— Вася, с ними должен быть один разговор — в преисподнюю!

— Алексей, все это философские рассуждения, как говорится если бы, да кабы. Но человека не вернешь, будь он хоть трижды «сука». Убивать друг друга людям не гоже.

— И, что мне прикажешь делать? Раз я поднял знамя, нужно нести его до конца.

— По — своему, может ты и прав, но мое мнение такое: не одна из двух сторон, пока этого не понимает. Не научились еще люди договариваться. Видимо пройдет не один десяток лет, пока начальники и заключенные начнут понимать, что они — простые смертные, и граждане одной страны и как это не высоко будет сказано — сыновья своей Родины. Но каждый из них видит в своем свете и трактует законы так, как они ему лучше смотрятся. Леша, а результат один: осталась одна-одинешенька мать-старушка, которая видела в своем сыне родное дитя, пусть и повзрослевшее. Для нее была одна радость: возвращение сына, живого и невредимого. Что ей до «междоусобных разборок» лагерного начальства и группой воровских авторитетов. Она и слухом то, не слышала о каких-либо понятиях.

Мать, Лешка, есть у каждого человека, будь он вор или госслужащий. У каждой матери болит сердце за собственное дитя. Нужно осознавать, что мы вероломно вторглись в судьбу Равиля, и не чувствуем боль в сердце его матери.

— У меня нет матери, потому я остаюсь глух к твоим словам.

— Умерла?

— Жива, но ее для меня не существует.

— Как так!! Это же мать!

— Не хочу об этом, потом, как-нибудь расскажу.

— Ладно, Дрон, говори напрямую, что хотел от меня, зачем с ШИЗО вытащил?

— Совет твой нужен.

— А послушаешь?

— Мне твое мнение важно. Макар, я хочу взорвать зону.

— Уже догадался. Как ты себе это представляешь?

— Поднимем бунт. Требования ментам выдвину.

— Будут жертвы. Я тебе серьезно говорю, упыри кремлевские ни перед чем не остановятся: возникнет угроза безопасности людей на воле, рассшмаляют всех за милую душу.

— До этого не дойдет дело, стрелять не станут.

— Дрон, не тешь себя иллюзиями — твоими требованиями менты зад свой подотрут, а зэка пострадают. Ты в курсе, как после войны с фронтовиками — зэками поступали, когда они бунт в зонах поднимали?

— Что-то слышал.

— А я видел. Скашивали пулеметами, как траву на сенокосе, и не подавились их смертями. Ты хочешь, чтобы и здесь подобное произошло?

— Макар, так время уже другое.

— А метода старая, задавят нас в зародыше.

— Пусть попробуют.

— Ох! Леха-Леха, назвал бы я тебя упрямым пацаном, да вижу без толку, все равно сделаешь свое. Тогда хоть совет прими от старого каторжанина: заручись поддержкой с воли, одному тебе такую махину не провернуть.

— Уже заручился. Макар, ты же тоже Советы не уважаешь, так что не жалей их.

— Кучка властителей — коммуняк — это еще не весь народ, но если судить о нашем обществе, то лучше не взывать к нему о совести. Бунтарей на Руси никто не любил, даже Александр Сергеевич назвал русский бунт жестоким, бессмысленным и беспощадным.

— У нас есть смысл.

— Я прожил жизнь длинную, а жил — то по-настоящему всего двадцать лет, пока семья под боком была. А теперь смысл жизни для меня потерян. Это я перед пацанами и мужиками ширмой завесился: хожу дурачка валяю, а в сердце Леха пустота, хочется волком выть. Если доживу до звонка, найду семью и повинюсь. А коли будет по-твоему, в стороне не останусь, рядом стоять будем. Может, глядишь, и найду ее безглазую с косой.

— Вась, ты чё заупокойную завел?

— Ладно Дрон, молчу. Давай-ка лучше чайку сварганим.

На следующий день, когда все сотрудники администрации вечером потянулись на КПП, им навстречу, чуть ли не бегом, спешила Инна. Не раздеваясь, она заскочила в палату и, увидев только одного Макарова, в нерешительности остановилась.

— О! Хозяюшка наша пожаловала, — весело произнес Макар и поднялся с постели.

Инна обвела комнату глазами и заметно сникла. Она повернулась для того, чтобы уйти.

