— Тебе не понравится мое предложение. Но я считаю его самым рациональным. Точнее, единственно верным.

— Я слушаю.

Он молчал, все так же покручивая кольцо. Подозвал рабыню, чтобы та обновила кофе. Тянул время. Хлебнул, со стуком отставил чашку. Вновь хлебнул. Я терпел.

Варий пристально посмотрел на меня:

— У нее еще маленький срок — это не слишком великая потеря.

Я закаменел. Сразу понял его мысль. Внутри разлился кипяток, который разгоняло мучительное биение сердца. Но я молчал и пытливо смотрел в лицо старика. Он подался вперед, опираясь на узорную столешницу — пошел в наступление:

— Самое разумное — дать принцу Эквину то, что он хочет. И как можно скорее.

От напряжения заломило под скулами:

— Ты предлагаешь… убить моего ребенка?

Варий отмахнулся с напускной легкостью:

— Не драматизируй. Это еще не ребенок — лишь зародившаяся жизнь. — Он соединил большой и указательный пальцы, будто зажал песчинку: — Крошечный комок. Ты мог даже не знать о его существовании. Считай, что его нет. Даже твоя рабыня никак не пострадает.

— Ты поступил бы так?

— В твоем случае? — Варий вновь подался вперед: — Бесспорно. Будет другая рабыня и другой ребенок — это не составит проблемы. Но ты устранишь весьма скользкий конфликт.

Я смотрел на него и молчал. Теперь я отчетливо видел перед собой своего дядю Вария. Того самого, который сидел рядом со мной, пятнадцатилетним, тогда, много лет назад, равнодушно глядя на мои мучения. Нет, он не изменился. Годы смягчили углы, обтерли его, словно прибой твердый камень. Камень изменил форму, будто замаскировался, но не перестал быть от этого камнем. Твердым и тяжелым.

Я вспомнил омерзение на лице Лелии, когда она говорила о его высочестве. Видел, с каким трудом давались ей эти воспоминания. Отдать ее Эквину? Пожертвовать ради его прихоти своим ребенком?

Я покачал головой:

— Меня это не устраивает.

Губы старика снисходительно дрогнули:

— Если ты стал таким тонкодушным, привези ее сюда. Я все сделаю сам. Отправлю принцу тоже сам.

— Это будет значить, что я пошел на поводу у Невия.

Варий посмотрел так, что меня будто прошибло пулей:

— Ты сам знаешь, что дело вовсе не в Невие. Ты не хочешь. И точка.

Я прямо смотрел в его лицо:

— Я не хочу. Эквин не получит мою рабыню.

— Неуместное упрямство. Сделай так, как я говорю. Послушай меня! Задумайся, и ты поймешь, что я прав.

— Нет.

Старик кивал, изображая вселенское понимание:

— Я не имею права приказать тебе… хотя следовало бы. Но надеюсь, что позже ты одумаешься… Так как ты намерен поступить? Ты не можешь теперь оставить все, как есть. Это будет самым бессмысленным решением.

Он прожимал. И будет прожимать. Пока не испробует все варианты. Если Варий задался целью… он сделает по-своему рано или поздно.

Я заглянул ему в глаза:

— Ищи фиктивную жену.

Мне показалось, он вздохнул с облегчением.

Дом будто вымер. Мы с Гаар шагали по галереям в полной тишине. Это было странно. Настолько, что внутри все замирало. Звенящая тишина и звук наших шагов, гулко разносящийся в пространстве. Мы молчали, будто боялись нарушить это безмолвие, просто переглядывались время от времени.

Мы вышли в сад, точно шагнули в теплое ароматное марево. Нагретый воздух казался плотным, почти осязаемым. Шелест листвы, птичий щебет. Был полдень. Солнце висело прямо над головами, левее едва проступали бледные контуры четырех лун. Здесь тоже было пусто. Обычно, то тут, то там виднелись стриженые головы рабов, бесчисленные садовники неустанно обихаживали пышные насаждения, что-то подрезали, поливали. Всегда слышались детские голоса — детям рабов разрешалось играть в саду. В последнее время я смотрела на них с особой тоской, подолгу. Пыталась представить, каково это — сидеть в ажурной тени бондисана и любоваться, как у фонтана играет твой ребенок. Зачерпывает воду маленькой ладошкой, запускает в теплый воздух россыпь искрящихся на солнце брызг. И смеется. Звонко, задорно. Так, что тоже хочется смеяться. От этих мыслей заходилось сердце, наполнялось таким щемящим счастьем, что наворачивались слезы… Такая простая малость… но порой она казалась мне недоступной. Квинт был уверен, что будет сын, а я втайне хотела, чтобы это была девочка. Девочки никому не нужны. Никто не узаконивает дочерей. Я разочарую своего господина, но мое сокровище останется со мной. Ради этого я готова была пожертвовать всем, что есть сейчас, даже оказаться сосланной в какое-нибудь захолустье. Если бы только мне позволили выбирать…

