– Про «чуть позже» я бы с тобой поспорил!

– Иллюзия, Павел Игнатьевич. Величайшая иллюзия! Лишний год мучений и злопыхательства? Зачем? Это ведь не жизнь, это война. Прежде всего – с самим собой.

– Война тоже может быть жизнью.

– Ну… Тогда и обижаться нечего. Потому что на войне, как на войне, – и убивают, и калечат. И галлюцинации в боевой жизни – вещь тоже самая обыденная. Воюющий человек посягает на явь, а значит, вполне самостоятельно делает шаг в мир фантомов.

– Весело поешь! А чем же тогда занимаются господа психотерапевты? На кой хрен содержат все эти клиники для душевнобольных?

Артур хмыкнул.

– Увы, господа психотерапевты – героические люди. Ибо лучше других сознают, насколько они бессильны перекроить человеческую психику. Кто-то из них балуется гипнозом, заглушая болезненные очаги в подкорке, кто-то занимается проповедями, заменяя собой громоотвод, но что толку, если заряд продолжает накапливаться? Умный психолог пытается найти первопричину, некую скрытую травму, успевшую пустить корни. Бывает, это удается, но сил они тратят столько, что впору говорить об угрозе их собственному здоровью. Самое простое – транквилизаторы, но это не выход и помогает клиентам лишь временно.

– Я тебя понял так: выбора нет – и проще сразу шмальнуть себе в висок?

– Этого я не говорил. Напротив – выход всегда есть, но это дверь, которую в состоянии отворять лишь самые сильные, те, кто действительно желает жить. По-настоящему, понимаете? Вот и вся немудреная правда.

– Какая-то она у тебя запутанная.

– Да нет же, как раз наоборот. Однако самое банальное и простое, чем в жизни пренебрегают, за что обычно не берутся, на деле и есть самое сложное. Кто, к примеру, хочет вегетарианствовать? Кто способен удержаться от пельменей с котлетами – хотя бы на протяжении месяца? Да что там месяц! – один-единственный ужин отменить или свести к минимуму – мы зачастую не в силах. Пустячок, за которым колышутся миллионы белых знамен. Капитулировать всегда легче, чем бороться, и борьба, я хочу сказать – настоящая, без дураков, понимается человечеством превратно. Это не драка с внешним, это прежде всего сопротивление собственному естеству. Труднее этого ничего нет, потому-то и мало истинных победителей.

– А вот по Киркегору выходит иначе. У человека можно отнять все, но только не свободу. Если же он сам на нее будет покушаться, что же в итоге останется?

Доктор улыбнулся.

– Читывал, читывал!.. Да только понимание свободы Киркегором – довольно вычурно. Он мазохист, и этим все сказано. Великий патриарх скорби, ополчившийся против масс. Еще один Печорин. Красивая трагика, но не истина. Когда общество страдает паранойей, возможно, только шизофреники более-менее нормальны. Это ведь тоже его идея! Правда, он не подумал о том, что все можно перевернуть другим боком. Если общество повально заразить шизофренией, то нормальными будут выглядеть как раз параноики.

– Почему обязательно либо те, либо другие? Почему мир не может быть просто нормальным?

– Потому что слово «норма» – всего-навсего пустой звук. Нормы диктуются людьми и обстоятельствами, но оттого не теряют своей условности. Нормальный мир – утопия, Павел Игнатьевич. Положа руку на сердце, скажите, сколько нормальных людей вы повидали на своем веку?

Я фыркнул, ничего не ответив.

– Вот видите. Их столь мало, что говорить о них всерьез не приходится. Скорее клиническим случаем являются именно они, поскольку жить в этом мире, не спятив, представляется чем-то противоестественным. – Артур качнул головой. – Мне тут присылали послечеченскую статистику – о психозах среди солдатиков и мирного населения, на днях снова перелистывал. То есть, возможно, эти цифры тоже занижены, но и они повергают в ужас. А ведь это не первая война. И даже не сто первая! Каждая новая междоусобица дает гигантский шлейф последствий. Получается что-то вроде снежного кома, и в генах откладывается роковой заряд, выходящий из нас недомоганиями и болезнями. Вывести его в состоянии только мы сами. Никакая медицина нам в данном мероприятии не поможет. Разве что самую малость – подтолкнув и подсказав.

– Да ты философ, Артур!

– Всегда был таким.

– Вот уж никогда бы не подумал.

