Я была счастлива. Я бы хотела сидеть за столиком у этого невероятного окна, смотреть на утренний сад и читать стихи Тита Моэнса, большинство которых попросту знала наизусть. Как это было когда-то на Белом Ациане. Но едва ли управляющий позволит мне иметь книгу. По крайней мере, пока.

Огдена мое повышения явно не радовало. Он боялся. Я будто чувствовала липкий колючий страх, исходящий от него. Я стала вхожа в покои господина. Я могу остаться с ним наедине. Я могу нашептать в его уши что угодно. Теоретически все это было так, но я боялась.

Мы боялись друг друга — я и паук.

Я боялась старых привязанностей и заслуг, Огден — новых неизвестных возможностей. Боялся, что я завоюю доверие… а, может, и любовь. Может ли простая рабыня обрести в доме власть? Я точно знала ответ — может. Моя мать сумела. Но скромный дом смотрителя Торговой палаты Белого Ациана Ника Сверта не шел ни в какое сравнение с исполинским дворцом Квинта Мателлина. В этом тотусе было слишком просто затеряться. Быть затоптанной другими такими же. Этот тотус существовал будто по иным законам. Но от способности стать чем-то большим зависела моя безопасность. А, может, и жизнь.

Огден явился вечером, когда за окном чернильно засинело в легкой дымке цветущих белых кустов, на которые я никак не могла налюбоваться. Сегодня он был в зеленом. В цвете господского дома. Паук замер на пороге, деловито окидывая взглядом комнату:

— Это большая честь, Лелия.

Я все же склонила голову, как меня не ломало. Выказывать пренебрежение будет ошибкой. Как и пытаться дразнить его.

— Да, господин управляющий.

Я старалась казаться запуганной, смиренной, хотя внутри почему-то совсем этого не чувствовала. Я понимала, что между нами начинается война. В эту самую минуту. Та, в которой нет правил. В которой хороши любые средства: от самых грубых, до самых низких.

— Я надеюсь, ты хорошо помнишь, о чем мы договаривались?

Я лишь кивала.

— Иначе одно мое слово — и ты вылетишь из этой прекрасной комнаты и из покоев господина. Ты ведь не дура, Лелия? Ты ведь не враг сама себе, когда так возвысилась?

— Конечно, господин управляющий. Можете быть совершенно спокойны. Я безмерно благодарна моему господину и вам, господин управляющий.

Сердце колотилось. Я изображала тупую смиренную овцу, но внутри клялась сама себе, что стану изыскивать любые уловки, чтобы паук запутался в собственных сетях. Я буду терпеть и ждать. Столько, сколько понадобится. И ударю только тогда, когда почувствую, что это сработает.

— Помни об этом, Лелия.

Я вновь низко склонилась, выражая Огдену все возможное почтение, и желая ему сдохнуть. Свернуть шею на первой же попавшейся лестнице. Стояла согнувшись до тех пор, пока его зеленая мантия не исчезла в дверях.

Но, стоило уйти пауку, тут же явилась Полита. Она явно караулила, как вчера, в подвале. Вошла, окинула взглядом комнату, совсем как управляющий. Сморщила нос:

— Эта комната несчастливая, криворукая. Не боишься?

Эта война была попроще, но могла оказаться не менее кровавой. Я выпрямилась, будто готовилась к бою:

— Я не верю в несчастливые комнаты.

Полита пожала плечами:

— А зря. Все девушки, которые жили здесь до тебя, заканчивали очень плохо.

Я была почти уверена, что все, что случилось с этими девушками, если только лигурка не врет, было делом ее рук.

— Я — не все.

Полита лишь рассмеялась, сверкая идеальными белоснежными зубами

— А оглядывайся, как все, криворукая. Что пьешь… Что ешь….

Я вскинула подбородок:

— Ты мне угрожаешь?

Полита хмыкнула, темное лицо перекосила желчная гримаса:

— А почему бы и нет?

Теперь был мой черед хмыкать:

— Ты дура?

Она ничего не поняла, сложила руки на груди, тряхнула выбеленными волосами:

— Это еще почему?

— Ты угрожаешь мне. Вот так, прямо в глаза.

