Когда любишь, ловишь счастье в воздухе и запираешь в сердце, - пьянящее, как глоток коньяка, освежающее, как мята, крепкое точь-в-точь как утренний кофе, сладкое, как кокосовое печенье. Любовь похожа на абрикосовый джем, искренность – сахар, – обязательный компонент, - если недостаточно, то испортится, а если переборщить – засахарится. Но это уже не страшно, значит - храниться будет долго…

Энджел надела тёплые носочки и натянула мягкий вязаный свитер – что-то среднее между длинной кофтой и платьем. Под ним не было другого белья кроме трусиков. Данте неотрывно смотрел на неё. Ему нравилось наблюдать за её неторопливыми мягкими жестами. Как натягивала она одежду, но ещё больше - когда снимала. Округлая грудь приподнималась при каждом малейшем движении. Он любил трогать её и делал это в любое для себя желанное время. Для него это также естественно, как «доброе утро».

Энджел тоже страдала этой типичной привычкой всех влюблённых – следить за объектом обожания. И она следила, – за движениями губ, когда говорил, ел; любила заставать его в ванной, когда он чистил зубы или брился. Тогда утыкалась носом ему в спину и целовала тёплую кожу. А он, если замечал такой взгляд, молча подходил к ней, отводил волосы от лица, обхватывал его ладонями и целовал в губы. Слова были не нужны.

- Если мы останемся без ужина, будешь виноват ты. – Она бросила ему белую футболку.

- А то как же… - изрёк он, надевая вещь.

Конечно, средней прожаренностью там и не пахло, но мясо получилось вполне приличным. Большего и не нужно. Они были неприхотливы в еде, и их вполне устраивала одна тарелка на двоих, если разместиться с ней на пушистом ковре у камина.

Данте схватил со спинки стула оставленное кем-то из них полотенце и, просушивая, взъерошил волосы. Никто из них не заморачивался насчёт беспорядка. Даже сумки, до сих пор не разобранные, стояли на полу в шкафу. Только зубные щётки вытащили, бросив в стаканчик в ванной. Однако Энджел намеревалась исправиться и разложить вещи по полкам, но вспоминала об этом только когда вытаскивала очередную майку или любую другую вещь.

}Каждый раз, как только его рука, специально или невзначай, ложилась на её живот, Энджи невольно замирала. Задерживала дыхание, иногда неосознанно или намеренно, но возникающие при этом ощущения перетягивали её внутреннее внимание, концентрируя его на будто горящем участке тела. Чрезвычайно чувствительно это. И отражало её лёгкое внутреннее напряжение. Она даже не исключала возможности, что Данте либо догадывался, либо интуитивно чувствовал её состояние. Что-то проскальзывало в его взгляде, полуулыбке; что-то говорило об этом.}

Заглядывая в будущее, Энджел с улыбкой представляла, как их ребёнок, - неважно, девочка или мальчик, - назовёт её мамой, а Данте – папой. Папа…

Для неё самой это слово так и осталось почти незнакомым. Оно не имело вкуса определённых чувств и эмоций, конкретных качеств, чётких ощущений. Можно по пальцам пересчитать, сколько раз ей удалось произнести его, обращаясь к отцу. Потому образ его, скорее, собирательный со слов матери и брата, чем её собственный, выстроенный на личных отношениях, сотканный из нитей слов, объятий и прикосновений. Возможно, в этом и крылась причина её проблема с мужчинами.

Положено считать, что девушка выбирает себе спутника по подобию отца. Отец – тот идеал, герой, к которому она стремится намеренно или по наитию. И не имеет значение, каков его характер. Он тот, с кем она уже внутренне согласна найти примирение.

А у Энджел не было своего героя. Этот ориентир был размыт, детские воспоминания не обозначали чёткой картинки её желаний. Она не имела представления, каков её «идеал» и с кем она могла бы найти гармонию. Никогда не считала Тони отцом, да и он сумел так отстраниться, что прямого участия в их с Ричардом воспитании не принимал. Всю жизнь он держался в стороне. Производил впечатление «доброго соседа» или друга семьи, поселившегося в их доме на время. Именно поэтому Энджел не хотела, да и не собиралась лишить своего ребёнка «героя».

Когда Данте снова сделал будоражащий её жест, девушка застыла на месте.

