— Это мужчинская фраза, — запротивилась девочка.

— Я сам это скажу, — решил её брат, — Как будто соглашусь.

— Годится. Гобсек скорей всего откажется, назовёт глупостью, но вы только не давайте ему уйти, задавайте вопросы: есть ли у него семья, дети, где он жил, когда был маленьким и молодым, было ли влюблён, что ест всего охотнее, не озябли ли его ноги и тому подобное. Возможно, он вас спросит обо мне, но вы — меня совсем не знаете и имя моё слышите впервые, ясно? Я здесь никогда не жил… Вернётся Макс — … скажите ему, что Гобсек назвался вашим дедушкой, и вы ему открыли.

— Сколько сразу лжи! — тихо возмутила Полина.

— В мелочах — да, но ведь ваши фамильные бриллианты действительно у него и получить их обратно — совсем не лишне.

Сумки с богатствами были затолканы далеко под диван, дорогие предметы Эжен унёс в спальню. Хотел и занавески снять, но как бы он объяснил это Максу?…

Макс явился затемно, благоухающий, в серебристом цилиндре и песцовой пышноворотой шубе, облицованной тёмно-серым бархатом. Он бросил на диван два больших узла и коробку. «Разворачивай и мерь», — велел Эжену.

Тот равнодушно распаковал и лениво напялил на себя тёплый редингот с норковым воротником, сунул ноги в уютные, как муфта, сапожки.

— Очаровательно! — оценила эти виды Полина.

— Шляпу тебе куплю, когда ты наконец по-настоящему вымоешь голову, — заявил Макс свысока, — Надевай перчатки и ступай за мной. Полина, никому до нас не отворяйте дверь.

Эжен оглянулся у выхода — подмигнул…

В подъезде, у крыльца ждал фиакр. Сели, тронулись.

— Тебе обидно то, как я себя веду? — спросил Макс.

— Сначала — да, но ведь оно увязано с твоим неврозом: тебе кажется, что, командуя, ты в безопасности, верно?

— Нда…

— … Другое дело, что твой страх мне, конечно, не льстит.

— Напрасно.

Эжен качнул головой, по привычке шевеля пальцами ног.

— Продолжим о свете?

— На месте.

Высадились перед дверями парфюмерной лавки. Эжен почуял оболочкой глаз крепкий искусственный запах, переступая порог очень красивого, разноцветного павильона. Дверь задела сладкозвучный бубенец.

— Вот, здесь всё начинается, — промолвил Макс, — Заметь: не в ювелирном магазине, не в портновской мастерской… Тебе внушали, что суть света в богатстве? Почему же тогда все его представители изнывают от долгов? Может, слава и власть? Полно. Разве не обязаны мы, сильные, склоняться перед слабыми, поскольку это и есть правило хорошего тона?… Свет угоден Богу только потому, что суть его одна — любовь. Бог хочет, чтобы каждый был любим. Для этого и существует красота, но её мало. Мы должны быть усладой друг другу без шелков (они лишь картина, зовущая издали вдаль), без самоцветов (они — путеводные звёзды, огни маяков, но не более). Первый наш долг — наше тело. Исправить изъяны природы — наш подвиг. Смотри, из чего создаётся рай: мыло, мыло с ароматами цветущего яблока, зелёного чая, жасмина, японской айвы, дыни, ландыша, кофе, ванили, лаванды, смородины, мяты, цитруса, гвоздики, лесной земляники, мирра, мёда, озёрных кувшинок, нарциссов, банана, кокоса, пачули, миндаля, муската, сирени… Впитать в себя всю прелесть жизни, чтоб вручить себя другому человеку, как цветок или плод Эдема, дать счастье ближнему и стать счастливым — вот добродетель и служение Небу.

Макс говорил негромко, но трое продавцов и четверо клиентов позабыли обо всём. Они не дыша внимали проповеди денди, борясь с желанием забить в ладоши.

— Одного стоит стыдиться — малолюбия. Не дав на дню блаженства женщине, проси прощения у Бога! Если в тебе нет любви — сделай всё, чтоб все были уверены в обратном. Это единственная ложь, которая благословенней правды.

Эжен склонил глаза к мыльному прилавку.

— А у них тут есть запахи сена, сосновой смолы, тины,… талого снега? Я помню их. Они мне нравились… Земляника… Да кто тут нюхал её настоящую!..

