Вита не знала, нужно ли вмешиваться в чужие дела, к тому же дела иномирные? Ведь никто никогда ничего не понимает, и… говорить бесполезно. А скоро домой, там — поджаренные окорочка с зеленью, мягкие пледы, матушка смотрит яркое декоративное телевидение; и ночь неотвратимо приходит: можно забыться сном.

— Девочка должна знать, что она кому-то нужна… — смущаясь, пробормотала Вита, — даже несмотря на то, что…

А всё же неплохо быть Алисой! Константин Александрович ведёт тебя за руку, приводит домой, дает гречневую кашу, сам поливает кетчупом, потом усаживает на диван и читает вслух. А ты ловишь слова, сотворённые его дыханием, они парят вокруг на воздушных змеях его души. Ведь душа и есть дыхание. Он читает тебе до ночи и не пускает к иномирному, плотно отгораживает дверью, говорит, что нет братца, что страх приснился. Он поглядывает на тебя сквозь книгу с любовью и надеждой. Пролетает Воздушный Змей — а на нём надежно: устроилась уточка, спасенная Серая Шейка. Конечно, ты заплачешь, Алиса, и выздоровеешь…

В том году не забыли о дне рождения Алисы, не забыли о докторе, исцелившем её слезами, — о ласковой, уютной, с мягкими руками, с широким лицом и влажными глазами навыкате Вите. Та пришла, принесла пирожные, яркие книжки и сразу двадцать две куколки в пёстрых одёжках.

Константин Александрович надувал цветные воздушные шары. Да разве они воздушные? Дыхание — не воздух, дыхание — часть человека, в дыхании его слова, его мысли, его чувства, сама его жизнь. Шар несёт в себе часть души, а на себе — имя надувшего его. Вита наблюдала, как шары становятся Константинами Александровичами — жёлтыми, зелёными и красными. Ей саднило палец. Ради детского праздника она впервые в жизни попробовала носить кольцо — надела матушкин перстень с жемчужиной. А у матушки ведь пальцы тонкие… Вита всё ждала — Константин Александрович спросит про кольцо, а она прочтёт стихотворение… Палец надсадно болел, Вита пробовала поворачивать кольцо так и сяк…

Когда доктор уходила — совсем одна, — Алиса подарила ей воздушный шар. Вита несла его за нитку — он не летел высоко, а волочился следом, наполненный живым дыханием. Может быть, он был красный, может быть, жёлтый или зелёный. Цвет не играл роли — был бы шар! Те, кто идёт навстречу, не представляют, что Вита несёт. Они воображают — воздушный шар, а это — сосуд, сосуд с дыханием. Сосуд — то, что содержит нечто — воду или вино — нечто драгоценное. Предназначение сосудов — содержать вещества более значительные, чем они сами. Все сосуды скудельны — значит, недолговечны и ненадёжны по сравнению с тем, что в них.

Сосудом называли и человека — представляя, что он, хрупкий, содержит бессмертную душу. И хорошо, что сосуды ненадёжны: благодаря этому их свойству душа инопланетянина Александра Константиновича Щеглова однажды освободится и полетит… Нужно только подождать. А о шаре никто не думает, как о сосуде, хотя это, казалось бы, так просто…

Возможно, вон тот прохожий с хитрым личиком и собакой на поводке догадался — смотрит и усмехается. Догадался, что нет в мире сосуда более драгоценного и более хрупкого, чем воздушный шар в руке у Виты.

А что матушке сказать про шар, как объяснить, почему с ним нужно обращаться аккуратно и нельзя допустить, чтобы он лопнул или скукожился раньше срока?

Прохожий спустил с поводка свою собаку — рыжего крутобокого боксёра. Тот сразу кинулся к Вите и ткнулся в надутый бок плоским мокрым носом. Шар ошарашенно дёрнулся на нитке.

— Не надо! — попросила Вита.

Но пёс не послушался, закусил прозрачную плоть шара, и… плоти у шара не стало. Прохожий подбежал, извинился.

— Я куплю вам другой шар, — (он действительно не догадался или насмехается?) — Вам того же цвета?

— Всё равно, — сказала Вита, — да и шара мне не надо. Я так… подожду…

Каждому человеку необходима своя вера.

Вера во что-то, неспособное на равнодушие, в нечто такое, что всегда рядом, даже если вокруг — ни души. Каждой вере необходим свой человек. Тот, благодаря которому она не имеет точной даты рождения и не может числиться в перечне смертного.

