Однажды мы встретили стаю небольших полосатых рыб. Они вели себя весьма странно. Скажите, вам понравилась бы рыба, которая угодничает перед вами, подлизывается, льстит, а потом вдруг начинает грубить и вести себя высокомерно? За таким поведением, видно было по всему, крылись недобрые намерения. Когда у нас появилось недоверие к лоцманам, — а это были они, — наше положение ухудшилось, хотя лоцманы изо всех сил старались уверить нас в своей преданности.

Нам предстояло перекочевать на новые места. Накануне часть лоцманов вдруг исчезла, а те, что оставались, уговаривали нас немного подождать. «Вы не должны торопиться, — говорили они. — Сейчас, по мнению звездочетов, не время для кочевок. Мы говорим об этом только потому, что очень привязаны к вам, любим вас и для нас было бы большим горем услышать, что калканов постигло какое-нибудь несчастье из-за того, что они не послушались наших добрых советов». Старейшины калканов колебались. Одни говорили, что лоцманы что-то темнят, другие — что в предостережениях лоцманов есть правда. Единого мнения среди калканов не было, начало кочевки откладывалось.

На третий день из сумеречной бездны выплыла огромная стая акул во главе с Кархародоном — самым сильным и злобным зверем акульего рода. Их привели лоцманы, исчезнувшие несколько дней назад. Акулы окружили нас, прижали к рифу, и началось страшное истребление. Мы не могли вырваться, потому что за спиной акул нас поджидали их подручные — жестокие и беспощадные барракуды. Те, кому удавалось прорваться сквозь строй акул, попадали в беспощадные зубы барракуд. К вечеру, когда акулы насытились, а косяки калканов сократились наполовину, побоище утихло. Акулы и барракуды согнали нас на равную песчаную площадку перед рифами и потребовали лечь на песок. Мы все мысленно прощались с жизнью, чувствовали, что это конец. Но судьбе было угодно иное продолжение.

Из середины акульей стаи выплыл Кархародон и навис над нами. Его ужасная пасть с пятью рядами зубов расплывалась в дьявольской улыбке.

— «Вот так-то оно лучше!» — сказал Кархародон таким тоном, что сердца наши заледенели. Те, кто предчувствовал, что встреча с лоцманами добром не кончится, обвиняли всех остальных калканов в беспечности и благодушии.

«Калканы! — сказал Кархародон. — Я решил установить в океане новый порядок! Во имя счастливой жизни будущих поколений всех рыб, в том числе и вашего. Я обещаю, калканы, что когда-нибудь вы будете вполне счастливы, но для этого вы должны приносить определенные жертвы, ведь счастье, как известно, не дается даром. Те, кого вы сегодня недосчитались, — ваш первый взнос. Ваше светлое будущее теперь в ваших руках. Отныне каждый вечер вы должны выделять для меня, моих слуг и соратников небольшой косячок калканов, достаточный для утоления нашего аппетита. Нам, царствующим особам, негоже рыскать по океану, как простым смертным, в поисках поживы. Это унижает наше высокое достоинство. Отныне вы будете отбирать между собой каждого пятого с тем условием, что отобранные, как удостоенные самой высокой чести, сами будут устремляться в наши раскрытые пасти…

И не вздумайте сопротивляться! Возможно, поначалу кое-кому нелегко будет привыкать к новому порядку, но таким, если они обнаружатся, с удовольствием помогут мои подручные, мелкие акулы и самые верные наши слуги — барракуды. Уверяю вас, пройдет совсем немного времени — и вы будете единогласно приветствовать мои новшества и всячески проявлять ко мне свою любовь.

Я, великий Кархародон, уважаю идеалы справедливости и свободы. А потому, во избежание всяких недоразумений в будущем, желаю, чтобы вы избрали меня своим господином и повелителем добровольно. Итак, кто против меня? Нет никого! Что ж, похвальное единодушие! Позвольте мне расценить его как первое проявление любви и преданности ко мне».

Калканы оторопели. Они были поражены до беспамятства. Как только Кархародон отвернулся, собираясь удалиться, в толпе калканов послышались единичные голоса тихого протеста: «Мы не согласны!» «Нам даже не дали подумать!», «До сих пор мы были свободными и независимыми! Как же так! На каком основании нас хотят поработить?»

