Ночью случилось снежное бедствие. Идти до станции приходилось, раздвигая коленями толщу сыреющих сугробов, по темноте… Жоржа Эжен посадил себе на плечи, Полину нёс на руках, а уж сумки приходилось держать самим детям.
— Мы не упадём? — доносилось из-за затылка.
— Нет. Мы тяжёлые: устойчивы.
— Эжен, тебе очень трудно? — слышалось у сердца.
— Не очень.
С извозчиком повезло — дождался. И тракт оказался более/менее расчищенным, но вот луг и парк перед особняком Курселя были завалены. Эжен отпустил карету, вздохнул поглубже, снова навьючил на себя спутников с багажом и побрёл к едва видному дому, наговаривая: «Как только откроется дверь, я отвлеку привратника, а вы — шмыг мимо него внутрь. Постарайтесь скрыться с его глаз, но далеко не убегайте, и на мой голос сразу выходите».
На пороге, куда он вступил, как на кочку — из топи, Эжен освободился от ноши и тут же заколотил в дверь что было силы, на отдышку оставив себе время, за которое раскачаются слуги в этот ранний, ещё сумеречный час. Что они, челядинцы, подумают, услышав грохот: что привезли дрова? или кто-то заблудился?… А сколько их там? может — всего-то старик-лакей, кухарка и горничная…
— Здравствуйте! Я — кузен виконтессы, Растиньяк из Ангулема, — громко и напористо отрапортовался, не дав сонному слуге раскрыть рта, а Полина и Жорж так стремительно рванули вперёд, что свалили с ног несчастного — так легко завершился штурм. Эжен быстро закрыл дверь и с сыновне-секретарским расторопным почтением помог подняться Жаку, сидящему на ковре с выпученными глазами.
— Как вы смеете вторгаться в этот дом? — спросил тот, разглядывая Эжена, как китайскую вазу, но не обращая никакого внимания на ребятишек, уже скинувших шубки в один угол канапе и сидящих в другом, словно на вокзале.
— Простите Бога ради. Мы едем издалека, попали в снегопад, замёрзли и проголодались. Я — ничего, а вот мои дети…
Слуга задумался.
— Хорошо, вы можете отдохнуть и позавтракать у нас, но госпоже де Босеан ведь необязательно знать…
— Любезный друг, — то была уже третья маска, — вы не расслышали? Я родственник виконтессы, потомок старинного знатного рода и не расположен перекусывать в людской, чтоб потом убраться в чёрную дверь. Я приехал в гости к моей сестре.
— Госпожа ещё спит…
— Ладно. Вы пока покормите детей, а я покидаю тут снег что ли.
— Извините — ?…
— Ну, тропинки расчищу, а то у вас чёрт ногу сломит.
— Вы, конечно, очень обяжете, — замялся Жак, — Но, коль скоро вы дворянин…
— Я дворянин — уж можете не сомневаться! — но я не безрукий. А вам эта работа явно не по силам. Где у вас хозяйственные инструменты?
В чуланчике хранился в основном садовый инвентарь — всё миниатюрное и ажурное; немного простых столярных и уборочных орудий.
— Боюсь, вам будет трудно что-то подходящее найти…
— Да уж, проще сделать.
Эжен схватил грабли с самым большим черенком, выбрал на полке ящик, где нашёл ломик, молоток и гвозди; одним движением снял с палки железную гребёнку, другим разломал широкий медный совок, в который заметалась пыль с ковра; третьим согнул будущую лопату для своего удобства и насадил на грабельное древко, потом с двух ударов закрепил её двумя гвоздями и гордо показал своё изделие Жаку. «Да, рукастый малый,» — подумал слуга, а вслух пожелал удачи. «Не к чему, — улыбнулся Эжен, — Сугробы не отбиваются».
Виконтесса Клара проснулась поздно, позвонила горничной, подошла к окну, оглядела белый лист лужайки, исчёрканный голыми кустами, вздохнула о лете и вдруг отдёрнула тюль, вся припала к стеклу, стала тереть кружевным рукавом пеньюара морозный налёт: по центральной дорожке с широким копьём на плече бойко шагал герой самых знойных её сновидений. Он забыл про плащ, давно снял сюртук, обвязал его рукавами вокруг пояса, да как-то набекрень — один угол подола волочился, другой реял над белой дорожкой, на которой из-под каждого его лёгкого поступа вытаивало чёрное пятно. Он дышал густым паром и грыз снежный комушек, как грызут яблоко. Облетев взглядом фасад, он заметил в окне белую фигуру и радостно-простосердечно помахал рукой. Клара отпрянула за штору.