– Все объясняется просто. Раньше мы с вами говорили об иных вещах.

– Пожалуй, да… – Я неловко поднялся, стиснул в пальцах набалдашник трости. – Значит, парень мой обречен?

– Почему же? – Артур неспешно вынул из кармана ручку, придвинул к себе лист бумаги. – Разумеется, кое-что я ему выпишу. Только если парень не дурак, а мне почему-то кажется, что так оно и есть, то особо на всю эту химию он уповать не станет. Как я уже объяснял, дело в нас самих, и это следует понимать.

Он протянул мне покрытый торопливыми строчками лист, на секунду мы встретились глазами. Булавочные зрачки доктора ощутимо кольнули, магнетизм его взора чувствовался совершенно явственно. И я ответил. Совершенно непроизвольно, потому что вовсе не собирался этого делать. Знакомый щелчок в голове породил легкую вспышку. Сотрясенный мозг тяжело реагировал на подобные фокусы. Собственно, я даже понадеялся, что доктор ничего не почувствует, но он ПОЧУВСТВОВАЛ. На лице Артура промелькнуло удивление, его явственно качнуло.

– Боже мой! Вы…

– Да, к сожалению, ухожу. Пора. – Я поспешил отвернуться, шагнул к выходу. – О делах как-нибудь договорим позже.

– Да, да… – растерянно откликнулся Артур.

Похороны прошли довольно скромно – в пику нынешним навороченным кортежам крутых. Прощание с другом – не балаган и не шоу для любопытствующих. А демонстрировать мускулы цивильнее в иных ситуациях. Впрочем, с полдюжины репортеров я все же соизволил к себе подпустить, сквозь зубы процедил, что награда за информацию о киллерах будет приличной и суммешку в полсотни тысяч баксов я уж как-нибудь наскребу. Обещая столь лакомый приз, я фактически подписывал смертный приговор орлам мотоциклистам. Никто, разумеется, о них не заявит. Не таким я был наивным простачком. Однако когда в ход идут астрономические цифры, дружба колется пополам не хуже сосновой чурки. Пареньков попросту пришьют свои. От греха и соблазна подальше.

Один из репортеров блеснул объективом фотоаппарата, сверкнул блиц вспышки. Я сумрачно покачал головой, и фототехнику у газетчиков оперативно изъяли. Все, что им дозволялось во время похорон, это работать карандашами в своих блокнотах и нашептывать фразочки на диктофоны. Хватит с нас и скрытых камер, что наверняка стрекотали справа и слева, притаившись в чемоданчиках и под шубами бесчисленных милицейских агентов. В сущности таковых несложно было вычислить, а, вычислив, вежливо спровадить с территории кладбища, но зачем? Та же пресса раздражала куда сильнее, и именно для команды борзописцев мы пытались разыграть этаких скромняг-пуританцев, не претендующих на мавзолеи и ячейки в заповедных кремлевских стенах. Следуя указаниям Ящера, организаторы похорон обставили все крайне просто. Не было никаких катафалков, не было даже европейского гроба с бронзовыми ручками и лепестковой каймой. Ганса и его сотоварищей хоронили, как нормальных российских смертных, и этим я тоже хотел подчеркнуть особость всего происходящего. В самой процедуре прощания таился вызов тем, кто лишил меня ближайшего помощника. Уж их-то, я точно знал, понесут и повезут, упаковав на американский манер в полированное дерево, арендовав на пару часов главный проспект города. То есть, если, конечно, найдется кому упаковывать и везти. На этот счет у меня имелись серьезные сомнения.

После кладбища, поехали в ресторан, соучредителем которого некогда числился и Ганс. Рядовая публика расположилась в банкетном зале, сам я с Безменом, Дином и Утюгом устроился в отдельном кабинетике. Сюда же, стараясь не маячить на глазах общественности, притопали Хасан, Август и Артур. Вся верхушка айсберга оказалась в полном сборе. Все, кроме Каптенармуса и его бригады, что в этот невеселый день обязаны были бдить, обеспечивая безопасность траурных мероприятий. Разумеется, не участвовал в церемонии поминовения и многочисленный штат директоров корпорации. Они тут были ни причем. Достаточно того, что вассалы прислали около сотни венков, создав на месте могилы подобие лепесткового кургана. Правда, и это мне не слишком понравилось. Сразу после того, как репортеры удалились, три четверти венков аккуратно разбросали по соседним могилам. Ганс не любил показухи, вот и нечего метать бисер.