И силилась понять, что все это могло бы означать.

Я выползаю из кровати и скользящим движением втягиваю себя в один и тот же костюм, который я ношу здесь каждый день. Это единственная моя одежда. Она темно-фиолетового цвета, как спелая слива, — почти черная и немного поблескивает на свету. Это единый комбинезон, закрывающий меня от шеи до запястий и щиколоток. Он плотно прилегает к телу, но ничуть меня не стесняет.

В нем я передвигаюсь, как настоящая гимнастка.

Кроме того, у меня имеются пружинистые полусапожки, которые сшиты идеально по моей ноге. В них я могу ходить совершенно бесшумно. И еще есть перчатки до локтя из черной кожи, чтобы я не дотрагивалась до чего-то такого, чего мне касаться голыми руками нельзя. Соня и Сара поделились со мной одной из своих заколок, и впервые за долгие годы у меня появилась возможность убрать волосы с лица. Я ношу хвост, который затягиваю высоко на затылке, почти на макушке. Кроме того, я научилась самостоятельно, без посторонней помощи, застегивать свой комбинезон, а в нем я выгляжу умопомрачительно. Я чувствую себя непобедимой.

Это подарок от Касла.

Он велел сшить этот костюм на заказ специально для меня еще тогда, когда меня не было в «Омеге пойнт». Он посчитал, что мне понравится носить именно такой костюм. В первую очередь он защищает меня от самой себя и от всех остальных, но в то же время оставляет возможность причинять боль другим. Если бы мне этого самой захотелось. Или пришлось бы. Костюм сшит из какой-то особенной ткани, и мне в нем в жару прохладно, а в холод, наоборот, тепло. Пока что он меня ни в чем не разочаровал.

Пока что пока что пока что.

Я иду завтракать одна.

Сони и Сары никогда нет в комнате к тому времени, когда я просыпаюсь. Их работа в лечебном отсеке никогда не заканчивается, и они не только умеют исцелять раненых, они еще дни напролет пытаются создавать всевозможные противоядия и мази. Мне удалось поговорить с ними один-единственный раз, и тогда Соня постаралась объяснить мне, что некоторые виды энергии могут истощаться, если мы при этом сильно напрягаемся. Оказывается, мы можем исчерпать запас энергии до такой степени, что наш организм окажется на грани разрушения. Девушки говорят, что они мечтают изобрести лекарства, которые будут использовать при многочисленных повреждениях тела в тех случаях, когда они не будут успевать справляться с большим количеством ранений. В конце концов, их всего двое. А война, похоже, неотвратима.

Я вхожу в столовую, но головы по-прежнему поворачиваются в моем направлении.

Я представляю собой интересное зрелище, аномалию даже среди аномалий. Мне пора бы уже к этому привыкнуть после всех тех долгих лет. Я должна была бы стать сильнее, успеть пресытиться их вниманием и вообще стать безразличной к мнению всех остальных.

Я много еще чего должна была бы научиться делать.

Взор мой чист, руки произвольно по бокам, и я стараюсь сделать вид, что не могу смотреть никому в глаза, потому что увлечена вот тем крохотным пятнышком на стене на расстоянии метров двадцати от того места, где я сейчас нахожусь.

Я стараюсь казаться просто еще одной единицей из их общего числа.

На лице — никаких эмоций. Губы неподвижны. Спинка прямая, кисти расслаблены. Я робот, я призрак, скользящий сквозь толпу.

Шесть шагов вперед. Пройти мимо пятнадцати столиков. 42 секунды, 43, 44, и счет продолжается.

Я напугана.

Я напугана.

Я напугана.

Я со всем справлюсь.

Нас кормят здесь всего три раза в день. Завтрак с 7 до 8 утра, обед с 12 до часу дня, ужин с 5 до 7 вечера. Ужин сделали на час дольше, потому что это конец дня, ну, как будто некая награда за то, что мы хорошо потрудились. Но прием пищи здесь — это не удовольствие какое-нибудь и вовсе уж не роскошь. Здесь происходит все совсем не так, как это было у Уорнера. Здесь мы сначала стоим в длинной очереди, потом берем заранее наполненные едой миски и направляемся в зону приема пищи — это прямоугольные столики, выстроенные в несколько рядов по всему залу. Ничего лишнего нам не дают, а потому на тарелках никогда ничего не остается.

Я замечаю в очереди Адама и сразу направляюсь к нему.

68 секунд, 69, 70, и счет продолжается.

— Привет, красотка!

Какой-то мягкий комок попадает мне в спину. Падает на пол. Я поворачиваюсь, на моем лице срабатывают 43 мышцы, что требуется при том, когда человек хмурится. И только потом замечаю его.

Это Кенджи.

Широкая непринужденная улыбка. Глаза цвета оникса. Его прямые волосы как будто стали еще темнее и жестче и теперь так и лезут ему в глаза. Нижняя челюсть дрожит от сдерживаемого смеха, губы кривятся, над скулами образовались выпуклости вроде яблок — это все из-за улыбки, с которой он как будто силится совладать. Он смотрит на меня так, словно я заявилась сюда с обрывками туалетной бумаги в волосах или со мной произошло еще что-то такое же несуразное. И тут я невольно думаю о том, почему же я и в самом деле не проводила в его компании свое свободное время с тех пор, как мы приехали сюда. С формальной точки зрения он в общем-то спас мне жизнь. И Адаму. И Джеймсу тоже.

Кенджи нагибается и поднимает с пола то, что весьма напоминает свернутые в комок носки. Он многозначительно взвешивает их в руке, словно раздумывает, а не швырнуть ли их в меня еще разок.

— Куда направляешься? — интересуется он. — По-моему, мы с тобой должны были встретиться именно здесь. Касл говорил мне, что…

— Зачем ты принес с собой сюда носки? — обрываю его я. — Здесь люди пытаются поесть.

Он застывает на месте, но лишь на долю секунды, потом закатывает глаза к потолку. Подходит ближе ко мне. Дергает меня за хвостик.

— Я опаздывал на встречу с вами, ваше высочество. У меня не оставалось времени на то, чтобы еще надеть носки. — И он указывает сначала на носки в руке, потом на свои ботинки.

— Фу, как грубо!

— Удивительно, у тебя действительно странные методы доказывать, что тебя так и тянет ко мне.

Я мотаю головой, едва сдерживая смех. Кенджи удалось меня позабавить. Этот парень — настоящий ходячий парадокс. В нем как будто соединились, с одной стороны — Решительная Серьезная Личность, и с другой — Двенадцатилетний Мальчишка, Едва Достигший Половой Зрелости. Но я уже забыла, что в его присутствии действительно как будто становится легче дышать. И смеяться, кажется, куда более естественным, когда он где-то рядом. Поэтому я продолжаю свой путь, мысленно дав себе зарок не проронить сейчас ни единого слова, хотя улыбка у меня так и рвется наружу. Я хватаю поднос и решительно устремляюсь в глубину кухни.

Кенджи отстает от меня лишь на полшага.

— Итак, сегодня мы работаем вместе.

— Угу.

— И что же ты вот так запросто проходишь мимо меня? И даже не хочешь сказать мне «привет»? — Он прижимает носки к груди. — Я повержен. Я ведь уже придержал для нас отдельный столик, и все такое.

Я бросаю на него беглый взгляд и иду дальше.

Он нагоняет меня.

— Я серьезно. А ты можешь себе представить, как это бывает ужасно, когда вот ты машешь кому-то рукой, а тебя при этом просто игнорируют, и все. А потом ты выглядишь круглым идиотом, когда начинаешь свое: «Нет, правда, я клянусь, я знаю эту девчонку, мы с ней хорошо знакомы», — но тебе уже никто не верит, и тогда…

— Ты шутишь? — Я резко останавливаюсь посреди кухни. Поворачиваюсь. На моем лице отображено полное непонимание. — Ты заговорил со мной всего, может быть, один раз за те две недели, пока мы тут живем. Я вообще тебя почти не видела.

— Хорошо, не горячись только, — говорит он и встает так, чтобы преградить мне путь. — Мы с тобой оба понимаем, что ты никак не могла не заметить всего вот этого, — тут он указывает на себя, — и если ты сейчас задумала играть со мной в свои игры, я должен заявить тебе вполне официально, что у тебя из этого ничего не получится.

— Что такое? — Я морщу лоб. — О чем ты тут гово…