Нет, она, конечно, не узнала в этом величавом ухаре своего бедного дальнего провинциального родича, наивного и настырного студентика…
Служанка вошла в тот момент, как он скрылся — ! — в парадной двери.
— В доме кто-то новый?… — спросила виконтесса, плохо владея голосом.
— Да, сударыня. Какой-то молодой кавалер. Назвался вашим кузеном. С ним двое детей: мальчик лет пяти и девочка постарше. Жак их кормит. А ваша милость скоро изволите завтракать?
— Скоро, — это означало сразу, как только оденусь…
На пересмотр, перемр всех платьев, на скурпулёзный отбор украшений, на причёску и косметические процедуры ушло более полутора часов.
Эжен тем временем умывался на кухне.
— Посушить бы, — кивнул он Жаку из-под брызг и струек на свою мокрую рубашку.
— С вашего позволения, эту вещь самое время постирать.
— А в чём же мне ходить?
((Сменное бельё лежало в саквояже: Макс позаботился — но сам Эжен об этом забыл.))
Слуга чуть на выронил кувшин ему на голову, но, профессионал, быстро взял себя в руки:
— Позволю себе предложить вам мою свежую сорочку — у меня всегда с собой две запасных, — прибавил с лёгкой укоризной.
Эжен закутался в мягкий, тёплый ситец и почувствовал себя совершенно счастливым.
— Что вам будет угодно для восстановления сил?
— С чего вы взяли, что я обессилел? Ну, дайте глотнуть какого-нибудь отвара.
— Госпожа де Босеан не покупает кофею и чай пьёт только зелёный.
— Хоть оранжевый.
Вбежали дети:
— Эжен, пойдём играть на улицу!
Снег был чистый и влажный, а воздух по-весеннему тёплый, солнце играло облаками, как люди — снегом.
Служанка шнуровала корсет, а Клара смотрела сквозь занавеску, как не её дворе воздвигаются столбы из снежных шаров, потом какая-то арка над дорогой, которая рушится, смеша двух малышей и их опекуна (а ведь они могли и ушибиться), потом реставрируется, далее в конце дорожки начинает расти круглая башенка… Возвращаясь от своих трудов, строители сворачивают к ясеню, и таинственный родственник по очереди поднимает детей, чтоб те могли получше рассмотреть снегирей…
— Готово?
— Уж давно, сударыня.
Часы пробили одиннадцать. Жак одёрнул на себе ливрею и вытянулся у подножья лестницы: хозяйка вышла из своих покоев. Она надела бархатное платье баклажанного тона, скромно отделанное белым кружевом, из украшений выбрала фероньер с чёрной жемчужиной и под стать ему серьги. Эжен невольно вспомнил тамплиерское знамя, тем более, что Клара была черноглазой и чернобровой блондинкой. Над его летаргичным сердцем словно громко хлопнули в ладоши. Пока дама с царственной неспешностью спускалась при почтительном сопровождении камеристки — той бы шлейф нести — он признавал в госпоже де Босеан единственную, в кого он однажды влюбился, как все, легко, без мистики: во дни их первого знакомства его ещё ни озарял свет богооткровения, ни душила великая тьма…
— Барон де Растиньяк! — звучно объявил Жак, будто снимая с Эжена шапку-невидимку: до этого объявления Клара смотрела то мимо, то сквозь гостя.
— Ах! Вас и не узнать, — поцелуй руки; дети, непредставленные, а стало быть, незримые, поклонились без особого старания, как умели, — Вы очень возмужали. (- Эжен застенчиво шевельнул бровями — ) А этот шрам — … я слышала, подобными украшают себя радикальные байронисты…Что привело вас в этот затерянный уголок?
— Сударыня, позвольте познакомить вас с моими друзьями, виконтом и виконтессой де Трай: это — Жорж, это — Полина.
Клара помрачнела, даже заказалось смуглой:
— Сударь! Вам следует немедля объясниться! Вы вторглись в мой дом без приглашения — так за каким оправданием!?
— Хорошо. Давайте только отпустим ребят отдохнуть и перекусить: они устали. Жак…
— Жак! Отведите детей… Позаботьтесь о них. Итак, — Клара полулегла в кресло, — Я вас слушаю.