— Инесса Петровна, Вы случайно не потеряли кого-то?

— Нет-нет, — ответила она, направляясь в свой кабинет.

— Не уходите никуда, он скоро придет, — успокоил ее Макаров.

Она резко повернула голову и без слов поняла: кого она должна подождать.

Через пятнадцать минут в санчасть вошел Дронов и на входе в двухэтажное здание на лавочке оставил человека, чтобы он следил за обстановкой.

— Петровна, рад видеть тебя в хорошем настроении. Можешь не рассказывать подробности, я уже знаю, что сына отпустили.

— Дронов… — Врач на мгновение смолкла, — Алексей, я даже не представляю, как мне отблагодарить тебя. Никита даже не догадывается, кто помог ему избежать тюрьмы.

— Он отдал следователю трубку с гильзой?

— Да-да, конечно, интересная выдумка получилась, следователь понюхал трубку и сказал, что дымом пахнет. Получается, Никитка баловался с трубой и заряженным патроном. Но самое главное, потерпевший забрал свое заявление и претензий к моему сыну не имеет. Алексей — это ты все сделал?

— Инесса, да я ничего такого не делал, — улыбнулся Дронов, — ты главное мужу своему пистонов наставляй, чтобы где — попало ружье не бросал.

— Я одна воспитываю Никиту.

— Тогда пардон! Сама следи за пацаном, если не хочешь, чтобы он здесь оказался.

— Теперь буду стараться изо всех сил. Упустила я момент, связался он с дурной компанией ребят, теперь не знаю, как его отвадить от них.

— У тебя родители есть?

— Да-да, конечно, но они далеко, я ведь в 1963 году в Новосибирск из Прибалтики приехала.

— Так ты европейка?

— Наполовину я немка и латышка, папа по национальности немец, а мама латышка.

— А зачем сюда приехала?

— Влюбилась в парня, он в том году в командировку в Ригу приехал, я тогда в мединституте училась, потом пришлось заочно в Новосибирске получать образование. Через год Никитка родился.

— Понятно. Инесса, отправь сына к дедам в Латвию, а то пропадет он здесь, это болото моментально молодых засасывает.

— Он рос такой хороший, ничего подобного я за ним не замечала.

— Инесса, это тебе не Европа, в этой стране все зиждется на «паханстве», улица еще не так воспитает, так что подумай над этим, а то потеряешь сына.

— Алексей, спасибо за совет, скажи, чем я могу отблагодарить тебя? — Инесса смущенно опустила глаза.

— Макарова подержи здесь, пока у него срок изолятора не закончится. И полечи его, а то он бедолага совсем сник.

— И все?!

— А тебе этого мало?

Инесса благодарно взглянула на Дронова и легонько коснулась своей рукой его плеча:

— Мне кажется, ты хороший человек, правда не понимаю, что заставило тебя сесть в тюрьму.

— Лучше тебе не знать.

— Ты натворил что-то ужасное?

— Ага, бычью шкуру со скотного двора стащил.

— Да — ну тебя, Алексей, я ведь серьезно, — обидчиво произнесла врач.

— И я почти серьезно.

— Почему тебя так Ефремов не любит?

— Не правильно вопрос поставила, скорее ненавидит. Хоть мы и люди, но из разного теста сделаны. Закваска совершенно разная. Понимаешь?

— Не понимаю.

— Спросишь его, он когда-нибудь тебе объяснит, но для себя знай: Алексей Дронов носит одну единственную шкуру — человеческую и никогда ее не поменяет ни на какую другую.

— Алексей, спасибо тебе еще раз. Береги себя, если понадобится моя помощь — врачебная, буду рада оказать тебе ее и еще — зови меня Инной.

— А Инессой?

— Нет — нет, только Инной.

— Хорошо Инна, и тебе всего-всего желаю… Может, еще увидимся, — улыбнувшись, Алексей пошел к выходу.

Да, он поступил с Инной так, как полагается отнестись к женщине настоящему мужчине. Он не сказал ей, что попросил брата Аркана оказать помощь пацану, так глупо попавшему в милицию. Кто-то из Никиткиных приятелей принес обрез охотничьего ружья, и они решили пострелять в сарайке по мишени. Вот и дострелялись, чуть не отправив на тот свет проходящего за сарайками железнодорожника.