Я тут же ей ответил. Написал, что мне необязательно знать причину ее пропусков, и предложил время и место для встречи.

Чего я не должен был делать в своем письме и все-таки сделал: 1) выставил себя козлом, причем бесчувственным и высокомерным; 2) изобразил, будто мне плевать, что настоящий козел причинил ей боль; 3) подписался «ЛМ»; 4) еще раз выставил себя козлом.

Я захлопнул ноутбук и принялся расхаживать по комнате. Фрэнсис злорадно на меня посмотрел: у него-то, наверное, никогда не было проблем с девушками. Он открыто признавал себя эгоистичной сволочью, которому не нужны привязанности и обязательства. С шестнадцати лет я тоже стремился быть таким и считал, что становился неплохим специалистом в этой области.

Я замер, когда до меня дошло, что я, сам того не понимая, провалился в кроличью нору и лечу вниз. Эта девушка была для меня не просто привлекательной. Я испытывал к ней чувства. В субботу ночью я хотел убить того парня. Я готов был обработать его так, чтобы он уже не встал, и сделал бы это, не подай она голос из своего грузовичка.

Черт!

Я сел и опять открыл ноутбук. Через несколько секунд он издал знакомый звук: пришло новое письмо.

Джеки разозлилась. В этом можно было не сомневаться. Она написала, что преподает в школе, но не сказала, какой предмет. И добавила, что с основным материалом курса она справится и сама. Подписалась «Жаклин», а не «Джеки».

Торопливо надев шорты и футболку, я принялся снова и снова прокручивать в голове каждое слово ее письма. Я хотел изменить тональность, и нужно было за что-то зацепиться. Путаясь в мыслях, я зашнуровал кроссовки и сбежал по лестнице в твердом намерении топтать тротуар до тех пор, пока не перестану думать о Джеки или не найду решения.

Я не мог сообщить ей по электронной почте, что я тот самый тип, с кем она встретилась в субботу ночью при малоприятных обстоятельствах. Того парня она боялась, но ей была нужна моя помощь, чтобы не завалить экономику. Конечно, если мы встретимся, она меня мигом узнает. Тогда, если повезет, я смогу убедить ее, что она может мне доверять как ассистенту преподавателя. На большее рассчитывать не приходилось.

В следующем письме я поменял обращение «Миз Уоллес» на «Жаклин» и попытался назначить встречу, а в постскриптуме спросил, что она преподает.

Через минуту я открыл ответ и выпал в осадок. Она назвала меня Лэндоном. Наверное, так ей представил меня Хеллер. Кроме него, никто в кампусе не знал этого имени, которое я оставил дома, уехав оттуда в восемнадцатилетнем возрасте. Вот наказание!

Прочитав письмо, я узнал, что Джеки играла на контрабасе. Ее удивительные пальцы извлекали музыку из инструмента примерно с меня ростом. При этой мысли все мое тело напряглось.

Захотелось еще раз пробежаться и снова принять душ – похолоднее.

Оказалось, что наши графики нелегко совместить, и я, чтобы не отпугнуть ее окончательно (по крайней мере, так я себе сказал), предложил выслать ей информацию по электронной почте и на первых порах проводить наши консультации в режиме онлайн.

Я умолчал о том, что меня зовут Лукас, а не Лэндон. Не сказал, что два месяца втихаря наблюдал за ней. Что именно я стал свидетелем того, о чем ей хотелось забыть, и именно я отвел от нее беду. Я не сказал, что являюсь тем самым парнем, который через два дня снова заставил ее вздрогнуть, дотронувшись до нее через прилавок в «Старбаксе».

Мы начали переписываться. Я переслал Джеки материал от Хеллера, пояснив те места, где тот излишне увлекся чересчур сложной для слушателей вводного курса терминологией. Мы посмеялись над студенческой традицией натурального обмена, в котором пиво на правах валюты служит вознаграждением для тех, кто помогает друзьям перевозить мебель. Теперь я каждый день ждал, когда у меня во входящих снова высветится «Ж. Уоллес». Но наступила среда, и мне пришлось вернуться с неба на землю. Реальность заявила о себе громко и недвусмысленно.

К приходу Мелоди я должен был остаться дома один: отец с дедом назначили в городе встречу с бухгалтером, которого папа называл жуликом или аферистом, а то и похлеще. Утром дед проворчал:

– Когда я начал работать с Бобом, ты еще пеленки пачкал!

– Значит, у него было достаточно времени, чтобы поживиться за твой счет, – парировал отец. – Пора послать его к черту.

– И не подумаю! Разуй глаза и увидишь, что тут тебе не Вашингтон: у нас не все люди ворюги!

В дедушкиных глазах столица была «выгребной ямой, полной жулья», и то, что сын уехал в этот город жить, не давало ему покоя. Я не стал ждать папиного ответа, поскольку уже наблюдал подобные стычки. И не раз.

Отхлебнув апельсинового сока прямо из коробки, я схватил протеиновый батончик и отправился в школу. Отец с дедом были слишком заняты своей перепалкой, чтобы обратить на меня внимание. По пути я зорко смотрел, не появится ли Уинн или кто-нибудь из его дружков-уголовников. Остановившись на переходе у начальной школы, я заметил, что какой-то ребенок выскочил из маминого пикапа, споткнулся о бордюр и полетел на тротуар лицом вниз. Увидев, как он шлепнулся головой об асфальт, мать закричала. Я перебежал дорогу и поднял пацана. Он глотал воздух, готовясь забиться в истерике. Из носа у него хлестала кровь, и кожу на кончике он содрал, но в целом все выглядело не так уж страшно: лоб разбит не был, зубы нигде не валялись.

– О господи боже мой! Тайлер! – запричитала женщина, глядя на сына расширенными глазами. Она выхватила из сумочки салфетки и с силой прижала их все к переносице ребенка, вызвав у него запоздалый вопль, к которому я заранее приготовился. Легкие у парня работали нормально. – Крови-то сколько! Господи! Я должна была подъехать ближе к обочине! – воскликнула мамаша, трясясь и обливаясь слезами.

– Нос может быть сломан. По-моему, не стоит давить так сильно.

Женщина отдернула дрожащую руку с салфетками.

– Д-да, но кровь…

Я взял у нее несколько штук и прижал их ребенку к ноздрям.

– Держи вот так, парень. – Он испуганно уставился на меня, но сделал, как я велел. Рыдания стали постепенно затихать. – Все будет в порядке. Несколько лет назад я играл в хоккей и тоже разбил нос. Кровищи было море. Весь каток перепачкал и маму чуть до инфаркта не довел, но все обошлось. Дело житейское.

Ребенок потянулся к матери, она прижала его к себе.

– Спасибо. Твоя мама может тобой гордиться. Мало кто из твоих сверстников поступил бы так же.

Я поднялся с колена и, кивнув, пробормотал:

– Не за что.

День прошел без событий, если не считать того, что я старался не пересекаться с Бойсом Уинном и не пялиться во время уроков на Мелоди Доувер, которая шепнула мне, что зайдет после школы. Озадаченный этой таинственностью (зачем шушукаться, когда все и так знают, что мы вместе делаем проект?), я мельком взглянул на Кларка. Он ответил мне сердитой миной с другого конца класса, а Уинн ухмыльнулся так, будто знал что-то, чего не знал я. Этот оскал мне совсем не понравился.

Около четырех часов вечера Мелоди постучала в нашу переднюю дверь. Я открыл, с ужасом представляя себе, какое впечатление произведет на девушку жилище, которое отец ее парня называет «лачугой», «позором нашего города» и другими, еще менее лестными словами. Наверное, родители Мелоди думали так же. И друзья.

Я разложил свои листки на кухне, надеясь, что гостья не поинтересуется моим чуланом. План провалился.

– Где твоя комната? – спросила она чуть не с порога, направляясь за мной на кухню за газировкой, которую я ей предложил.

«Капец», – подумал я, открывая дверь кладовки и готовясь принять на себя град насмешек.

– Ничего себе! – Глаза Мелоди расширились. – Такая крошечная! И… уютная…

Она плюхнулась на край кровати, и мое сердце глухо застучало: «Мелоди Доувер сидит у меня на постели». Обведя глазами полки с учебниками и романами, она повернулась к противоположной стене, наполовину завешанной рисунками наподобие тех, что были в блокноте с картами, только лучше.