Один отчаянный калкан осмелился выкрикнуть: «Да здравствует свобода! Да здравствует жизнь!»

Кархародон остановился и с изумлением посмотрел на свою свиту. Затем медленно развернулся и заскрежетал челюстями: «Молча-а-ать!»

Но калканы, немного пришедшие в себя и начинающие осознавать, к чему клонится дело, продолжали роптать: «Так нельзя, мы тоже рыбы!», «Мы против!»

По знаку Кархародона стаи мелких акул, вроде суповых и песчаных, а также барракуды бросились на беззащитных калканов. Океан потемнел от крови. Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. Наверное, мы все были бы уничтожены, не будь Кархародон себе на уме. Когда тираны жестоки и глупы — это очень тяжело. Но тяжелее во сто крат, когда они жестоки и хитры. Кархародон увидел, что нас осталось всего лишь одна треть, и приказал остановить побоище, иначе некем будет управлять, не с кого будет брать ежедневную дань…

С этого дня океан стал для нас адом, а стоны — нашим утешением. Акулы и барракуды преследовали нас везде и всюду. Они высматривали тех, кто плохо, на их взгляд, ведет себя, и тут же приканчивали. Мы пали духом. Наш вожак — всеми уважаемый старый калкан — временами впадал в глубокую задумчивость. «Калканы, — говорил он, — я слышу приближение новых бед. Смотрю я, как вы пугливо прячетесь в пещеры и прижимаетесь ко дну, стараясь остаться незамеченными, и диву даюсь: куда девалась ваша гордость, ваша любовь к свободе? Я уже стар, дни мои на исходе, и нет среди нас таких, кто мог бы поддерживать среди калканов дух мужества и надежды. Вы все больше опускаетесь. Наше племя перерождается на глазах. В сердцах калканов погасло пламя свободолюбия. Что же будет дальше?»

Что мы могли ответить своему мудрому старому вожаку? Что могли ответить ему существа, потерявшие веру в будущее! Мы уступили грубой и жестокой силе. Каждый день мы приносили в жертву своих близких. Но на этом наши беды не кончались… Барракуды и акулы каждый день врывались в наши стаи и опустошали их. Наша жизнь проходила под гнетом постоянного страха за свои жизни.

Однажды примчался молодой калкан. Принес тревожную весть. Барракуды потащили нашего старого вождя к Скалам Убегающего Солнца, где жил Кархародон и его приспешники. Мы переполошились. Послышались плач и причитания. Горячие головы призывали стряхнуть цепи страха, всем вместе ринуться к скалам и погибнуть вместе с вожаком. Все равно, говорили они, жизнь стала невыносимой. «Лучше умереть, чем дрожать, зарывшись в песок!» Осторожные успокаивали: «Это же безумие! Мы все погибнем, а какой прок?» Осторожные всегда так: чего-нибудь да боятся!

Горячие головы, собрав немало сторонников, бросились на выручку нашего вождя, но погибли, окруженные барракудами. Нас еще больше одолевали недобрые предчувствия. Морской петушок, как-то проплывая мимо, сказал, что над нашим вождем будет устроен суд.

Вечером нас навестила зубатка. Она высокомерно вплыла в середину стаи, по пути проглотила юного калкана и остановилась.

— «Слушайте все! Я, личный глашатай великого Кархародона, говорить буду! Подлый калканий вожак, гнусный предатель-подстрекатель, будет казнен завтра на восходе солнца! Всем калканам быть к означенному сроку у Скал Убегающего Солнца! Ослушание карается смертью!»

Едва рассвело, калканы в полном смятении столпились перед скалами. Нас окружили стаи живодеров. Куда ни посмотришь — злые глаза и острые зубы.

Появился Кархародон, окруженный прилипалами. Он окинул нас холодным взглядом:

«Рыбы! — сказал он (сказал так, что всем послышалось «рабы»). — С тех пор, как я стал вашим повелителем, я забыл, что такое спокойный сон и приятный аппетит. Целые дни провожу в заботах и хлопотах о вашем благе; не щадя зу…кха…кха… своего здоровья. Все стараюсь, чтобы каждый ваш день был сплошным праздником. Я очень крепко привязан к вам и не чаю в вас души. Эту привязанность разделяют и мои верные слуги — акулы, барракуды, мурены, морские черти и другие большие и малые хищники, мои активные помощники в многотрудном деле управления…