Мы шли по дорожке в сторону большого двора. Уже виднелся белый портик колонн, ведущий к воротам. Розовый кварц хрустел под ногами. Время от времени я отшвыривала башмаком упавшие цветы бондисана. Вялые, уже начинающие смертно чернеть. Они очень быстро теряли всю свою красоту, расставаясь с веткой. Лишь несколько минут — и лепестки вяли, нестерпимо-алый цвет исчезал на глазах, будто цветок обескровили. Но вместе с жизнью из него уходил яд. Так же стремительно. Умерший цветок уже ничем не мог навредить. Гаар остановилась, привстала на цыпочки — пыталась заглянуть в ворота.

Я пошла дальше, наклонилась, подобрала только что упавший с дерева венчик. Крупный, свежий. Кровавый. Если прямо сейчас сорвать жирные желтые тычинки, прикрытые рифленой «юбочкой», — они сохранят свою ядовитую силу до тех пор, пока не высохнут совсем. Я оторвала их, отбросила венчик, раздавила тычинку и смотрела, как желтая пыльца, смешанная с соком, обильно перепачкала мне пальцы. Как мелкая липкая пыль.

Гаар догнала меня, нервно стряхнула тычинки с моей ладони. В ее огромных глазах застыл испуг. Она взяла меня за руку и потащила к маленькому питьевому фонтану у дорожки:

— Смой эту гадость! Ты с ума сошла? Ожог останется!

Об этом я не знала. Окунула пальцы в холодную воду, Гаар терла, стараясь смыть пыльцу с моей кожи. Вытерла собственным поясом, сосредоточенно заглянула мне в лицо:

— Жжет? Надо будет сходить в медблок. Это больно, знаю. Теперь несколько часов будет зудеть, если ничего не сделать. Я по глупости тоже их давила.

Я посмотрела на свою руку, пожала плечами:

— Да нет. Не жжет. Не успело…

Гаар всматривалась в мою ладонь, с облегчением вздохнула:

— Ну да… Не покраснело, надо же. Не делай так больше. Пойдем скорее, там все собрались. А то влетит. Сильвия себя управляющим возомнила.

Я кивнула. В груди расползалась тревога, как чернильное пятно на ткани. Я посмотрела на Гаар:

— Мне не по себе.

Она лишь взяла меня за руку, сжала:

— Не выдумывай. Какое-то официальное событие. Тогда всех собирают в большом дворе. Плохие новости так не объявляют.

Мы вошли в ворота и встали с краю. Я первый раз была в большом дворе. Там всегда отирались вольнонаемники, не слишком хотелось попадаться им на глаза. Двор был огромный, обнесенный высокой белой стеной, вымощенный цветной мозаичной плиткой. У фронтальной стены возвышалась каменная трибуна под стеклянной крышей. Вероятно — господские места с отдельным входом. Но сейчас там было пусто. Двор напоминал скорее городскую площадь. И своим видом, и размерами.

Но еще больше меня поразило другое. Я не представляла, что в этом доме столько рабов. Они выстроились вдоль всех четырех стен в несколько рядов. Серые одежды и стриженые головы. Я даже пыталась сосчитать, но поняла, что это совершенно бессмысленно. Рабы из тотуса Невия сгрудились отдельно. Кажется, их было меньше. Я узнала долговязую многосмеску. Она стояла особняком, как и Сильвия, у самой трибуны. Вероятно, тоже была старшей.

Мне было хорошо видно Политу. Ей меня, к сожалению, тоже. Она переминалась в дальнем углу рядом с Ваной. Обе, не стесняясь, сверлили меня глазами. Я инстинктивно прикрыла живот руками, попятилась за чужие спины.

Раскатившийся звуковой сигнал заставил меня содрогнуться всем телом. Напряглись все — я это чувствовала. По толпе будто прошла плотная волна. На трибуне показался высокий худой человек в желтой мантии. Невероятно длинное тонкое лицо, темные волосы, выдающие свободного имперца. Прямой, как палка. Он нажал кнопку селектора на рукаве, и над двором поплыл многократно усиленный голос: