Чувствуя, как отчаянно кружит от счастья голову (а я испытывал в этот момент именно счастье!), я неспешно поднял одну из трубок. Попал, что называется, в яблочко, угадав сразу на Дина-Гамбургера.

– Все в порядке, босс, – гулко пророкотал спецназовец. – Малость, пришлось пошуметь, но в целом справились.

– Как Безмен?

– Икает, бедолага.

– У кого вы его отбили? – я устало присел в кресло.

– У кого?… – Дин странно усмехнулся. – Надо думать, у молодчиков Врангеля.

– Что? Какого еще Врангеля?

– Известно, какого! Барона. Петра Николаевича. Это ж его пушки весь день молотили. Да еще танки английские подошли – каракатицы эти долбанные. Один застрял по пути, а остальные прорвались.

– Танки? – я ошеломленно стискивал трубку в руке.

– Ну да… Там пулеметиков с каждого борта – аж несколько штук! Пришлось гранатками покидаться.

– Подожди! Ты о чем говоришь?

– Так обстановку докладываю. Вы же там, наверное, ничего не знаете, вот я и рассказываю. Наступление у них началось, со всех сторон прут. По железной дороге бронепоезда подкатили – с третьей Кубанской дивизией, а на Котлубани генерал Покровский хозяйничает. Сволочь еще та, хотя воевать, надо признать, умеет. Народ гирляндами развешивает по всем городам. Его-то мы обошли, но с правого фланга Улагай налетел со своими пластунами. Едва отбились. Так что, думаю, не сегодня-завтра Царицын падет. Большевички совершенно деморализованы. Пачками отходят…

Меня начинало потихоньку трясти. Продолжая слушать, я протянул руку к соседнему аппарату, помедлив, поднял трубку. Вторая мембрана тоже донесла голос Дина, но ЭТОТ Дин вещал совершенно об ином:

– …Короче, весь кодлан в сборе, босс. Натолкалось их там, как селедок в бочке. Не Таврический дворец, а базар-вокзал. Бузят, понятно. Знают, что манифестанты за Учредительное собрание. Только это все семечки. Там уже Дыбенко, так что все под контролем.

– Какой, к черту, Дыбенко?! – голос мой чуть не сорвался.

– Так нарком же! Из морячков бывших, как наш Ганс. Да вы его должны знать, – здоровый такой, дружок Коллонтаихи. Чистый пахан, я вам скажу! На нынешнюю борзоту похож. Цепь на груди, маузер сбоку. Депутатов от одного его вида мандраж колотит. Он, кстати, Безмена и задержал. Они ж там все на бдительности шизанулись. В жилеточные карманы – и те заглядывают. Как пистолетик у Ильича выкрали, так и стали бдить…

Я торопливо опустил трубки. Обе разом. И даже прижал их к клавишам, словно затыкал невидимые рты. Гонтарь перестал жеваться, взглянул на меня с хмурой готовностью.

– Началось, – просипел я. – Безмен был прав. ОНИ перешли в атаку.

– Кто – они, босс?

Я сцепил зубы, чтобы не сорвалась с языка очередная резкость. Не хватало еще Гонтарю наблюдать мое смятение.

– ОНИ, Гонтарь, это ОНИ.

– Может, вызвать подкрепление? Утюга тряхнуть?

Подкрепление… Я лихорадочно соображал. Как легко и просто мыслилось Гонтарю! Он был еще там – в реальном и объяснимом мире. Он двигался по инерции и мыслил привычными категориями. О том, что мир успел основательно перемениться, телохранитель пока не подозревал.

– Машину! – голос мой вновь обрел начальственную твердость. – Бери все оружие, какое есть, и ребят понадежнее. Здесь нам лучше не задерживаться.

Если и можно было толковать о сумасшествии, то уж во всяком случае не одиночном. Все мы в равном изумлении таращились в окна. Уверен, в машине сопровождения царила та же атмосфера. Город переменился разительным образом. Знакомые улицы чередовались с совершенно неизвестными, Дом Контор, печально знаменитый свирепым, сгубившим несколько десятков людей пожаром, пропал вовсе, а на месте Музыкального фонтана и барельефа погибшим воинам-интернационалистам протянулся ветхонький базарчик. Коснулись перемены и прохожих. Они не фланировали по улицам, не глазели на афиши, – нынешний люд перебегал дорогу с суетливой поспешностью, часто оглядывался по сторонам. Привычные куртки-пуховики терялись среди вышедшего из моды драпа, тут и там под рекламными, украшенными старорежимной ятью плакатами на тротуарах толклись группы кургузых солдатиков в серых мешковатых шинелях. Кто-то из них смолил цигарки, кто-то шевелил губами, безостановочно сплевывая семечную шелуху.

Взгляд мой задержался на колоритном мужичке в тулупе. Меховая шапка-треух, в руке – почерневший от времени кнут. Постукивая валенком о валенок, мужичок танцующим шагом ходил возле запряженной пролетки, дышал в бороду серым туманом.

– А ну, останови рядышком! – я кивнул на топчущегося кучера. – Спросим у этого типа, что за страсти кругом кипят.

Водитель, чертыхнувшись, придавил тормоз, сходу притиснул «Ниссан» к бровке, заставив седую лошаденку с мужичком шарахнуться в сторону. Гонтарь высунул голову из окна, успокаивающе помахал рукой.

– Все нормально, братан, мы без претензий. У хозяина пара вопросов!

Извозчик бочком-бочком шагнул ближе. В своем длинном, подпоясанном веревкой тулупе, с окладистой курчавой бородой, он походил на непраздничного деда Мороза. Все вроде на месте, но все серенькое, неброское, без новогодней искристой мишуры. Да и вместо посоха в руках – старенький кнут.

– Подскажи, что творится в городе?

– А то вы не знаете!

– Значит, не знаю, раз спрашиваю.

– Так известно что! Юнкеров из Кремля гонят. С утра выкатили антиллерию и давай понужать снарядиками. Тверская, говорят, целиком полыхает.

– Тверская?

– Ну да. Эвона дым стелется!

– Пожар, что ли?

– А я что говорю! Знамо, пожар. Никольская с Троицкой башней, как есть, порушены. Надысь и Спасскую взорвали! В опчем страсть, что деется!

– Это ты что же… – Гонтарь кинул на меня озадаченный взгляд. – Никак, про Москву гонишь?

– Знамо, не про Казань с Бухарой! Слава Богу, в Москве-матушке проживаем.

– Ага… Ну, а что еще знаешь?

– Так немного мы, барин, знаем. По малограмотности нашей… На Рязанской – лабаз мучной громят, на дровяном складе замки ночью посшибали. Говорят, винокуренный завод Шепетилова тоже разорять зачали. Народ туда аж с ведрами ломанулся. Юнкера со штычками пробовали шугнуть их, да куда там! Комиссары пулеметов прислали, матросиков с ружьями. В опчем постреляли, говорят, юнкеров. Вчистую. Теперь, понятно, гульба идет.

– Понятно… – Гонтарь снова взглянул на меня. Ничего ему не было понятно. Это читалось по глазам, по растерянному лицу.

– Трогай! – процедил я сквозь зубы. Водитель рывком послал джип вперед. Плюхнувшись на сиденье, Гонтарь развернулся ко мне.

– Что за цирк, босс? – спросил он тихо. – Москва, говорит, юнкера какие-то с комиссарами.

– Может, кино? – предположил водитель.

Я ничего не ответил.

Мы продолжали нестись, хотя нестись не очень-то выходило. То и дело приходилось сбрасывать скорость, маневрировать, обгоняя запряженные лошадьми тарантасы. Город являл нашим глазам сюрприз за сюрпризом, дома поражали приземистым непривычным обликом. Вместо асфальта колеса то и дело начинали постукивать по булыжнику мостовой, машину мелко трясло. Без проводов и видеокабелей, небо казалось чудным, неправдоподобно чистым. Иные улицы явственно напоминали о деревне, и что было совсем удивительно – в воздухе действительно малость припахивало навозцем!

– Черт! Этим-то какого хрена понадобилось!..

Мы тормозили на испятнанной следами улочке. Дорогу перегородил патруль с красными повязками на рукавах. Малорослые солдатики жестами приказывали остановиться. Прохожих здесь не было видно, зато вооруженных людишек хватало с избытком. Приземистые фигурки в серых шинелишках, те же недобрые глаза, и то же всероссийское занятие. Лузгая семечки, служивые озабоченно переговаривались, часто кивали на наши машины, хотя за спиной у них происходили вещи куда более пикантные. Из разбитых витрин магазинчика наружу, прямо на тротуар, выбрасывали какие-то шубейки с платьицами, тесно обвязанные рулоны с тканью, коробки со стеклянной бижутерией. Тут же на углу притулилась расхристанного вида тачанка, и скучающие кони пригибали морды к обкатанному булыжнику мостовой, похрустывали копытами по битому стеклу. Тупорылый «Максим» косился темным стволом в нашу сторону.