мы пойдем?

Гаар вновь приложила палец к губам:

— Просто поверь мне. Некогда объяснять.

Она с неожиданной силой ухватила меня за руку и потянула вниз по уже знакомой лестнице. Если мы спустимся в галерею — окажемся рядом с покоями Невия. Я молчала, как она и просила. Послушно шла следом. Но с каждой оставленной позади ступенькой сердце сжималось. Куда она меня ведет?

Время от времени Гаар по-прежнему останавливалась и прислушивалась, перехватывала мою ладонь. Она вновь остановилась на площадке у последнего пролета. Если мы спустимся ниже — окажемся в галерее.

Неужели ей приказали отвести меня обратно?

Меня трясло. Я мучительно всматривалась и вслушивалась, ловя каждое движение сиурки, малейшее изменение в лице. Она напряженно слушала, даже задержала дыхание. Наконец, подняла руку и провела кончиками пальцев по шву между мраморными плитами на стене. Камень дрогнул, совершенно бесшумно начал утопать в стене, открывая узкий проход.

Гаар шмыгнула в кромешную темноту, затягивая меня следом. Здесь было непроглядно, как в могиле. Я чувствовала босыми ногами лишь гладкие полированные плиты пола, которые казались теплыми. Шла, как слепая вслед за поводырем, не решаясь остановиться или нарушить тишину, что-то спросив. Слышала лишь легкий шелест туфель Гаар и боролась с комом подступающей к горлу тошноты. Так мне было страшно.

Наконец, мы остановились. Я различила в кромешной тьме белую подсвеченную полочку ключа, увидела тонкую тень руки Гаар. Замок пискнул, дверь поехала в сторону, заливая нас нестерпимым светом, который заставлял зажмуриться.