— Давай выберем что-то для тебя, — ласково предложил Макс. Моментально возникший продавец угодливо направил конечную фалангу указательного на ассортимент:

— Вам, сударь, будут к лицу миндаль и зелёный чай. Если вам нравится что-то романтическое, попробуйте ароматизированную морскую соль. А вот шампунь с экстрактом хвои, — он рассмотрел Эжена изблизи и осмелел, попробовал хохмить, — Он составит гармонию с вашей щетиной.

Эжен глянул на него исподлобья, подумал: козёл! — и сказал:

— Хорошо. Заворачивайте.

— Никакой хвои, — сурово вмешался Макс, — Соль тоже пока отменим. Нам нужна хорошая пена для бритья, туалетная вода — что-нибудь ненавязчиво пряное. К предложенному мылу прибавьте дынное и банановое.

— Обратите внимание, ваша милость, — продавец перешёл на подобострастный шёпот, — Если вы набожны, то…

В правом верхнем углу прилавка лежали завёрнутые в тонкую белую бумагу кресты с распластанной на них под обёрткой фигуркой.

— Это тоже мыло?

— Да. С благороднейшим запахом розы и ладана.

— Какое кощунство! — воскликнул Эжен.

— Ничуть. Освящено в самом Ватикане!..

— И поэтому стоит триста тридцать три франка за штуку!?

— Это ещё скидка в преддверии Рождества.

— Что, ровно половину скостили?

— Хватит, Эжен. Я не собираюсь его брать. У вас есть растворимые лепестки?

— Конечно, ваша милость. Какие вас интересуют? Голубые? Пурпурные? Жёлтые?

— Белые. И ещё какое-нибудь душистое масло.

— Алоэ, — благоговейно пропел продавец.

— Не едкое?

— О, вовсе нет.

— Спасибо. Подготовьте счёт.

— Одну минутку.

Макс отошёл к кассиру, а Эжен задержался.

— Слушайтесь вашего друга, — сказал ему продавец, — и будет иметь успех в обществе.

— Дайте мне ещё один совет, — Эжен пробил кулаком стекло, взял из осколков пузырёк с экстрактом хвои, — и будете иметь свой язык в это бутылке.

Сунул флакон в карман, кинул от груди остолбеневшему парню скомканную тысячу и вымчался на улицу, где его догнал Макс с усмешкой:

— Ну, ты красавец. Не поранился? (- Эжен повертел пред глазами невредимую ладонь — )… Пройдёмся. Кажется, мороз ослаб.

— … Нам в другую сторону.

— Ага, конечно… Успокойся. Он это заслужил.

— … Как это — растворяемые лепестки?

— Они сделаны из мыла.

— А… Там были банки с как бы розовым просом. Оно тоже растворяется?

— Само собой.

Тоска Эжена достигла таких размеров, когда включается защита воображения. Вот конная статуя Наполеона, отлитая из мыла с запахом лавра на площади; все в восторге, но начинается дождь… под копытами пена, слизь, и прохожие, поскальзываясь, шлёпаются к ногам оплывающего идола… Кому-то вместо чёрной икры подсунули этот тающий горошек, промазанный ежевичным сиропом… Цветочная ваза из мыла… Толстая голая, розовая груша… мыло для похабников… А вот моё сердце, мадам, — алое сердце из мыла…

— … это и есть наш хлеб насущный, — говорил о своём Макс, — Ты полюбил в Дельфине дочь её отца. Полюби же и в Анри де Марсе ребёнка, которым он когда-то был.

— Де Марсе зовут Анри?

— Да. Как твоего младшего брата.

— А он меня любит?

— Он начал подыгрывать тебе в карты ещё раньше, чем я.

— Что за бред! Да когда!?…

— Я помню только, что в тот вечер на тебе был невозможный жилет в золотую полоску и галстук белее сорочки, а на фраке не хватало нижней пуговицы.

Эжен замедлил шаг, потом молчал минуту, потом попросил о расставании, сказал, что хочет побыть один, у себя на квартире, может быть, сходит в театр с Эмилем, «Ночуй на просторе», — съязвил. «Пусть, отдохни», — подумал Макс, и они расстались.

— Я всегда чувствовал в себе высшее призвание, но не знал, к чему меня влечёт судьба. Теперь же мне это открылось: я избран покарать зло этого мира. Не смей больше смотреть на меня, как на приёмыша для развлечений. Я — повелитель возмездия, и в мой День Гнева ты должен служить мне!

Глаза Люсьена светились в полумраке. Стоя в центре пёстрого ковра, он мысленно сжишал всю отвергнувшую его жизнь, величавый, словно апокалиптическая фантазия Блейка — новоявленный юный дракон. Серый Жан наслаждался этим зрелищем, но не спешил с признанием власти над собой: