— Дронов, — голос Инны дрогнул, — если сам начальник отдела уголовного розыска не дал никаких гарантий, что моего сына отпустят, как тебе это удастся? Кто ты? И почему я должна тебе верить?

— Я тот, кто решает вопросы с ходу и не тянет кота за хвост. Будь спокойна: я помогу тебе с сыном. Гарантий пока не даю, но если сегодня я лягу на соседнюю койку с Макаровым, то завтра твой сын будет дома.

Что оставалось Инне в этом случае? Поверить незнакомому мужчине, по слухам, являющимся самым авторитетным человеком среди заключенных. «А может правда, он может через своих знакомых решить мой вопрос. Хорошо, я попробую ему помочь, правда я не знаю, зачем им нужно встретиться в таких условиях. Неужели не было другой возможности?».

— Дронов, если откровенно, то я боюсь. За сына переживаю, за свое согласие тебе помочь, ведь я тебя совсем не знаю.

— Инесса, — Алексей улыбнулся, — официально, ты ничего не добьешься. Скажи еще спасибо, что твоего сына надоумили сказать, что выстрелил он из самопала, а не из настоящего ружья.

— Боже! Да откуда ты все это знаешь?

— Сорока на хвосте принесла.

Инна удивленно покачала головой и поднялась со стула.

— Хорошо, я сейчас же иду к Кузнецову.

— Только к нему, запомни, никто не должен об этом знать.

Их разговор состоялся перед обедом, а через три часа Леха Дрон уже лежал в палате в больничной пижаме и с улыбкой на губах встречал Васю Макара, которого прапорщик доставил из ШИЗО.

— Леха, твоя замутка? — улыбался Макар, усаживаясь на соседнюю койку.

— Не ломай голову, а лучше отдыхай. Помнится, ты сел в трюм ради того, что бы со мной поговорить. Я правильно тебя понял?

— И для этого тоже.

— Так о чем будет разговор?

— О Равиле.

— Об этой суке! Дался он тебе.

— Леха, я старше тебя намного и видел немало в своей жизни всяких мразей, но это не дает людям право, так с ними расправляться.

— Вась, ты что, он же мусорская подстилка.

— Дрон, хочешь откровенно, но только без обид. Давай откинем в сторону наши зоновские положения и поговорим на равных.

— Добро, валяй!

— Я ведь не глупый и все вижу, мне и Васек Симута кое-что сказал. Это я с виду балагур, а на самом деле знаком со многими зоновскими делами. Я и с Колдуном был хорошо знаком, и с Серегой Крутом, который сейчас на воле у Аркана правой рукой числится. И кума-Ефрема знаю, как облупленного, на какие подлости он способен.

— И на что же эта сволочь способна.

— Конкретно речь пойдет о нем и о тебе… Ты не кипятись, — Макар заметил, как помрачнело лицо вора, — дай мне высказаться.

Дрон успокоился и молча кивнул.

— Вот так, был человек, и нет его. Опер — Ефрем в угоду собственных амбиций и шкурнических интересов, направил своего агента в кратчайший путь на небеса. Конечно же, не подозревая, что очередной завербованный им пассажир может оказаться в такой же ситуации, как и первый. Да-да, я о Тернове.

А другой, возымев роль палача… Я тебя имею в виду, отправил себе подобного на эшафот.

— Макар, ты чё несешь?

— Ни кум и ни ты, ни в коей мере, не имели права вершить судьбы людские. Просто столкнулись в этой драме две системы, а винтиками вращающего механизма и явились двое исполнителей. Что касается первого, опера Ефремова, так государство поощряет его методы. В институтах, да в высоких кабинетах идет неустанная работа по разделению на классы. Есть воры, блатные, мужики, актив и последняя — опущенные. Обиженная каста осужденных. Это система превратила последних по определению в «петушатник». Я это видел и перенес на своих плечах все ужасы ментовских ломок. Годами и десятилетиями, сталкивая интересы людей в лагерях, система ломала воров в законе. Она методично насаждала предвоенный ГУЛАГ «суками», пришедшими из Польши ворами, которые шли в услужение лагерному начальству. Они-то, как раз и принесли с собой слово «мент», которое брало свое начало с Австро — Венгрии, где полицейские носили короткие плащи — накидки, и назывались людьми — «ментиками», то есть «плащами».

Дрон закурил и заинтересованно слушал старого сидельца.

— Война между авторитетами и пресмыкающимися длится долго и, похоже, конца ей не видно. Методы воздействия на воров в законе с течением лет все ухищреннее и коварнее. Я знаю, что у вас свои убеждения, что вы отвергаете Совдеповские законы и не желаете жить по коммунистическим понятиям. Да-да Леха, не смотри на меня так. У советского общества в Кремле свой «пахан», со своими блатными и властьпридержащими. В силу своих полномочий и созданных законов они превращают людей в быдло и чернь. Именно так, зоновское начальство обобщает весь наш контингент. Но для системы мало унизить человека, надо его растоптать, сломить волю, подавить личность.

Понятно, государство не может дать волю ворам в законе, иначе начнется воровской диктат, жить станут по понятиям, а не по законам общества.

Я не был вором, но я знавал многих хороших людей, истинно подкованных по вашим понятиям и будучи приближенным к ворам могу понять: у вас своя идея, не работать на государство, которое вас гнобит, резать под корень предателей, стукачей и сук, поправших воровской закон.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Дрон, у всех свои законы. Почему одни «верховоды» прикрываясь законодательством, могут убивать миллионами своих сограждан, и таким способом очищают свои ряды от неугодных им людей? Что же остается другой прослойке общества, так называемой отребьем? Отвергать ее людьми и загонять в тюрьмы и зоны?

Кому из заключенных придет в голову отдавать жизни во имя скучковавшихся, кремлевских сумасбродов? Нет такого желания! Остается одно — выживать. Любыми способами, кому как придется.

— Правильно, — продолжил полемику Дрон, — сильные, волевые люди, вроде нас — воров сплотились в воровские сообщества, и мы несем свой крест до конца. Но на своем пути то и дело встречаем препятствия: ломку убеждений, ментовский беспредел, аморальное отношение властей к основному контингенту зэков.

Макар, раз ты осведомлен о смерти Равелинского, ты не задумывался, почему кум-Ефрем, применил нечеловеческие, недозволенные методы, обрекая Равиля на смерть? Или он не понимал, что грозит предателю в местах лишения свободы. По твоим словам, государство карает изменников смертью, так что же остается воровскому сообществу? Пожать руку тихушнику и разойтись красиво?! А где же по-твоему человеческие, общинные законы, которые с измальства воспитывают в людях неприятие наушничества, ябедничания, предательства?

Во что превратили эти законы «идейные, кремлевские борцы за свободу?».

— Леха, здесь я тебя поддерживаю. Человек не должен исподтишка совершать доносы. Когда он открыто высказывает свои мнения или недовольства, он совершает смелые и уважаемые поступки. Лидер, вожак, вор в законе — это человек всесторонне развитый. Стальной стержень в душе, мудрость, закалка. Но не найдя подхода к душе любого человека, пусть даже опустившейся мрази, он никогда не разберется в людях. Получается все тот же диктат. Придет человек мудрее и сильнее и сместит его. Почему говорят, что власти глубоко прячут авторитетов, потому — что они опасны для молодых и ранимых.

Ты сам видишь, что зона разделена на два блока: блатные и их предержащие, за другой чертой — мужики, актив и обиженные. Чтобы ими управлять, одной жесткости мало. Каким окажешься на деле ты — лидер, такова и будет политика внутризоновских группировок.

Самоедство, самобичевание. Если ты не спросишь сам с себя, другие тебе жестко укажут на совершенные тобою поступки. Как правило, воры, люди мыслящие, а значит и способны к самокритике. Уважающие себя воры сами убирают за собой парашу, не гнушаясь этого, а коснись серьезного, могут отправить ссученных зеков к праотцам. Нужно, чтобы таких, как ты авторитетов больше уважали, чем боялись.

А что касается смерти Равиля… Леха, тобою нарушено основное наставление, завещанное людям самим Господом Богом: — Не убий! Так выходит на деле твои и ментовские методы одинаковы и выхода для отступника нет. Перешел блатной на другую «сторону» — отвечай по — полной. Либо к опущенным, либо на ножи. Что в одном, что в другом случае — не жизнь. Наверно не скоро еще воровские законы смягчат свои методы ведения борьбы с предателями.