Она повела бровями:

— Что с того? Кто ты такая, что я не могу тебе угрожать? Такая же рабыня. Ты ничем не лучше. Слышишь, криворукая? Ничем не лучше!

— А это мы еще посмотрим.

— Что это, отец?

Невий ворвался в мой кабинет без предупреждения. Из него едва не сыпались искры. Он широкими шагами подошел к столу и швырнул передо мной бланк с символикой Императора. Я даже не смотрел — прекрасно знал, что это.

— Выйди вон и войди, как полагается.

Я указал на дверь, но сын не шелохнулся.

— Что это?

Бледные щеки покрылись лихорадочным румянцем. Невий терял самообладание по щелчку пальцев. Хладнокровие Теналов он явно не унаследовал. Но это никак не освобождало его от элементарных норм приличия, принятых в высокородных домах. Если бы я позволял себе подобное — отец и Варий быстро поставили бы меня на место. Как и моя мать. Но Уния была другого мнения. Она слишком любила сына, в этом нельзя винить, но даже безмерная любовь может оказаться ядом, если принять ее в невозможном количестве. Невий был отравлен материнской любовью. Избалован и залюблен. Он почти не знал слова «нельзя», но слишком хорошо оперировал словом «хочу». А меня попросту не бывало дома…

Я молча поднялся, обошел стол и вытолкал сына за дверь. От него опять ощутимо несло дарной. Совсем свежий запах. Не удивительно, что он едва мог держать себя в руках. Я вернулся в кресло. Мальчишка придет, едва спустит пар. На это понадобится несколько минут.

Служба и долг Императору — вот что было главнее всего. До злосчастного ранения, которое едва не стоило мне жизни. Но потом, выйдя в отставку, я продолжил службу в качестве военного посланника. Новое назначение позволяло чаще появляться дома, но было слишком поздно. Последняя попытка расставить все по местам, закончилась скандалом. Уния так боялась, что сын пострадает на военной службе, что грозилась отравиться, если я отправлю Невия в корпус. Но, когда я не пошел у нее на поводу, конечно же, не отравилась, а кинулась в ноги Великому Сенатору. А потом и Императору. В итоге женские слезы взяли верх, и Невий получил официальную отсрочку. Годом позже Уния скончалась. Остановилось сердце. Но Луций, как и весь его дом, не верил в эту версию. Им нравилось думать, что она все же осуществила свою угрозу. Что я стал этому причиной.

Мальчишка должен был явиться еще вчера, поприветствовать меня после возвращения, как и полагалось сыну. Но не явился. Я этого ожидал, и сам не горел желанием его видеть. И, уж точно, идти на его половину.

Наконец, в дверь протиснулся мой секретарь, поклонился:

— К вам господин Невий, ваше сиятельство.

Я кивнул:

— Пусть войдет.

На этот раз сын вошел, как полагается, но весь его вид был сплошным вызовом. Он остановился у дверей, склонил голову, как подобает:

— Мое почтение, отец.

— Здравствуй, Невий, — я кивнул, давая понять, что он может подойти.

Тот встал у стола и аккуратно положил на стол уже знакомый бланк:

— Я бы хотел пояснений, отец. Что это?

— Имперское назначение, как ты можешь видеть. Тебя включили в состав дипломатической миссии в качестве младшего легата. Поздравляю с назначением, это большая честь.

Невий уже с трудом сдерживался — но крупицы его терпения и без того хватило даже дольше, чем я надеялся. Щеки пошли красными пятнами:

— Я не поеду.

— Проигнорировать волю Императора?

— Я не поеду! Его высочество… Он заверил меня!

Я сцепил пальцы, подался вперед:

— Видно, не так крепка привязанность… его высочества.

На лице Невия отразилось замешательство. Он покачал головой и отступил на шаг:

— Я не поеду!

— Это не обсуждается.

— Норбонн, отец! Это в заднице вселенной!

Напускное смирение облупилось, как старая краска. Невий уже не пытался что-то изображать. Бросал на меня уничтожающие взгляды и расхаживал перед столом из стороны в сторону, шурша мантией и громко стуча каблуками по полированному мрамору. Тонкие ноздри раздувались, а на висках проступили вены.