- Мне кажется или ты волнуешься?

Когда он подошёл, Энджи стояла у стола, намереваясь отрезать несколько кусочков ржаного хлеба.

- Ты не можешь меня не волновать. А потом – у меня нож, я могу нечаянно тебя поранить.

- Первое меня радует. Второе – не очень. – Он забрал из её руки нож. - Пойдём на улицу, дождь прекратился.

- С большим удовольствием. – Энджи оставила его разделаться с мясом и хлебом, а сама, схватив кухонное полотенце, вышла на улицу, чтобы смахнуть воду со стола во дворике.

Людям свойственно наделять тёмное время суток особым романтизмом. Забавно, но ночь будто раскрашивала слова и чувства в краски. Усиливала их. Придавала больше правдивости. Заставляла верить. Сказанные ночью слова любви могли положить на лопатки любые сомнения. Редко говорят «романтический завтрак», или «…обед», - но всегда – «романтический ужин». Сложно спорить, но ужин всегда вкуснее, чем обед, и чаще – гораздо приятнее, чем завтрак. А уж еда на свежем воздухе, в молочных сумерках, пахнущих имбирём и корицей…

Он подошёл близко. Обнял, на минуту прижавшись лицом к щеке. Она слегка поёжилась от теплоты его прикосновения, улыбнулась таинственно.

- Чудесно, правда? - восторженно сказала, укутывая ноги в плед.

- Чудесно… - повторил он. Не подтвердил. Просто проговорил вслед за ней, уткнувшись губами в макушку. – Чудесная ты, всё остальное – банальщина.

- Почему же сразу банальщина?

Пока кто-то морочил ему голову по телефону, она успела поесть и принести себе холодного чаю с лимоном.

- Сложный вопрос, - пожал плечами и сел в удобное плетёное кресло, вытянув ноги. - Спорить здесь не о чем. Но если ты находишь что-то особенное в том, чтобы любоваться на тёмную воду в свете луны и слушать завывания ветра, я готов в этом поучаствовать. – Бросил взгляд на водную гладь. Чуть подальше от них, напротив соседнего дома, женщина и двое детей бросали в воду кусочки хлеба, пытаясь кормить лебедей.

- Мне этого достаточно. – Энджел посмотрела в ту же сторону.

- Я не против твоих мыслей. Для меня ночь – это ночь; день – это день. Единственное, что я нахожу романтичным – это секс с любимой женщиной, то есть – с тобой. И сопутствующие этому атрибуты меня мало волнуют.

Она повернулась к нему с улыбкой:

- А помнишь наши первые встречи? Как всё началось?

- Как? – Данте посмотрел на дно бокала и отпил.

- Безнадёжно. – Энджел чуть скривилась.

- Безнадёжно для кого? – приподнял он бровь.

- Для меня. Ты изменил мой мир. Я люблю тебя.

- За то, что я изменил твой мир?

- Не знаю.

- Никто не любит беспричинно. Миф о том, что любовь является инстинктом, — заблуждение.

- Ты так считаешь?

- Это не я придумал, но согласен с этим.

- И где ты такое вычитал?

- Ты же не думаешь, что меня интересуют только аналитические сводки. Никогда не знаешь, с кем придётся иметь дело.

- И то верно. Наверное, ты прав, - романтическая любовь давно умерла. Сейчас люди взвешивают все «за» и «против», и находят веские основания, прежде чем разделить с кем-то свою жизнь. Просто найти спутника жизни уже недостаточно, - поделилась она своими размышлениями.

- Хотел тебе рассказать одну историю…

- Какую?

Вместо того чтобы ответить, Данте приложил палец к губам.

- Т-сс…

- Что? – шёпотом спросила она.

- Тихо. – Он поднялся и долил в свой бокал коньяка. - Мы не одни. – Потянулся, поставил тот на край стола и придвинул плетёное кресло. Потом сел на место, загадочно ухмыльнувшись.

Энджел с любопытством наблюдала, как через некоторое время из-под деревянного настила террасы выглянула мохнатая мордочка. Но ещё большее удивление вызвало то, что енот уверенно забрался на кресло и, поставив лапки на стол, принялся лакать коньяк из бокала.

- Господи, что это? – глянула она на Данте слегка ошарашено.