Я выбрал тебя. Не знаю почему… Среди стольких людей, среди всего это обилия созданных «по образу и подобию» Незримого, мне понадобилась именно ты… Или тебе — именно я?

Когда человек находит свою веру, мир для него перестаёт быть пропастью, поджидающей всякого неопытного скалолаза… Когда вера находит своего человека, она начинает осознанно жить, она понимает, что создана не «вопреки», а «ради»… Любому надо чувствовать это «ради». А вере достаточно, чтобы её ощущали.

Я живу, потому что ты меня ощущаешь. Я реален ради тебя. А ты ради меня продолжаешься. Ты длишься столько столетий подряд, что я не успеваю переходить от одного твоего тела к другому. Каждый раз я появляюсь с опозданием. Но ты не в обиде. Тебе нравится ждать. Иногда ты так увлекаешься этим своим ожиданием веры, что мой приход воспринимаешь, как само собой разумеющееся, вспоминая потом не его, а свою многодневную надежду…

Сегодня церковь закрыта. В церкви санитарный день. И в магазине. Зло берёт от всей этой несуразицы. Про винно-водочную забегаловку понять можно. Как-нибудь проживёшь без спиртного, перебесишься виноградным соком, забродившим в сломанном холодильнике. Но вот церковь… Извините, Боженька на учете, у Него ревизия, ничего серьёзного, обычная плановая проверка… Чушь собачья! Всё чушь. У Господа в Писании один выходной, да и то им самим и придуманный. Захочет — отдохнёт, захочет — не захочет… Это ему всё по силам. А тебе — по судьбе. Судьба, видать, такая: как решаешься разузнать про; крещение: по каким дням, во сколько и как дорого — так церковь запирается от тебя на все щеколды, замки, запреты. Сначала думала: совпадение. Потом:; чертовщина какая-то. А сейчас и думать не хочется. Хочется ходить из вредности, переходить дорогу мелким бесам, стоять на ступенях перед вратами и представлять, будто врата эти райские, открываются не всем, а самым терпеливым…

Сегодня тебе плохо. Не просто плохо, а погано. Сегодня тебе позарез нужен Бог. И, если тебя к нему не пропустят, останется только одно: вскрыть вены тупым лезвием, пропилить запястья, выпилить на них по крестику. Вместо одного крестильного будут два смертельных… Конечно, два лучше, чем один, больше всегда приятней, чем меньше. Но не в этом случае. С этими двумя распятиями на коже отпевать не положено. С ними на небесах делать нечего, на Земле — не получится, а под землёй — самый раз. Там таких много. Такие там приживаются. Хотя и не пользуются особым уважением. Так, шестёрки убогие… У чертей другие любимчики.

Это для Господа все равны, а для мрази адской надобны души посволочнее. Самоубийцы — пища скудная, безвкусная, как соевое мясо. Ими не наешься. Да ещё настрадаешься, боясь поперхнуться угрызениями совести, редкими молитвами да цитатами из книжек про вечную жизнь…

Церковь уже не откроют. В рай сегодня тебя не пустят. А вчера ты сама не пошла бы. Вчера не до святости было. Первоклассный кокаин, коктейль «Маргарита», богатый дяденька в пятикомнатном любовном гнездышке, тапочки его жены, рожающей двойню в престижной больнице… Можно подумать, что детям, появившимся за валюту, Всевышний вручает какие-то эксклюзивные души! А тапочки, между прочим, огромные. С таким размером ноги не то что двойню — взвод выносить не проблема… Ты вот с трудом одного родила: сама чуть не преставилась, ребёнка еле выходили врачи (между прочим, за обычный рублёвый оклад), да муж объелся груш, так и не узнав, сын или дочка… А этот богатый узнал. Он-то справки навёл, прежде чем на кровать швырнуть. Ему в красках расписали весь твой быт: мальчик-сердечник, сама — поэт, с такой профессией в наши дни светит только панель, а жить на что-то надо, и хотелось бы хорошо… Образцовые мужья всегда платят щедро. И этот заплатил. Можно два месяца в порядочных походить, ребёнка забрать от бывшей свекрови, пусть он вспомнит значение слова «мама», пожелтевшую рукопись отнести наконец в корректуру, накупить нарядов, закрасить седину, выбросить коллекцию пустых бутылок, оставленную, как фамильные драгоценности, на чёрный день…